Осмотрели гладкую поверхность цилиндра, она была совершенно сухой. Захар Фомич шептал над ухом Ашира:

— Держит, родимый!

Трубка победоносно дымила в поднятой руке старика.

Давление увеличили, стрелка манометра заплясала возле цифры 4 и остановилась. Главный инженер склонил набок голову и прислушался. Ему почудился какой-то хриповатый звук, и он еще плотнее прижался ухом к цилиндру. Захар Фомич смущенно улыбнулся и приложил руку к карману куртки.

— Это, Олег Михайлович, мои часы хорохорятся. Не обращайте на них внимания.

Подождали несколько минут: как поведет себя цилиндр дальше? Чугун сначала стал матовым, потом постепенно увлажнился. В нескольких местах заблестели капельки воды, будто металл потел от непосильной натуги. Орловский достал носовой платок, не донес его до лица и, как промакашку, приложил к лобастой выпуклости цилиндра.

— Не выдержал!.. — сокрушенно прошептал Ашир Захару Фомичу.

Вместо старика ему ответил Олег Михайлович:

— Пока еще ничего, дефект устраним. Дайте пять атмосфер!

Не глядя на манометр, Ашир прислонился щекой к холодному металлу, словно желая узнать, что делалось внутри цилиндра. Неожиданно в лицо ему больно ударила острая струйка воды.

— Потекло, потекло! — загалдели вокруг. — Решето, а не цилиндр!..

Захар Фомич с силой отдернул Ашира за руку и прикрыл его своим телом. Орловский бросился к насосу и выключил его.

— Потекло, — вяло повторил главный инженер вслед за остальными. Он взглянул на Захара Фомича и отвернулся, раньше чем старик успел в ответ на его взгляд взмахнуть трубкой, — ничего, мол, добьемся своего!

— Пойдем-ка, сынок, в литейную, дела там у нас есть! — Захар Фомич чуть было не сунул в карман дымящуюся трубку. От волнения синие жилки у него на носу обозначились еще ярче.

Лицо Ашира было мокрым, не то от воды, хлестнувшей из цилиндра, не то от слез.

Главный инженер Орловский почти не выходил из литейной. Он за всем наблюдал, во все вмешивался, советовался с мастером и бригадирами. Захар Фомич предлагал увеличить в шихте количество стали. Орловский не возражал, однако принял предложение без особого энтузиазма— уж очень легкий выход из положения предлагал мастер. Захар Фомич, кроме того, настаивал на увеличении в форме газоотводов — вместо одного воскового фитиля, он советовал закладывать три, тогда газы из кипящего металла будут выходить быстрее, а это уменьшит пористость чугуна.

Они не первый год плавили и лили металл, но, приступая к выпуску нефтяных двигателей, натолкнулись на трудности, неизбежные во всяком новом деле. Ашир слушал их возбужденный разговор и хотя уже имел на своем счету одно принятое рационализаторское предложение, ничем пока помочь не мог — литейщик он был еще молодой.

Перед концом дневной смены решили сделать внеочередную плавку. Сережа и Ашир, работавшие теперь вместе, еще ничего не знали об этом, они собирались домой.

— Давлетов, зайди! — крикнул Захар Фомич, показавшись на пороге небольшой комнатушки возле модельной.

За столом сидели главный инженер и мастер. Олег Михайлович барабанил карандашом по свежеобструганным доскам стола, а пальцами левой руки тер висок.

— Пожалуй, вы правы. Попробуем.

— Получится! — с жаром говорил Захар Фомич. — С другими деталями тоже не меньше возни было.

Ашир молча остановился возле стола. За окном рядом с желто-багряным кленом стояла молодая яблонька, усыпанная нежными цветочками. Пригретая солнцем, она расцвела во второй раз.

«Ей и осень нипочем!» — подумал Ашир.

Над крышей цеха в голубом небе одиноко плыло и таяло курчавое облачко, белое, с чистой просинью.

Захар Фомич подошел к Аширу.

— Придется сегодня задержаться после работы. Предупреди ребят. — И он назвал, кого именно.

— Надолго? — Ашир условился сегодня встретиться со Светланой.

— Дело покажет.

Сережа тоже хотел остаться, но мастер отослал его домой. он и без того целые сутки не уходил с завода.

Просеяв песок, Ашир подмешал в него глину и опилки, смочил эту смесь, потом присел на задники ботинок и уже хотел было приняться за формовку, но Захар Фомич подозвал его и усадил рядом.

— Проголодался, небось, — ласково сказал он, развязывая узелок и выкладывая на бумагу свой обед. — Ешь, старуха всякой снеди наготовила, будто на Маланьину свадьбу!

— Спасибо. Я лучше в столовую сбегаю, можно? — Ашир еще не потерял надежду хоть на минутку увидеть Светлану.

— Иди, только быстрее возвращайся, — согласился старик. — Не задерживайся, одна нога тут, другая там!

Ашир бегом бросился к проходной. У ворот его ждала Светлана.

— Остаешься? — встретила она его вопросом.

— Остаюсь. Решили сегодня отлить такой цилиндр, чтобы он все испытания выдержал. Пойдем, я тебя провожу до общежития. Хочешь?

Она утвердительно ответила взглядом и улыбкой. На Светлане было простое ситцевое платье, синее в горошек, в косичках голубые ленты. Не умытое после работы лицо потемнело, на правой щеке выделялся бледным кружочком шрам от пендинки, который давно уже стал для Ашира милым.

Стараясь итти в ногу, Ашир мысленно представил себе Светлану в ярком туркменском платье, и она показалась ему еще красивее.

— Чего уставился! — засмеялась Светлана. — Чумазая, да?

— Для меня ты всегда хорошая, — тихо ответил Ашир и устыдился своих слов. — Только иногда строгая. На собрании я даже подумал, что ты никогда не будешь со мной разговаривать.

— Тогда ты меня обидел, Ашир! — Светлана говорила, а Ашир восхищенно смотрел на ее белые зубы — верхние крупные, нижние помельче. — И мириться с тобой не хотела.

— А помирилась.

— Потому что ты стал лучше, — сказала она зардевшись. — Не я одна замечаю.

— Выдумываешь…

Они шли по теплому, только что залитому асфальту широкой и, несмотря на осень, зеленой улицы. Солнце светило по-летнему ярко. В воздухе летали серебряные паутинки, и одна из них — тоньше шелковой ниточки — зацепилась за воротничок Светланы. Она осторожно сняла ее и подняла над собой в вытянутой руке. Порыв горячего ветра сразу подхватил и унес паутинку.

— Смотри, Света! — Ашир указал на новое двухэтажное здание. — В этом доме я скоро устрою той, на новоселье.

— Пригласить не забудешь?

Ашир сжал ей руку чуть повыше локтя.

— Всех друзей позову.

Неподалеку от завода был пустырь. Весной, когда он покрывался травой, там играли дети и паслись козы. С наступлением зноя, едва трава успевала подняться на четверть, а цветы распуститься, здесь все выгорало.

В начале лета сюда пришли люди с геодезическими приборами и инструментами. Пустырь превратился в строительную площадку. Выкопали котлованы, привезли лес, кирпич, цемент… И вот на месте бывшего пустыря стоит красавец-дом, с балконами на втором этаже и верандами на первом. Ашир взглянул на крайнее окно и удивился:

— Уже живут!

Из подъезда выбежали два кудрявых малыша, удивительно похожие друг на друга: одинакового роста, в трусиках и матросках. Один из них был почему-то в шерстяных варежках на тесемке, перекинутой через шею. Ашир и Светлана залюбовались новым домом и его первыми жильцами.

— Это наш дом! — объяснил малыш, прижимая к груди разноцветный мяч. Он был, оказывается, вратарем, потому и в варежках.

— У нас с Генкой папа на заводе работает, — добавил другой.

— Скоро нам построят еще такой же дом. — Карапуз указал варежкой на гору кирпичей и досок, видневшуюся рядом. — И сад с фонтаном у нас будет. А когда приедет дядя Гриша с бабушкой…

— Бей, Генка! — прервал его выбежавший из ворот третий мальчуган. При этих словах он споткнулся и упал.

— Подножка! — Малец быстро вскочил, заложил два пальца в рот и свистнул. — Назначаю штрафной.

— Пойдем, — засмеялась Светлана.

Но они не двинулись с места.

— Быстро растет Ашхабад, — мечтательно проговорил Ашир.

— Хорошо сказал Коля Коноплев про наш мирный труд: ничего сильнее нет, труд мир бережет. Это верно. Много еще злых сил осталось на свете… Но труд сильнее всего. Когда об этом думаешь, хочется еще лучше работать.