Эти установки получили у Осинского частичное воплощение в период работы в Туле. Весной 1920 года он создал у себя посевные комитеты на губернском и уездном уровнях, сконцентрировавших в себе усилия партийных, советских и хозяйственных органов в принуждении крестьянства к наиболее полной и наилучшей обработке земли. Своими успехами Осинский поделился на страницах «Правды»— 25 июня.
Нельзя сказать, что идея государственного регулирования сельского хозяйства возникла как нечто абсолютно новое. Еще в январе — феврале 1919 года Совнарком издал ряд декретов, направленных на увеличение посевной площади, по которым был создан специальный комитет, так называемый Оргасев, призванный организовывать государственные запашки пустующих земель. Если пролистать газеты за апрель — май 1920 года, то можно обнаружить регулярную информацию о мероприятиях на местах по расширению хлебных нив.
Неудачная деятельность Оргасева уже получила освещение и оценку в исторической литературе[490]. Причины все те же. В архиве В. И. Ленина есть очень выразительный документ, относящийся к февралю 1920 года, — наказ от Кизвенского совета Оханского уезда Пермской губернии, в котором крестьяне писали по поводу несправедливых разверсток:
«… Совет вообще настаивает на оставлении землеробам хлеба и других с.-хозяйственных продуктов столько и излишки отчуждать по такой цене, чтобы крестьянин не был обижен, а наоборот, был бы доволен и с охотой обрабатывал бы землю и запасал как можно больше и лучше качеством с.-хозяйственных продуктов, чтобы излишки их дать государству. Если же будет проводиться в продовольственном отношении такая политика и меры, какие проводятся теперь, т. е. политика насильственных отбираний — производительность сельского хозяйства упадет и государство будет обречено на еще большую голодовку как в отношении хлеба, так и в отношении остальных сельскохозяйственных продуктов и сырья. Если крестьянину мало остается нужных ему продуктов, ясно, он не может поднять свое хозяйство, у него отпадает всякая энергия, охота к работе, и, безусловно, государство не получит никаких излишков. Уже сейчас посевная площадь уменьшилась минимум на 1/5 часть, что будет через год? Если предполагается обсеменить свободную площадь через оргасевы — напрасный труд — Оргасев обратится за помощью к крестьянину, крестьянин, ясно, откажется, придется заставить работать силой, а из-под палки едва ли будет поле хорошо и вовремя обработано, и в результате к осени будет на поле трава, но не хлеб»[491].
Летом 1920 года сам Ленин по настоянию Компрода подключается к посевным делам. 16 июля он совместно с Брюхановым подписывает телеграмму об обязательном засеве всей площади озимых полей. Осенью все газеты были полны невероятно оптимистических отчетов со всех полей России, но что там вырастет, предстояло узнать только в голодное лето 1921 года.
Все же было бы несправедливым отказывать Осинскому в некоторой новизне. Помимо новой структуры организации принуждения в деревне, у него имелась и фундаментальная идея. До сего времени практиковались государственные запашки пустующих земель, а что крестьянин творил на своей делянке — оставалась на его совести. Осинский отбрасывает этот параллелизм и провозглашает: «Социализм строится только путем преобразования всего хозяйства и всех хозяйств одновременно», а не путем расширения социалистических «оазисов» в мелкобуржуазной пустыне[492].
Статьи Осинского в «Правде» вызвали резонанс и дискуссию. Ему очень деликатно на страницах «Экономической жизни» начал возражать Н. С. Богданов, заведующий управлением совхозов в Наркомате земледелия, который еще в феврале 1920 года в докладе на упоминавшемся совещании представителей совхозов и губземотделов выдвинул требование замены продразверстки на совхозы налоговой системой.
Богданов защищал теорию постепенного «врастания» социалистических форм в сельское хозяйство путем его механизации. Он полагал нереальным план массового принудительного вмешательства государства: «От признания за государством права отбирать излишки до примирения с государственным вмешательством в производство, психологическая дистанция огромного размера… Совершенно невыполнимым не только психологически, но и технически является вмешательство государства в самые производственные процессы». Делать это кое-как, путем создания дорогостоящего «аппарата организованного насилия», не имеет никакого смысла, считает Богданов. Однако необходимость регулирования крестьянского хозяйства остается. Как это сделать?
Богданов рассуждает абсолютно логично, преодолевая испуг 1918 года и учитывая опыт 1919–1920 годов:
«Середняк признал право государства брать то, что государству нужно. Это признание нужно использовать до конца. Систему продовольственных разверсток нужно построить не применительно к вероятным излишкам стихийно идущего производства, а применительно к тем заданиям, которые должны быть даны каждому с.-х. району, каждой волости, каждому хозяйству.
Не говорите хозяину, что ему сеять и как сеять; скажите, что вы у него хотите взять, обусловьте невыполнение этого требования „бичами и скорпионами“ в виде выполнения штрафных нарядов; заинтересуйте премией; покажите на примере совхоза, колхоза и на крестьянских полосах лучшие приемы выполнения заданий, и вы постепенно овладеете производственным планом сельского хозяйства… Рынок явится организующим хозяйство фактором в капиталистический период его развития. Рынок в его современной форме явится основным средством государственного регулирования и в переходный период»[493].
Вот так, мы имеем случай еще раз убедиться, как каждый всплеск военного коммунизма поднимал и волны новой экономической политики. Осинский и Богданов проявили себя как бы в качестве двух ипостасей того сложного и неоднозначного явления, которое именовалось — Троцкий. Ведь это Троцкий в своей мартовской записке в ЦК указал то противоречие между экономическими и принудительными методами развития сельского хозяйства, о которое будет биться государственная мысль в течение всего 1920 года. В этот период очередная задача экономического развития приносила с собой и варианты своего решения, и труд политика заключался в выборе между военно-коммунистическим и НЭПовским путем. Каждый из узловых моментов весны, лета и осени 1920 года мог стать поворотной точкой истории, но этого не случилось по ряду причин. Одна из них отражена в очередной статье Осинского, который, приняв вызов Богданова и аргументируя свою точку зрения, воспроизводит традиционные опасения, что «находятся товарищи, которые предлагают заменить продовольственную монополию продовольственным налогом», тогда у крестьянина появятся излишки и стимул больше производить и развивать свое хозяйство. Осинского страшат не излишки в руках крестьянина: расширение потребления и разведение скота «вполне укладывается в систему государственной монополии». Он боится, что свободные излишки — это будет курс на восстановление свободной торговли, и почему-то отождествляет этот курс с «крушением государственной принудительной заготовки в любой ее форме»[494].
Такое рассуждение было бы вполне справедливым в 1918 году. Но всеми, в печати, на съездах, конференциях и где угодно признавался факт, что в 1919 года произошел перелом в сознании крестьян. Сам Осинский пишет об этом же: деревня признала продовольственные, трудовые и прочие государственные повинности[495]. То есть она признала бы и налог, она уже требовала его. Но призрак возрождающегося из свободной торговли ненавистного капитализма оказался сильнее самих материальных доказательств, и только залпы антоновщины и Кронштадта сумели прогнать его прочь.
