Литмир - Электронная Библиотека

Крайняя изба

Крайняя изба - img_1.jpeg

ДАРОВАЯ ДИЧЬ

Повесть

Крайняя изба - img_2.jpeg
Крайняя изба - img_3.jpeg
1

Лесосека врезается в тайгу широким клином.

Тайга заснеженная, седая. Клин будто вмятина в ее неохватном дремлющем теле. Он четко обозначен стеной темных, осыпавшихся с краю деревьев.

Стена эта беспрестанно то в том, то в другом месте оживает, рушится, взметывая вверх высокие пышные клубы.

Сначала там начинается медленное, едва-едва уловимое беспокойство, заметное разве что по легкому вздрагиванию какой-нибудь ели, по тоненьким снежным струйкам в ее густой кроне. Потом вдруг вершина этой ели отделяется от стены (только что высилась, тянулась в общем строю, а вот уж она неотвратимо далеко, ниже других вершин), снег с веток хлынул потоками, и дерево прямо, в немом крике, цепляясь, встряхивая соседние деревья, продравшись сквозь них, устремляется вниз, воздух наполняется стоном и свистом, глухой затяжной удар раскалывает тайгу.

Долго оседает снежное облако, истаивает, рассеивается колкой изморозью, а землю уж потрясает новый удар, за ним еще и еще…

Лесосека наполнена до краев ровным, ни на секунду не умолкающим гулом: взвывают, страгиваясь, многосильные лесовозы, ревут неослабно, уходят с долгомером на нижний склад, слышатся резкие вскрики-команды чокеровщиков, трещат непрерывно бензопилы и трелевочные лебедки.

Возле сваленных неподвижных деревьев топчутся сучкорубы. Коротко взмахивают длинными топорами, шаг за шагом продвигаются вдоль стволов, мягкий зеленый лапник ложится под ноги.

В глубоком снегу выбиты тропки, повсюду видны волоки, изъезженные, водой заплывшие. Проложены они напрямик, веером сходятся у погрузочной площадки. По ним, точно жуки-плавунцы, снуют взад-вперед тракторы, стягивают к стреле пучки хлыстов.

Стынет над тайгой вечернее небо, ширится, чистится помаленьку от дневной хмари. Хмарь эта, тяжелая, темная, все больше и больше тончает, уходит, точно берег, на запад, глазу становится вольнее, просторней, всплывают из мрака таежные дали.

Сильный, раскатистый звон перекрыл неожиданно шумы и гулы лесосеки, взлетел, истощаясь, в небесную синь — мастер ударил в рельс железным прутом, конец смене.

И начали постепенно стихать бензопилы, сбился с настроя топорный перестук, поостановились и смолкли один за одним тракторы…

А по тропкам уж потянулись со всех сторон, выбираются на вырубку люди.

Трактор придавленно урчал на малых оборотах. Заднее оконце кабины, мутное, ошметьями грязи снаружи заляпанное, мелко подрагивало. Близко припав к оконцу, Глухов нетерпеливо наблюдал, как Илья чокерует последние хлысты, как бригада собирается около Нефедова.

Стягивая на ходу сырые, негнущиеся брезентовые робы, подошли Клавдия и Санька. Сложили робы в сумки, с которыми они на лесосеку приезжают, отжали раскисшие рукавицы. Санька осталась в легонькой телогрейке, синем спортивном трико, плотно облегающем ее красивые крепкие ноги; на Клавдии тоже была телогрейка и суконные мужские брюки, но поверх брюк — юбка, вот и вся на вид разница меж ними. Обе перевязали платки, сбившиеся в работе, обе в Санькино кругленькое зеркальце посмотрелись. Бабы есть бабы, что с них возьмешь.

Ну, Саньку еще можно понять. Той надо замуж по новой выскочить. А Клавдия? Ей-то к чему зеркальца всякие? Внучат уж полно, Костю своего схоронила (тот после войны недолго протянул: израненным, искалеченным вернулся), самой скоро на пенсию выходить… Нет, туда же, губы готова подмалевывать.

С бригадой был Глухов в разладе, в натянутых отношениях. На неделе, на общем поселковом собрании в клубе, бригада не назвала его своим бригадиром, а проголосовала неожиданно за Нефедова, вовсе еще молодого парня, выдвинутого рабочкомом.

До собрания никто в их малой комплексной не заводил разговора о новом бригадире. Всем вроде и без того ясно было, кому верховодить, кому брать должность. Кто всегда замещал Зеленина, бывшего бригадира, когда тот, положим, в отпуск уходил? Кто характером тверд и за любого постоять может? Глухов, конечно. Но как до дела дошло… Вот ведь подвидные какие. Своего, значит, побоку, а примака — в руководители.

И все эти дни после перевыборов, и теперь, глядя, как бригада сворачивает работу, Глухов думал о каждом зло и несправедливо.

И еще его сейчас погода угнетала, ну просто покоя лишила. Начало октября, середина осени — и снег. Как зарядил с утра, тяжкий, густой, так почти до самого вечера не кончался. Отвесно, бесшумным и бесконечным пологом опадал, скрадывая видимость и приглушая звуки.

В полдень снегу уж было по щиколотку, к вечеру — по колено. Зима, самая настоящая зима пожаловала, а Глухов — черт бы все побрал! — не готов к ней. До сих пор не утеплял ульи на огороде за стайкой, не перебросал, не сложил во дворе, под навесом, большую поленницу колотых березовых дров, на зиму наготовленных. Не привез, как хотел, из лесу, не посадил ни единого кустика смородины. А сколько еще других разных дел не сделано?

Да, крепко он зашился нынче, хоть и приварок-то в хозяйстве в сравнении с прошлогодним всего ничего: телок да пара ягнушек на размножение. Однако зашился вот. Даром что работал как вол, летнего отпуска не видел, и в выходные вроде не сидел сложа руки.

Весь день сегодня Глухов надеялся, ждал, что непогодь вот-вот уймется, таять начнет, так почти всегда с ранним снегом бывало, но вечером выяснилось, похолодало, и снег удержался, не сошел, лишь слегка уплотнился, осел, запекся сверху ледяной корочкой.

Прямо через повал, через поверженные пихты и ели выбрался Петька, длинный, мотающий как колодезный журавль, тонко одетый (под спецовкой один свитер), в расправленных под самый пах японских болотниках.

И нравится дурачку лишней резиной шлепать. Ведь болотники тяжелы, неудобны на лесной работе, живо порвать, проколоть можно.

А патлы-то, патлы распустил, пижон разнесчастный. Что в дождь, что в снег без каски работает, технику безопасности нарушает. Перед кем это он выставляется? Уж не перед Санькой ли? А что, долго ли той, с такой-то наружностью, мозги взбаламутить сопляку. Только зря стараешься, паря. Не рыпайся, ни шиша не отколется, как тут ни крути-верти. Саньке мужик нужен, хозяин, у тебя же еще мамкино молоко на губах не обсохло.

Через месяц-другой Петьку призовут в армию. Бригаде потребуется замена. Надо будет заранее похлопотать, пусть переводят Людмилу на место парня. Незачем Глухову порознь с женой трудиться. И для бригады удобно, если все сучкорубы — женщины. Охота ли мужикам средь баб топором намахивать. Получают-то одинаково.

Да и самому веселее, спокойнее, хоть свой человек рядом. Наплевать и на бригадирство тогда. Зарабатывает он, в конце концов, нисколько не меньше Нефедова, и ответственности почти никакой, за трактор разве, но от этого никуда не уйдешь.

Плохо, конечно, что не его, а Нефедова поставили за старшего. Только демобилизовался парень — и на тебе, командуй сразу. Что из того, что Нефедов до армии хорошим вальщиком был. У него, у Глухова, и стажу и опыту больше. И давно он в бригаде. Он по праву рассчитывал на место Зеленина, который нынешней осенью перебрался с семьей в Чиньву, основной леспромхозовский поселок. Лишняя копейка за бригадирство не помешала бы Глухову. Нет, Нефедова поставили. Боятся, видать, чтобы в город не подался парень. Надолго ли удержали? Девок-то в поселке раз-два — и обчелся. С одной, правда, парень погуливает, ждала она его. Ну, да все еще может быть. Время покажет.

Привалив бензопилу к ноге, приземистый, низкорослый Нефедов ошаривал карманы солдатского бушлата, искал курево. Вот он достал пачку сигарет, ловко выщелкнул одну Петьке. Они прикурили от Петькиной чудной зажигалки-пистолета. И где ее Петька раздобыл только? Пачку Нефедов не спрятал, Илью ждал. Поспешай, Илья, угостись из рук бригадира. Петька вон смолит, не стесняется. Курил бы, сморчок, по-настоящему, а то нет папирос — ладно, другие закуривают — и ему надо. Отец с матерью не знают, живо бы отучили.

1
{"b":"237077","o":1}