«Слава богу, — подумал Жора, — хоть к доктору хорошему попал. Голова у меня уже держится, завтра-послезавтра выскочу отсюда. Как это меня угораздило сюда забраться?»

Несмотря на головную боль, Жора помнил все довольно отчетливо.

Он ехал на почту, чтобы позвонить Наташе, посоветоваться, как быть. Письмо Александра Маркеловича сначала огорчило, потом рассмешило. Но все же остался осадок. Надо было его как-то рассеять.

Ехал спокойно по знакомой дороге. Но если уж навалится на тебя невезенье, куда от него денешься! На дороге, где и одна-то машина была редкостью, появились вдруг сразу три. Сзади Жоры тарахтел самосвал. А навстречу стремительно летели «Жигули» и новенькая «Волга». «Волга» не могла допустить, чтобы какой-то «жигуленок» был впереди, и, наращивая скорость, шла на обгон. Жоре оставалось только съехать в кювет. Что он и сделал. Причем не очень удачно из-за неожиданно появившейся в канаве бетонной плиты. Результат такого маневра он увидел на своем лице через две минуты, когда глянул в чудом уцелевшее зеркальце на велосипеде: вся голова в шишках, на лбу ссадина. Ко всему прочему, ноги дрожали мелкой противной дрожью, а переднее колесо велосипеда, как еж, ощетинилось спицами. Пришлось до почты тащить велосипед на себе. Поговорив с Наташей, Жора заглянул на всякий случай в местную больницу и… застрял. Доктор сказал, что у него небольшое сотрясение мозга, надо капельку полежать.

Теперь Жора узнал от соседа, что эта капелька может превратиться в две недели. Ничего себе перспектива. Сначала увозят Булочкина, потом Александр Маркелович подкидывает письмецо, теперь же вот прохлаждайся в этой больнице. А на носу соревнования, спортивный праздник и очередной приезд Наташи. Хорошо, хоть доктор позвонил в лагерь. Знают теперь, что он не сбежал. Как там ребята? Волнуются? Ничего, он к ним быстро вернется. Надо только с доктором поговорить.

Случай представился через несколько минут. Вбежала сестра, оглядела кровати.

— Все на месте? Не расходитесь. Абрам Семеныч идет.

И выскочила.

Абрам Семенович, стройный, худощавый, с седой бородкой клинышком, молодцеватым энергичным шагом вошел в палату. К Жоре он приблизился в последнюю очередь.

— Ну-с, молодой человек, как ваша буйная головушка?

— Отлично, доктор, — Жора сел в кровати. — Смотрите, как держится!

Он стал вращать головой в разные стороны.

— Хорошо, хорошо. Держится, значит. Ну что ж, так держать! А теперь вопросы: футболист сборной СССР, на «о» заканчивается, в середине «щ». Вы как спортсмен, наверное…

— Онищенко, — не дал договорить ему Жора.

— Отлично. Тогда еще один: советская наездница, чемпион мира.

— Петушкова.

— Сейчас проверю, — Абрам Семенович полез в карман пиджака под халат, извлек газету. — По числу букв подходит. А вот вторая буква другая — «о».

— А откуда «о»?

— Дождь. Атмосферное явление.

— А вы напишите «Ветер».

— Превосходно. Как вас?.. Угу, Георгий Николаевич. У вас голова не только держится, но еще и работает. Неплохое качество. У других, знаете, держится-то неплохо, а вот насчет работы — туговато. Так что — поздравляю.

И Абрам Семенович встал, похлопав Жору по колену.

— Доктор, а когда же я выйду?

— Вас это волнует? Не успели попасть — и уже на волю? Странное желание. Другие, — Абрам Семенович покосился на Жориного соседа, — стараются подольше у нас пожить. Чисто, кормят прилично — диета. Работать не надо. По больничному платят. А вы — когда выйду. Полежите немного, потом поглядим.

Ответ Жору не удовлетворил, но он решил не форсировать событий. «Подожду денек, — решил он, — а там поставлю вопрос ребром. Пусть под расписку выпускает. А пока отосплюсь».

Всю ночь беспрерывно за окнами шумел дождь. Выглянув во двор, Тигран Саркисович увидел, что на дорожках лагеря образовались лужи. По ним плыли пузыри.

— Да, Тигран Саркисович, это на весь день, — положил ему руку на плечо Борька Мамалыкин. — Не погреться нам на солнышке. Зато в кружок «Умелые руки» сегодня не пробьешься. После завтрака надо очередь занять.

— Отстань! — стряхнув руку Мамалыкина, резко обернулся Тигран Саркисович.

Борька отшатнулся и непонимающе смотрел на рассердившегося вдруг Тиграна Саркисовича.

— Что с тобой? Плохо спал? Температура у мальчика? — Борька хотел приложить ладонь к его лбу, но Тигран Саркисович, грозно шевельнув своими сросшимися бровями, отбросил ее.

— Какой же ты…

— Ну какой? — спросил Мамалыкин.

— Бесчувственный, вот какой, — хмуро произнес Тигран Саркисович.

Теперь рассердился уже Борька.

— Знаешь, кончай это. Ты что — репетируешь роль в драмкружке? Репетируй, только не на мне. «Бесчувственный…», «Какой же ты…».

— Ребята, не пылите, — раздался голос Ветки. Он тоже проснулся, приподнялся и, увидев мокрые от дождя окна, плюхнулся обратно. — Подняли базар. Зарядка сегодня отменяется, можно отоспаться. Усекли? Ну давайте баиньки, — Ветка забрался под одеяло.

— И этот — тоже.

— Ну в чем дело, Тигран Саркисович? — насторожился Борька.

— В чем, в чем… Вы все забыли, а Георгий Николаевич…

— Никто ничего не забыл, а что сделаешь? Несчастный случай. Может, он еще выйдет из больницы до праздника.

— Выйдет — не выйдет… Мы не должны его оставлять одного.

— Нас же всех не пустят.

— Ну и ладно. Зато можем написать ему письмо. Понял?

— Письмо… Слушай, Тиграша! У тебя не голова — академия. Здорово! Долго думал?

— Ольга Георгиевна мне книжку про Репина подсунула — она меня все в художники производит…

— Не знаю, какая связь между Репиным и Георгием Николаевичем? Не тяни, Тигран Саркисович. Не тяни…

— Тупой ты, Борька. Сообразить не можешь?

— Нет. Хотя, кто из нас тупей, неизвестно. Например, по носам определять, так он у тебя гораздо тупей. Поэтому ты меня и не можешь догнать в воде…

— В общем, проснулся я сегодня. Раскрыл книжку, а там картинка. Угадай, какая?

— Чего там гадать, «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Я эту картину в Третьяковке видел. Только какая связь? Султан — враг запорожцев, а Георгий Николаевич — наш друг.

— Ничего ты не понимаешь. Это называется — ассоциация. Ньютону яблоко упало на голову, он и открыл всемирное тяготение. Слышал?

— Хочешь сказать, что ты, как Ньютон? Тигран Саркисович Ньютон. Открыл картину Репина…

— Мамалыкин, не нарывайся! — снова шевельнул бровями Тигран Саркисович.

— Что за шум, а драки нет? — подал голос со своей кровати Теоретик. Нахмурившись, стал разглядывать Тиграна и Мамалыкина. Но у тех задор прошел, они посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Иди сюда, Теоретик, — позвал Борька. — Есть одна идея, месье, которая должна вас заинтересовать.

— Что за идея? У кого еще, кроме меня, тут появились идеи?

Андрюшка быстро соскочил с кровати и подбежал на цыпочках к ребятам, на ходу поворачиваясь в разные стороны и подпрыгивая, как балерина.

— Слушай, Теоретик, это все Тигран Саркисович придумал. Не зазнавайся. Если ты Теоретик, то он поважнее. Он — «Мыслитель», — Боря Мамалыкин схватился за лоб и присел на корточки, изображая скульптуру Родена.

— Что же ты надумал, Тигран Саркисович?

— Ничего особенного. Просто я сказал, что нам нужно написать письмо Копытину.

— Как запорожцы, — вставил Мамалыкин.

— Да заткнись ты, — огрызнулся уже всерьез Тигран Саркисович.

Теоретик протянул ему руку:

— Поздравляю с прекрасной мыслью. Прямо сейчас начнем писать. У кого есть ручка?

— По-моему, у Булочки осталась, — сказал Мамалыкин. — Он карточки все надписывал.

Теоретик сбегал к Костиной тумбочке и извлек оттуда шариковую ручку, а заодно прихватил по дороге чью-то тетрадь в клеточку.

— Кто будет писать? — спросил он. — Я для этого не гожусь, у меня почерк плохой.

— Я тоже, — сказал Тигран Саркисович. — У меня по русскому тройка.

— Ладно, — проговорил Борька, — у меня четверка и почерк лучше, чем у Теоретика. Писать буду я. Но все равно потом попросим девчонок переписать. Чучкина знаете как пишет! Заглядишься.