Он по-приятельски приобнял Ефима, сказал со смешком:

— Идем, Евсеич. Я тебе наших представлю.

Толстяк оказался совсем не начальством, как предполагал Ефим, а всего лишь навсего шофером, медлительным, краснощеким здоровяком, с заметным брюшком и заплывшими глазками.

— Наш незаменимый Дима! — дурашливо сказал Савельев. — Большущий спец по шашлыкам и закускам!

Новенькая, защитного цвета штормовка, блескучие, впервые натянутые болотники, спортивная кепка с длинным козырьком. Тот еще охотничек, сразу видать. Как новобранец вырядился.

Не самым главным начальством оказался и другой, лет под шестьдесят мужик, строгий и непреклонный на вид, знающий себе цену.

— Полит Поликарпыч… наш передовик, наш лучший завбазой! — продолжал в том же духе Савельев. — Наш…

— Хватит, открыл опять фонтан! — жестко и в то же время как-то вхолостую, вызвав улыбку у всех, бросил Полит Поликарпыч. Чувствовалось, что компания к его выпадам привыкла и не придает им большого значения.

И только последнего охотника, осанистого и кряжистого, Савельев представил без всяких насмешек и кривляний:

— Геннадий Семенович. Директор торга.

На директоре, как и на Савельеве с Политом Поликарпычем, была поношенная, выгоревшая, но справная еще, подогнанная одежда, дорожная, полевая. Не первый, сразу ясно, год на охоту выезжают, бывалые волки.

Ефим терялся, робел под пытливыми взглядами охотников, неумело здоровался с каждым за руку, не делал того, что нужно было делать.

А нужно было начинать с проверки путевок и охотничьих билетов. Больше того, их следовало забрать у охотников. Председатель охотобщества строго-настрого наказывал на собрании: «Пока охотник на озере, путевка и охотничий его должны быть непременно у егеря. Уезжает охотник, получает билет обратно. При этом егерь обязательно должен проверить, сколько и какой отстреляно дичи, не настрелял ли охотник лишнего. Есть приписные озера, где егеря с охотниками запанибрата живут. Никакого чтоб панибратства. Я проверять буду».

Да, именно с проверки документов и следовало начать знакомство, но Ефим как-то упустил подходящий для этого момент. Да и что бы он сделал, если б, к примеру, у того же директора не оказалось билета. Хозяин ведь, средства выискивает на охрану Сартыкуля.

— Вижу, втянулись в дело, — похвалил директор Ефима. — Может, к нам претензии есть?

— Что вы, какие претензии? — поспешно заверил егерь.

— Зарплату исправно получаете?

— Исправнее некуда.

— Контакт с охотобществом установи.

— Раз, однако, шесть ездил.

— Так, хорошо, — подбил, как говорится, бабки директор. — Пока мы вами вполне довольны.

— Чо ж у меня-то не остановились? — конфузился польщенный Ефим. — Хозяйка бы нас свежей баранинкой угостила.

Охотники непонятно переглянулись, молча и снисходительно поулыбались, будто Ефим им предложил нечто наивное, детское.

— Место нам здесь больно понравилось, — сказал, как бы оправдываясь за всех, Полит Поликарпыч. — Сухо здесь, чисто… березки шумят!

— Оно конечно, — согласился Ефим. — Лодки вот только далеко.

Лодки виднелись, желтели за Сартыкулем, вблизи деревни. Они были вытянуты глубоко на берег и перевернуты вверх днищами. Там бы охотникам и разбить стан, там Ефим пробил в камышах широкий, надежный ход, оттуда удобно и близко заплывать на большую воду.

— А мы их завтра машиной подтащим. — Голос у Димы оказался масленый, женский, не совместимый с фигурой.

— Утром нельзя никакого шума, — предупредил Ефим. — Лодки я сам доставлю.

Охотники после этого как-то разом ожили, возбудились, начали, вернувшись к машине, спешно разгружаться, подняли крышку багажника, доставали кульки, свертки — провизией запаслись на славу.

— А может, все-таки у меня заночуете? — еще раз предложил Ефим. — Не лето, чай, сейчас…

— Не сахарные, не растаем, — сказал бодро директор. — У нас ведь машина и палатка есть. Свежим хоть воздухом подышим… Дровишек бы вот где-то раздобыть. Какая ночевка без костерка?

— Дровишек? — засуетился Ефим. — Это мы живо, это мы сейчас…

А ничего вроде мужички наехали. Можно, пожалуй, сработаться.

— Ну, встретил своих? — спросила вернувшаяся с дойки Степанида.

Ефим опять запрягал, спячивал в оглобли мерина. Ходил вокруг лошади, податливо управлялся с привычным делом.

— Чего ночевать-то не позвал?

— Не едут. Воздухом подышать желают.

— Говорила я тебе! — накинулась Степанида. — Росла бы да росла ягушка.

Набуркивая что-то под нос, Ефим подтянул подпругу и чересседельник. Он тоже жалел ягушку, жалел своих напрасных хлопот и стараний.

— А куда это сызнова?

— Дров им подброшу.

Степанида съязвила:

— Кроватки им еще свези. Мало ли дров-то надо?.. У них чо, рук нету? Колок ведь рядом. Хворост путь берут.

— Какой там хворост, гнилье одно.

— Гнилье тоже горит.

Выехав из ворот, Ефим подвернул к поленнице, выложенной вдоль прясла. Весной еще выложил. Сухие теперь дровишки, обветрились.

— Вовсе уж мужик-от… — Степанида поднялась на крыльцо, хлопнула дверью. Она ревновала Ефима к егерской работе. До своего нового назначения мужик как мужик был, хозяйственный, копошливый. Придет, бывало, с работы, все тяжелое, все мужицкое по дому, по огороду сделает, ничего без внимания не оставит. Теперь же только озеро да озеро на уме. Сейчас уж не все и по хозяйству успевает, завистников и недовольных нажил в колхозе. А тут еще дочери вон что вытворили, а ему вроде и горя мало, спать готов на Сартыкуле. Деньги, которые ей каждый месяц вручает Ефим, не лишние, конечно, деньги. Но жили ведь, обходились как-то и без них, прожили бы и теперь. В тину какую-то попал мужик, увяз, запутался в ней. И подступиться к нему не знаешь как?

Ефим между тем накидал полную телегу звонких березовых поленьев, взялся за вожжи.

— Мясо-то в воду спустить иль как? — распахнула створки окна Степанида.

— Спусти, пожалуй, — сказал Ефим. — Да вынеси-ка мне пиджак. Захолодит, поди.

В охотничьем стане шумно. Все четверо расположились на разостланной палатке, заваленной посередке всякой всячиной. Оно и понятно, не простые ведь охотники приехали, все могут достать: и закуску хорошую, и выпивку лучшую.

Насчет, правда, выпивки Ефиму были тоже даны твердые и конкретные указания. Не допускать, по возможности, никакой выпивки. Пьяный охотник страшнее браконьера. И утонуть, и товарища подстрелить может.

А как тут не допустишь? Нельзя же запретить есть-пить людям?

— Давай, Евсеич, сюда, — позвали егеря, — погрейся с нами.

Вот, мало не допускать, сам с ними сядешь. Духу не хватит отказаться, обидятся еще. Зазнался, скажут, егерь-то, нос воротит.

Ефим не спешил присоединяться к охотникам. Он был не очень охоч до водочки, разве что по праздникам, да и то твердую норму знал. Голова у него в похмелье сильно побаливает, фронтовая контузия сказывается.

Сбрасывая дрова, егерь краешком уха вслушивался в разговор охотников.

— Еду, значит, я, — рассказывал из своих дорожных шоферских приключений Дима, — стоит, смотрю… голосует. Ничего из себя, фигурная. Грудки дыбком, ножки крепенькие… все вроде в норме. Посадил я ее, дальше еду. Начинаю помаленьку удочки закидывать, намекаю на это самое…

— Ух, ты, оказывается, какой, — скорее пожурил, чем одернул Диму директор. — Не знали, не знали, с кем ездим.

— Ага, намекаю, значит, — продолжал как бы даже ободренный Дима. — А она дурочкой прикидывается. Бледнеет, краснеет, в шутку мои слова обращает — доехать ведь хочется. Тогда я — р-раз, в лес сворачиваю, по дороге какой-то. Углубился подальше, останавливаюсь. «Ну, — говорю, — все сейчас будет от тебя зависеть, голуба… поедем мы дальше или нет». Я так не раз делал. Срабатывало. А тут ни в какую, глухо дело. Отбивается, верещит, как резаная. Вырвалась, выскочила из кабины, дернула обратно… Я разворачиваюсь, догоняю ее. «Садись, — кричу, — не трону больше». Машет рукой, ревет дура… Во какие бабы есть. На них иногда сам черт не угодит.