— Ну, — вновь даже соскочил со скамейки Генка, — повело Зойку, бред, что ли, начинается? — он хотел было засмеяться, но лишь почему-то очень смутился, что с ним бывало не часто, сложил руки на груди и втянул лобастую, белобрысую голову в плечи.

— Так кем же все-таки ты мечтаешь быть? — даже не взглянув ни разу на Генку в то время, когда говорила Зойка, не отступалась от Романа Наташа.

— Военным, как отец, — просто и твердо сказал Роман.

— Ясно, я почему-то так и думала, — кивнула Наташа. — А я вот не знаю, кем мне быть. Не выбрала еще, поэтому и пристаю к вам с этим вопросом…

— Но тебе же что-то нравится? — спросила Зойка.

Наташа задумалась. На острове, наверное, поднялся ветер; дождь сильно заколотил в окно; по непрочной, видимо, наспех сделанной раме, с широкими щелями, потекли ручейки, и закапало на пол, обрызгало Наташины ноги и Зойкино лицо. Наташа, наклонившись, прикрыла Зойкину голову и, отодвинувшись дальше, к углу комнаты, ответила:

— Вообще-то мне нравится одно дело. Не знаю, может, оно тоже… для профессии малосерьезное, но мне оно даже очень нравится… Я люблю малышей учить плавать. У меня даже есть свои правила… Мой тренер называет их «Наташкин метод». Я за три урока любого малыша могу научить плавать.

Роман, распрямившись у печки, быстро и настороженно взглянул на Наташу. Но она, говоря это, не смотрела на него, она рукавом своего свитерка вытирала забрызганное Зойкино лицо.

— А по-моему, это очень даже серьезно и благородно учить людей плавать, — сказала Зойка. — У тебя кто-то из родных пловец?

— Нет, — покачала головой Наташа.

— А кем работает твой папа?

— У меня нет папы.

— Умер?

— Вовсе не было.

— А мама?

— Мама работает уборщицей в бассейне. Я с детства, лет с двух, с ней. Я с трех лет плаваю…

— А я на машиностроительный завод устроюсь, — увидев, что все взоры устремились на него, сказал Борис. Поправил в печке догорающий хворост, мелко поломал и подбросил еще несколько веточек.

— Кем? — спросила Наташа.

— Еще не думал об этом. Все равно кем. У меня на этом заводе и отец работает, и дед, и прадед работал. Нас династией называют. Я всегда, как прохожу мимо завода или провожаю отца, аж волнуюсь немножко. И понятно мне, когда со мной многие здороваются и называют меня «Онищенко-младший».

— А ведь часто так бывает, что мечтаешь об одном, а становишься совсем-совсем другим, — снова подала голос Зойка.

— Мой дед говорит мне, кем бы ты, Борис, ни был, главное — быть человеком. Он даже так и людей оценивает… Это, говорит, человек, а это не человек.

— У тебя хороший дедушка, — заключила Зойка.

И снова все помолчали, снова было тихо; так же по-прежнему колотил в окно дождь, гулко прыгал по крыше, и ребятам все больше хотелось спать. В печке потрескивали дрова, но вот к этим уже привычным для ребят звукам примешался еще один, едва слышно пофыркивающий, перешедший потом в тихое бульканье, — это закипела в большой банке из-под томатного сока речная вода.

Борис прислушался, снова стал перед печкой на колени и, когда окончательно убедился, что вода закипела, смял несколько веток, обмотал ими ладонь, как тряпкой, чтобы не обжечь руки, и стал осторожно вынимать из печки теперь еще больше закоптившуюся банку. Потом налил в другую, поменьше, в ту, в которой варили компот. Поднес ее Зойке. Но Зойка спала, Борис растерянно глядел на нее. Наташа предупреждающе покачала головой, прошептала:

— Не трогай ее, не надо будить, лучше сна нет лекарства.

Борис поставил банку на печку, заодно поправил джинсы и рубашки над котлом и вопросительно уставился на Наташу: что же мол делать? Зря мы мокли, зря и кипятили воду? Наташа тоже беспокойно смотрела на Зойку. Та, тихо дрожа, постанывала.

— По-моему, тут вода не поможет, — сказала Наташа. — У нее повышается температура. Может, там все же хоть что-нибудь есть? — кивнула Наташа на дверь.

И снова все посмотрели на Бориса. Он вздохнул, полез в карман все еще не высохших джинсов, висящих над котлом, достал ложку и молча протянул ее Роману.

Роман просунул в щель, в том месте, где был замок, кончик ложки, неторопливо пошатывая ее влево-вправо одной рукой и продев пальцы другой руки в щель, тянул дверь на себя. Она еле слышно поскрипывала, как бы жалуясь, но была, как и окно, некрепкой, наспех сколоченной, и через несколько минут Борис и Генка, наблюдавшие за этой операцией, увидели, что щель становилась все шире и шире, а потом что-то в ней треснуло, она, словно ее с той стороны комнаты кто-то толкнул, открылась, едва не ударив Романа по лбу.

Ребята вошли в комнату. Роман оглядел стены, нашел выключатель. Вспыхнул свет.

Комната эта была раза в два больше кухни. У стен, слева и справа, стояли две кровати с тощими ватными матрацами, на которых ржавой вязью отпечатались следы кроватных сеток; справа от двери — небольшой круглый стол с покореженным, отставшим от столешницы фонеритом, залитым чернилами и давно, видимо, высохшим клеем.

В углу стояла тумбочка, а на ней — ребята даже удивленно рты раскрыли — самый настоящий телефон, голубой и почему-то показавшийся всем очень новеньким: аппарат даже маслянисто поблескивал под светом яркой электрической лампочки.

— Борька, ищи телевизор и телетайп! — прыснул от смеха Генка.

— Ищите аптечку! — не принимая Генкиной шутки, серьезно и, как всегда, почти тоном приказа сказал Роман.

Борис открыл тумбочку, достал из нее квадратную пластмассовую коробочку с красным крестиком на крышке.

— Есть! — радостно воскликнул он и тут же открыл ее. — О, здесь всего полно.

Борис стал выгружать на стол пузырьки с зеленкой, валерьянкой и еще какими-то каплями, пакетики с бинтами и ватой, пирамидон, но никаких известных ребятам жаропонижающих таблеток они не нашли.

— Мой дедушка обычно говорит, что в аптечке никогда нет того, что тебе нужно в данный момент, — сказал Борис и вздохнул.

— Может, здесь как раз и есть то, что нужно было хозяевам, — невесело проговорил Роман.

— Нам от этого не легче, — проворчал Борис.

Генка подошел к телефону и нетерпеливо потянулся к трубке.

— Не трогай! — прикрикнул на него Роман.

— Это почему же? — удивился Генка. — Двери срывать можно, а телефон трогать нельзя? Что ему станется, если я возьму и позвоню? Братеника обрадую…

— Чем же ты его обрадуешь, тем, что разбудишь среди ночи? — покачал сокрушенно головой Роман.

— Нет, это его, конечно же, не очень обрадует, — засомневался Генка, — а вот если я расскажу ему о нашем положении, смеху будет до утра.

— Смех будет или нет — не знаю, а вот то, что спать твой брат до утра не будет — это точно, — мрачно сказал Борис.

Они услышали, что проснулась Зойка. Наташа поила ее горячей водой.

Ребята вышли в кухню.

— О чем вы там? — спросила Наташа.

— Нашли аптечку, но в ней ничего из нужных таблеток нет, — сказал, виновато улыбаясь, Роман.

— Телефон есть, — сказал Генка.

— Какой телефон? — удивилась Наташа.

— Обыкновенный, — усмехнулся Генка. — По которому можно звонить, я уже хотел было…

— Тебе всегда того хочется, чего нельзя, — ответила Наташа.

— Но почему нельзя? — Генка изобразил на лице удивление. — Вот позвонили бы, родные тут как тут — вертолет бы за нами выслали, ну, если даже не вертолет, то на катере точно бы примчались…

— Да мои тут же разрыв сердца получат, когда узнают, что с нами произошло, — даже приподнявшись, испуганно произнесла Зойка.

Наташа налила снова в банку воды.

— Пей, Зайка.

— Да я не хочу больше, — капризно скривилась Зойка.

— Пей, тебе сейчас нужно много пить, чтобы согреться, слышишь, пей сейчас же, — настойчиво уговаривала ее Наташа.

— Там есть кровати и два матраца. Зойка может на один лечь, а другим мы ее укроем, — сказал Борис, — пропотеет, легче станет.

— Правильно, — обрадованно кивнула Наташа. — Пей Зайка, пей!