— На какой службе? — допытывался я.

— На какой? На государственной. Телеграфная линия.

— Как же так? — воскликнул я. — Ведь для телеграфа нужна проволока, столбы.

Возница посмотрел на меня и пожал плечами.

— Видать, вы издалека, — сказал он. — Это всякий знает, что для обычного телеграфа нужна проволока и столбы. А это телеграф беспроволочный. По плану должен был быть такой, с проволокой, но столбы украли, а проволоки нету.

— Как это — нету?

— А так, нету. Но-о, гнедые, но-о!

Я молчал, пораженный. Однако решил продолжить разговор.

— Ну как же так, без проволоки?

— Ну, как? Один другому кричит, что надо, а тот третьему, а третий четвертому, и так повторяют, пока телеграмма не дойдет до места. Сейчас не передают, если бы передавали, было бы слышно.

— И такой телеграф действует?

— А чего ему не действовать? Действует. Только часто перевирают депеши. Хуже всего, если кто-нибудь из них выпьет. Тогда для фантазии разные слова от себя добавляют, так и идет. А в остальном — так это даже лучше, чем обыкновенный телеграф с проволокой и столбами. Известно, живые люди всегда сообразительнее. И буря не повредит, и экономия на дереве, а ведь у нас в Польше мало лесов осталось, все повырубили. Только зимой волки иногда прерывают. Н-но!

— Ну, а люди довольны? — удивлялся я.

— А чего им? Работа не трудная, только что иностранные выражения надо знать. А теперь даже наш заведующий почты поехал в Варшаву в отношении усовершенствования. Трубки современные хочет им дать, чтобы легкие себе не надрывали. Эй, вы!

— А если кто-нибудь из них глухой?

— Глухих не принимают, и гундосых тоже. Тут как-то один заика устроился по знакомству, но его сняли — линию блокировал. Говорят, что на двадцатом километре стоит один кончивший театральную школу, так тот отчетливей всех кричит.

Я снова замолчал, обескураженный этими аргументами.

На людей у дороги я уже не обращал внимания. Коляска подскакивала на ухабах, подъезжая к лесу, который был все ближе.

— Ну хорошо, — сказал я осторожно, — а не хотели бы вы иметь новый телеграф, на столбах и с проволокой?

— Боже сохрани! — подскочил возница. — Именно поэтому в нашем районе легко с работой, на телеграф идут. И еще можно иметь приработки слева, потому что тот, кому очень нужно, чтобы депешу не перепутали, берет бричку, едет на десятый, пятнадцатый километр, и каждому по дороге в руку дает. Ну, беспроволочный телеграф — это же всегда что-то другое, чем проволочный. Прогрессивнее. Эй, вы!

Сквозь стук колес до нас долетел какой-то слабый крик: не то дуновение ветра, не то далекое рыдание. Это звучало примерно так:

— Оооеееуууеееоооууу…

Возница повернулся на козлах и приставил ладонь к уху.

— Передают, — сказал он. — Остановимся, так будет лучше слышно. Тпрр!

Когда монотонный стук стих — над полем повисла тишина. В этой тишине все яснее несся к нам крик, подобный крику птиц на болотах. Стоящий недалеко от нас столбовик сложил ладонь и приложил ее к уху.

— Сейчас дойдет до нас, — шепнул возница. И действительно. Едва прогремело очередное «ааа», как из-за рощи, которую мы только что проехали, донеслось протяжное:

— Ооотеец ууумееер поохоорооныы срееедууу!

— Царство небесное, — вздохнул возница и ударил лошадей. Мы въехали в лес.

Искусство

— Искусство воспитывает. Поэтому писатели должны знать жизнь. Лучший пример — Пруст. Но Пруст тоже не знал жизни. Он изолировался. Закрылся в своей комнате, стены которой были обиты пробкой. Ничего не слышно. Что вы сейчас пишете?

— Рассказ на конкурс. У меня уже есть замысел. Глухая деревня преображается, преодолевая трудности. Маленький Янек пасет коров богатого хозяина. Неожиданно над его головой раздается рокот. Это стальная птица, самолет. Янек смотрит вверх и начинает мечтать: вот бы когда-нибудь так же полететь! Затем — о чудо! — самолет снижается и уже через минуту приземляется на лугу. Из кабины выскакивает человек в кожаном комбинезоне и летных очках. Янек бежит к нему со всех ног. Пришелец улыбается и спрашивает запыхавшегося мальчика, где находится кузница. У самолета маленький дефект, который надо устранить. Янек приводит на помощь людей. После того, как машину починили, человек в очках благодарит Янека и, видя, как блестят глаза мальчика от любопытства и интереса, спрашивает его: «Ты хотел бы научиться летать, а?» Мальчик кивает головой, волнение лишило его речи. Раздается рокот мотора, и уже через минуту стальная птица летит над лугом. Из кабины высовывается голова пилота, который улыбается и кивает Янеку на прощание.

Проходит какое-то время. Янек по-прежнему пасет коров. Но он не может забыть об этом случае. И вот однажды к хате, в которой живет Янек вместе со своей матушкой-вдовой, уже издалека помахивая белым конвертом и улыбаясь, подходит почтальон. Это был вызов в летную школу. Человек в очках не забыл о нем. Янек прыгает от радости.

Затем едет в город и оканчивает школу. Потом садится в машину. Уже через минуту его стальная птица отрывается от земли и начинает парить в воздухе. Мать выходит на порог хаты и прикладывает ладонь к глазам. Янек кружит над родным селом и приветствует его, покачивая крыльями. Мечта Янека сбылась.

— Да. Если писатель знает жизнь, то часто выходит так, что его произведения прогрессивны, хотя сознание самого писателя может отставать. Типичный пример — Бальзак. У него была некоторая склонность к поэтизации аристократии и монархии, но его реалистические произведения говорят о другом. Мне кажется, в последнем номере я читал ваш рассказ.

— Да. «Приключение Франи». Я написал его по заказу издательства. В нем речь идет о типичных психологических проблемах в жизни молодежи. Несколько юношей собираются на экскурсию. Все маршируют и поют. Только Франя тайком удирает. Он бросает друзей и хочет идти через лес один. Заблудившись, он попадает в яму. Пробует из нее вылезти, но это ему не удается. Наконец он начинает звать на помощь. Его услышали товарищи, они приходят и с шутками и смехом помогают Фране вылезти из ямы. С тех пор Франя своих друзей не бросал.

— Да. У искусства почетная задача: воспитывать человека. Поэтому так ответственна роль писателя в нашем обществе. Писатели — инженеры человеческих душ, а критики — инженеры душ писателей. Одолжите пятьсот злотых.

— У меня столько нет. Могу триста.

— Ну ладно, пусть будет триста…

Ветеран пятого полка

На одном этаже со мною жил бодрый старичок. Проходя мимо его дверей, я слышал, как он напевал: «Если трубы на вал нас покличут», «Судьба гренадера» и «С поклоном девушки мы к вам, мы к вам». Я встречал его в магазинчике, в котором мы оба покупали хлеб, молочные продукты и соленые огурцы. Ему было около семидесяти, но держался он прямо. Позднее, осенью, я узнал его ближе. Я как раз выходил из дома, поворачивал в замке ключ, когда он открыл свою дверь и попросил меня зайти к нему на минуту поговорить. Я очутился в пустой и холодной комнате, где был только стол, железная кровать, стул и огромный резной шкаф из темного дуба. Ветер задумчиво барабанил по черным окнам.

Минуту мы молча стояли друг против друга. Потом он сказал четко и ясно, глядя мне в глаза:

— Это я был хорунжим пятого полка.

— Ага, — ответил я.

— Да. Пятого полка, — со значением повторил он.

Так мы стояли еще некоторое время, но видя, что его слова не произвели на меня ожидаемого впечатления, он опустил голову. Я ничего не знал о пятом полке.

— Сегодня полковой праздник. Это был самый знаменитый полк в стране. Вы слишком молоды, чтобы это помнить.

Я беспомощно развел руками.

— Он воевал? — спросил я примирительно.

— Он маршировал! Ах, как мы умели маршировать! Какие мы устраивали парады! Сегодня уже никого не осталось из пятого. Я узнавал. Я последний.

— Значит…

— Сегодня праздник моего полка. В каждый полковой праздник устраивался большой парад, о котором потом долго писали в газетах. Этот полк был при главнокомандующем. Я служил в нем кадровым. Никто не умел так кричать, как я: «Да здравствует! Ура! Ура! Ура!»