Очевидно, Чубаров был весьма деятельным человеком, поскольку в партийных документах этого времени сохранилось множество различных отрывочных сведений о нем. В одном из докладов в ЦК по Рязанской губернии о Скопинском уезде сказано следующее: во главе уезда стоит интеллигент, председатель комитета тов. Чубаров — из левых эсеров. Председатель исполкома Петерс — тоже из эсеров. Первый — бывший частный поверенный, второй — учитель гимназии. «Благодаря осторожной и в общем правильной, хотя и соглашательской линии, население относится к местным работникам с доверием. В ноябре (1918 года) благодаря тому не было в Скопине восстания, которое было в соседних уездах… За неделю до моего приезда исполком постановил „не чинить препятствий крестьянам, сдавшим излишки, в продаже хлеба“… Партийной работы нет. Советская — на высоте. Жулья нет»[377]. Эти сведения относятся к 1919 году, а в середине 20-го Чубаров все же оказался вынужденным оставить Скопинский уезд из-за разногласий с губернским руководством.

В своем письме от 18 марта Чубаров начинает с того же, что и Троцкий, говорит о взаимосвязи отраслей народного хозяйства, промышленности и земледелия. «Мы слишком упростили отношение к деревне. Всякое недовольство в деревне, всякий законнейший протест мы привыкли считать „кулацким“. Между тем протестовать часто имеют основание не только кулаки, но и бедняки. Наша продовольственная политика часто бывает похожа на политику в неприятельской стране»[378]. Далее он пишет, что в результате в деревне царит ужасное настроение, которое исключает всякую возможность партийной работы в деревне. Крестьяне после уборки стараются есть как можно более, переедают, скармливают скоту, прячут, сгнаивают хлеб, не думая о дальнейшем.

Он спрашивал, являются ли недостатки продовольственной политики случайным, временным следствием, вызванным войной или несовершенством аппарата управления? Приходится признать, что эти недостатки есть неизбежное следствие всей системы продовольственной политики. Разверстка может быть построена только на основе точного учета хлеба. Но точный учет при системе единоличного хозяйства невозможен. «Невозможность точного учета сама в себе заключает все отрицательные стороны принятой нами системы продовольственной политики… Но что хуже всего — отсутствие точного учета делает население беззащитным. Чем оно может доказать, что у него нет излишков или есть, но не в таком количестве какое с него спрашивают?» Чубаров считает, что это основа для произвола. Поэтому система принудительного изъятия излишков должна быть оставлена и чем скорее, тем лучше. «Интересы социальной революции настойчиво требуют усвоения такой тактики, при которой бы громаднейший слой среднего крестьянства шел за пролетариатом или по крайней мере не мешал бы ему, был нейтральным, а не враждебным», — пишет он. Мелкие крестьянские хозяйства остаются единственными производителями сельскохозяйственных продуктов, и преждевременно их подрывать не может входить в хозяйственные расчеты.

Рассуждения Чубарова не свободны от характерных противоречий. Он еще не решается подвергнуть сомнению государственную монополию на хлебные продукты, не понимая или не желая подчеркнуть, что предлагаемые им меры ведут к свободной торговле:

Чубаров считает, что эти же критерии должны стать основой натурального обложения и на другие продукты. «Здесь возможен точный учет, а там, где есть точный учет только и возможна серьезная работа».

И в заключение автор пишет:

Несомненно, что соображения Чубарова из Скопина гораздо последовательней и основательней, чем предложения Троцкого, но также обращает на себя внимание совпадение некоторых рассуждений и даже предрассудков. Это подчеркивает, что идею новой экономической политики невозможно приписать кому-то конкретно. Она всегда составляла неотъемлемый элемент военного коммунизма и заявляла о себе в каждый критический момент в той или иной форме.

Вообще, имея перед собой задачу изучения предпосылок НЭПа, вопрос нужно ставить шире продовольственной политики. «Военный коммунизм» и «НЭП» — это две принципиальные всеобъемлющие системы, и борьба между ними идет на протяжении всей советской истории, в каждом общественном звене, по любому вопросу социально-экономической политики. Чтобы получить возможно полное представление о развитии этих двух тенденций, например, в 1920 году, необходимо брать сразу весь срез общественных отношений, выделять принципиальные моменты в дискуссиях и по советскому строительству, и о роли профсоюзов, и о единоличии и коллегиальности и т. д. Понятно, что провести такой обширный анализ задача чрезвычайно сложная, поэтому ограничимся главным — проблемами продовольственной политики, т. е. проблемой отношений двух различных общественных укладов — государственной промышленности и крестьянского сельского хозяйства, — проблемой, которая является стержневой в понимании истории этого периода с точки зрения борьбы противоположностей.

Мы уже вправе сделать вывод о том, что потребности гармоничного, равноправного развития этих общественных укладов находили свое выражение не только в выступлениях крестьянства и близких к ним политических группировок, но и в среде правящей партии. Однако противники военно-коммунистической политики из числа большевиков не смогли в период мирной передышки объединиться вокруг своей концепции развития. Пар усилий вышел в серию свистков, а реально сдвинуть махину военного коммунизма не удалось вследствие неорганизованности, отсутствия у сторонников реформ единой сформулированной платформы. Идея НЭПа не воплотилась в материальную оболочку политической силы, а следовательно, не получила необходимых свойств, позволяющих идее влиять на механизм общественного развития. Поэтому дело свелось к разрозненным локальным выступлениям и инициативам, окутанным достаточно туманными и противоречивыми представлениями о сути проблемы.

Но, как кажется, основное препятствие заключалось в том, что партия противопоставляла себя тем слоям общества, которых считала носителями тенденций, отличных от идей коммунизма. Не было понимания, что существование этих тенденций носит в основе непреходящий характер. Мысль о государстве — орудии гармонизации разнообразных общественных интересов — была утеряна. В партийной среде лишь только пробивались ростки терпимости к крестьянству и внимания к его потребностям. Характерная деталь: до того как идея налога выходит на первый план, все первоначальные проекты пересмотра продовольственной политики исходили не из потребностей сельского хозяйства в рынке, а из встречных устремлений города, промышленности к самостоятельным заготовкам. Поэтому те, кто стоял в стороне от их непосредственных интересов и по своему положению воплощал высший государственный интерес, оказались более консервативными в этом случае. Лишь только угроза всеобщего краха через окончательное разорение сельского хозяйства заставляет новое государство стать государством в полном смысле слова, а не орудием классовой войны, отказаться от собственного противопоставления «мелкобуржуазному» крестьянскому океану и начать мучительные поиски соглашения с ним, постепенно пересматривая дооктябрьский багаж догм и иллюзий.