Но монолога не получилось.

— Нужно ехать за Стандой и Верасеком, — сказал Енда и просигнализировал: «От-прав-ля-ем-ся за но-вы-ми по-тер-пев-ши-ми кру-ше-ни-е! Стоп!» Мысленно он видел себя командиром спасательной лодки!

— Да! — подтвердила Ольга, и все поспешно распрощались.

— Хорошая у вас компания, — уважительно произнес Вашек, глядя на уносимую течением лодку.

Катю даже передернуло:

— Хорошая компания? Кто? Вот эти?

— Разумеется! Ольга отличная девушка, Зденек… ну, со Зденеком не соскучишься, а Енда ваш потешный малый…

С остальными Вашек был незнаком, но по его усиленному миганию видно было, что он возлагал на это знакомство большие надежды. Его восхищало и то, что они живут в палатках, и эта превосходная выдумка с путешествием по реке.

— Как кому нравится! — пробормотала Катя и для ясности добавила, что она, само собой, в палатке не живет и ни о каких экскурсиях не думает.

— Не дури, Катя, — сказал Вашек уже второй раз за это короткое время.

Дважды одно и то же — это уже чересчур. Катя сморщила нос и растянула рот: пусть видит, что она действительно может быть противной и некрасивой.

Вашек понял:

— Ну ладно. Я пойду.

Наконец-то он вспомнил про свой мотоцикл!

Катя тоже поднялась. Но она не пошла с ним по дороге, а карабкалась прямо по косогору. Она скользила и ковыляла по валунам, поросшим высокой глянцевитой травой. Собака на поводке путалась у нее под ногами, и Катя то и дело чуть не падала. Иногда ей приходилось ползти на четвереньках. Это было решительно не похоже на театральную сцену с авторской ремаркой: «Она удалилась с достоинством».

Телята наверху, на выгоне, удивленно смотрели своими влажными глазами: какие же эти люди странные!

Жара в последнюю неделю превратила Прагу в огнедышащую печь. Асфальт на тротуарах плавился, в парках желтела трава, и утомленные пешеходы едва волочили ноги. Бойкое, бодрое постукивание каблучков, казалось, раздавалось из какого-то иного мира. Высокая, модно причесанная блондинка с загорелыми плечами…

…Ба, да ведь это же наша старая знакомая! Ну конечно, Яромира Дворжачкова из восьмого «А». То есть это было уже в прошлом… Извините, пожалуйста, мадемуазель Уна!

Девушке, собственно, некого извинять, она занята собой и вполне довольна. Она разглядывает себя в стекле витрины. Как она выглядит? Ах, еще бы темные очки от солнца!

Это ей к лицу. В них она выглядит совсем как богатая иностранка на морском побережье.

Бесшумно раскрываются перед ней тяжелые двери. Взору открывается просторное помещение, отделанное под натуральное дерево. Толстые ковры, обтянутые мехом кресла, неяркое освещение и большой сверкающий кристалл в центре. Мягкая ткань уложена сборками, изящно брошена пара перчаток и какие-то украшения необычной формы.

Светская барышня Уна стоит и не знает, как ей быть. Сесть и ожидать? Или подать голос? Очень неприятно стоять вот так дурочкой у дверей. Это он и есть — прославленный Дом моды? Уна разочарованно озиралась вокруг: решительно это был не ее стиль! Но все же, набравшись духу, она звякнула браслетами, поправила складки на юбке. Навстречу ей вышла дама с проседью в волосах, в зеленом платье. Цвет его был такой же, как цвет обивки на мебели и занавесок в салоне. Платье было застегнуто доверху. Отсутствовали какие-либо украшения.

«Гм, подумаешь!» — сказала себе Уна, и ее самонадеянность поднялась еще на одну ступеньку.

Но это продолжалось только минутку. Дама в зеленом все время улыбалась, даже когда говорила «нет», «очень сожалею, но ничем не могу помочь», «предприятие действительно не нуждается в манекенщицах»… Она добавила, чтобы, может быть, не слишком огорчать Уну, что девушка все равно еще очень молода, кто знает, возможно со временем…

Уна ушла, не попрощавшись. Со злости она зашла в ближайшую кондитерскую и растранжирила все свои деньги на мороженое и большие разукрашенные пирожные. Домой ей пришлось добираться пешком: не осталось мелочи даже на трамвай.

Пани Дворжачкова сидела на кухне. На бумажной тарелке перед ней была выложена огромная порция картофельного салата. Рядом лежал иллюстрированный журнал и стояла чашка стынущего кофе. Она глотала еду с жадным аппетитом.

— Ну что, Ярушка? — спросила она, когда в дверях показалась запыленная и измученная Уна.

— Ничего! — разочарованным тоном воскликнула девушка.

Мать принялась ее утешать:

— Олухи!.. А почему они не хотят тебя взять?

Когда дочь пожала плечами, мамашу вдруг осенило:

— Послушай, а что, если бы ты пошла в портнихи? Там ведь тоже наряды да моды… Но прежде всего сбегай за чем-нибудь на ужин. Дворжачек работает до семи.

Гм! Уна так и села, оскорбленная обоими предложениями.

— Что ты так расстраиваешься? — качала головой мать и мысленно искала выхода. — Послушай, тебе нужно как-то развлечься. Придумай что-нибудь хорошенькое.

— Прямо зарез! — горько жаловалась Уна. — Никого нет, настоящая публика вся на даче.

— Тебе бы тоже не мешало куда-нибудь съездить, — последовало авторитетное решение. И мамаша поднялась. — Знаешь что? Сходим-ка в кино.

В полутемном зале кинотеатра они скинули туфли и с одинаковым удовольствием смотрели фильм и поедали конфеты из шуршащего кулька.

А пан Дворжачек получил на ужин совершенно остывший кофе и на бумажной тарелке остатки картофельного салата.

Жара, от которой изнывала Прага, в предгорье смягчалась рекой и прохладой ветра. В Гайенке только начиналось лето — то настоящее лето, о котором поется в песнях, которое призывает жнецов на поля и наполняет ароматом лесные чащи.

Обе лодки уже были готовы и испытаны на плаву. А пока, в ожидании Великого Пути, они мирно и терпеливо колыхались в излучине реки, привязанные к ольхам. В этом месте прямо от калитки «Барвинка» круто спускалась узкая пешеходная тропинка. С каждым днем ее все больше протаптывали: дети бегали по ней купаться, а по вечерам доктор ходил на рыбалку.

Сейчас по этой тропинке шла Катя в глубоком раздумье. Она с утра ломала себе голову над одним вопросом, и ей было как-то не по себе. Она читала и слышала, что некоторых людей гложет сознание их собственных ошибок. Но как это выглядит в жизни, ей трудно было себе представить. Чтобы глодать, нужно иметь длинные желтые заячьи зубы. А есть ли они у ошибок? Все это, конечно, шутки, и они останутся шутками, пока ошибки не вцепятся зубами в твое собственное горло. Катя почувствовала это на собственной шкуре.

Вот она ест салат из огурцов, и вдруг ей приходит в голову: да ведь, собственно, все это сущая ерунда! Бывает, дедушка над ней подшучивает, а она даже не очень обороняется. Должно быть, она и в самом деле довольно противная. Ложится спать и думает: комната на чердаке — это не только комната, она никогда не заменит романтику палаточного лагеря. Порой она чувствует, что начинает всем завидовать — Енде, Станде, и будто ничуть она не умнее Качека, и ей тоже ужасно хочется отправиться путешествовать по Великому Пути. «Но нет, Катрин, это же совсем не для барышни!» И тут Катя невольно соглашается, что она, собственно, никакая не барышня; Вашек-Моргун все смеялся: «Барышня, барышня…»

Катя вспоминает Вашека и досадует на себя. Она спускается по тропинке к реке и думает: «Наговорила я ему всяких глупостей… Конечно, глупостей, и ничего больше. Глу-по-стей!»

Она идет по воде возле берега против течения, а река поблескивает спокойно, как синее зеркало. Ласточки стремительно носятся, будто скользят по водной глади. Вода в одном месте покрыта рябью, вихрится и белеет пенистым кружевом. В том месте, которое называется «На жабе», из реки поднимается валун. Издалека он напоминает сидящую жабу; от берега его отделяет прогретая отмель, на которой в полуденные часы загорают большие ленивые карпы.