— У меня еще есть кое-какие дела. Не знаю, может, Наталья Сергеевна выберет часок?

Говоря так, Жора надеялся, что Наташа придумает отговорку, чтобы им хоть несколько минут побыть вдвоем, но Наташа неожиданно согласилась.

— Идемте, я вам покажу, чем богат наш лес.

Копытин понимал, что сглупил, уступив Наташу Булочкиным, и мысленно ругал себя: «Сам виноват! Кто тебя за язык тянул? Дипломатию развел: может, у Натальи Сергеевны найдется часок… Тьфу, пижон несчастный!»

Но идти на попятный было уже нельзя. Пришлось проводить Наташу с оживленной супружеской парой до ворот.

Жора постоял еще некоторое время — смотрел вслед Наташе. Она шла с краю, чуть приотстав от Булочкиных, и, когда лесная тень вот-вот должна была вобрать в себя фигуры людей, подняла над головой левую руку и помахала. Потом Наташа пошла вперед, обгоняя спутников. «Значит, она знала, что я не ушел, чувствовала!» — думал Копытин, улыбаясь.

Наташа шла впереди, раздвигая густые ветки кустарника. Ей действительно хотелось побродить по лесу. Лес всегда успокаивал. Сегодня у нее не очень удачный заплыв, и настроение было не из лучших, но Жору расстраивать своими огорчениями она не хотела.

— А я сыроежку нашла! — воскликнула Мария Ефимовна. — Большая и без червей. Смотрите! — Мария Ефимовна подняла над головой сыроежку с большой красно-лиловой шляпкой.

— Осторожно, не раздави, — Александр Маркелович пригнулся и с ловкостью фокусника извлек почти из-под ноги Марии Ефимовны вторую сыроежку, правда поменьше. — Тут еще должны быть. Надо поискать.

Мария Ефимовна положила сыроежки в прозрачный поливиниловый мешок. Начало сбору грибов было положено. Но больше ничего так и не нашли.

— Поздновато мы собрались по грибы, — подвел итоги Александр Маркелович. — Тут уж до нас были целые армии грибников. А вы как считаете, Наталья…

— Можно просто Наташа. Я тоже так считаю. Ну а вдруг повезет?

Наташа рассеянно смотрела под ноги, изредка нагибаясь, чтобы сорвать запоздавшую земляничнику. Спокойствие леса завораживало. Стрекот кузнечиков сливался в одну непрерывную мелодию. Высоко в кронах сосен и берез перекликались птицы. С шумом падала шишка, продираясь сквозь ветки, и гулко ударялась о землю. Сорочьи крики будто призывали: «Слушайте! Слушайте!»

— Как здесь чудесно! — сказала Мария Ефимовна. — Почему мы так редко бываем на природе, Саша?

Александр Маркелович кивнул, продолжая оглядывать траву под ногами.

— Саша, ты почему не отвечаешь?

— Да я же ответил. Я кивнул.

— Ну я-то не смотрела на тебя. А что означает твой кивок?

— Что я с тобой согласен.

— В чем?

— Ну, в том, о чем ты говорила.

— О чем же я говорила?

— Что надо было пораньше сюда прийти.

— Это говорил ты, а не я. Я говорила совсем о другом. Вечно ты не слушаешь и соглашаешься. — Мария Ефимовна махнула рукой и рассмеялась. — Вот и поговори с ним. Может, я допускаю промахи в Костином воспитании, но помощник-то у меня какой? — Мария Ефимовна, указывая на Александра Маркеловича, призывала себе в союзники Наташу. — Кроме своей бухгалтерии, ни о чем и знать не хочет. Даже домой приносит бумаги, подсчитывает что-то. А если не с ними сидит, то в телевизор уткнется — и все.

— Машенька, не преувеличивай. Уж так меня расписала. А кто задачи помогал Косте решать?

— И распустил его. Ведь все разрешал делать.

— А вы за строгость в воспитании? — спросила Наташа.

— Я за то, чтобы дети слушались родителей.

— Ну а если родители не правы, что тогда?

— Родители всегда хотят добра своим детям, значит — правы.

— Вы знаете, Мария Ефимовна, мне кажется, главное в воспитании — доброта. Добротой всего можно достигнуть. Многие великие люди так считали.

— Наташенька, да ведь мы добрые. Нам ничего для Кости не жалко. А получается…

— Да, в общем-то, получается не так плохо, — сказала Наташа. — Костя у вас славный мальчишка. Только вы о своей доброте забыли, когда он чуть вышел из-под вашей опеки, стал самостоятельнее, увлекся спортом. Вы извините, что я так говорю, но я тоже Костю немножко узнала. О родителях можно судить по их детям, не всегда, конечно, но в большинстве случаев. Поэтому, когда я услышала о вашей жалобе, даже сначала не поверила. А вы знаете, как Георгий Николаевич переживал… Для него все ребята — как собственные дети. Удивительно, откуда это у молодого человека взялось. Призвание?

— Замечательно, когда человек работает по призванию, — Мария Ефимовна вздохнула.

— Девушки, девушки, скорее сюда!

Наташа и Мария Ефимовна пошли на голос и обнаружили бухгалтера в зарослях малины.

— Ягод-то сколько! Жалко, некуда положить, — Александр Маркелович похлопал себя по бокам, даже полез в нагрудный карман пиджака, но извлек оттуда всего-навсего расческу. Повертел ее в руке, провел пару раз по волоскам, паутинкой взлетавшим над ушами, и убрал обратно.

Мария Ефимовна тоже не обнаружила у себя в сумочке ничего подходящего. Оставалось одно: с куста — в рот.

— Ладно, будем есть. В малине, говорят, много витаминов, — заметил Александр Маркелович. — А вообще-то у меня была газетка. Можно кулек свернуть, — и он вновь принялся обыскивать свои карманы. — А, вот она…

Наташа и Мария Ефимовна накинулись на малину.

— Странно, — сказала Булочкина, — что до этого малинника никто не добрался.

— Рядом с дорогой, — проговорила Наташа, — никому и в голову не приходит, что здесь еще что-нибудь осталось.

— Верно, — согласилась Мария Ефимовна. — Как только Саша догадался? Слышишь, Саша, я тебя спрашиваю.

Булочкин не отозвался.

— Саша!

Не последовало никакого ответа.

— Саша, ты где?

— На золотом дне, — послышалось из кустов.

— Как заговорил! Я и не знала, что ты так любишь малину. Открытие! Видите, Наташа, как с возрастом меняются вкусы. Раньше для него лучшим лакомством была вобла. — И Мария Ефимовна, настроившись на шутливый лад, спросила: — Что ж ты еще теперь любишь?

— Черный хлеб.

— Как вам это нравится? — повернулась Булочкина к Наташе. — Вот сегодня утром: хоть и торопились, а я ему, чтоб повкуснее, посытнее было, свиную отбивную поджарила, а он… Что ты нам еще скажешь?

— Еще? Спокойной ночи, малыши.

— Как ты смеешь!.. — вскипела Мария Ефимовна и кинулась к мужу.

Следом поспешила Наташа.

Они увидели Александра Маркеловича, стоящего возле кустов, усыпанных красными ягодами, но малина не привлекала его: в руках у Булочкина была программа «Говорит и показывает Москва».

— Да, Машенька, «Черный хлеб», — повторил он, — в девятнадцать сорок пять по второй программе.

— А я-то думала… — произнесла Мария Ефимовна.

Она взглянула на Наташу, и обе рассмеялись.

— Александр Маркелович, — сказала Наташа, — я тоже просматривала программу и не видела никакого «Черного хлеба». Сегодня два футбольных матча и какая-то старая кинокомедия.

— Ну как же, Наташа, вот, пожалуйста, черным по белому напечатано — «Черный хлеб». И никакого футбола. Хоккей еще будет.

— Все ясно. Где ты взял программу? — Мария Ефимовна успевала срывать ягоды, пригоршнями класть их в рот.

— На стиральной машине. Сверху.

— Сегодня я как раз приготовила там газеты для ремонта. Так что у тебя в руке программа трехлетней давности. Да к тому же и зимняя…

— Машенька, ты гений! А я не обратил внимания на месяц. Подумать только — январь! Числа-то совпадают. Воскресенье. Чудеса!

Александр Маркелович зашуршал газетой, убирая ее в карман.

— Не понимаю, — сказала Мария Ефимовна, — ведь сколько у человека благодарностей за работу! И премии получает! А работа его точность любит: так важно, чтоб все до копейки сошлось. И у него — отлично. А пришел домой — ну словно Рассеянный с улицы Бассейной. Хорошо хоть вместо шляпы не надевает на голову сковородку. Наверное, потому, что на кухне почти не бывает.

Александр Маркелович тем временем, видимо, спрятался куда-то от смущения, поняв, что речь о нем зашла надолго. Во всяком случае, Булочкина нигде поблизости не было видно.