Позднее Мартин с восторгом наблюдал замечательную способность своего кумира перевоплощаться, подстраиваясь к аудитории и окружению. Сила убеждения, своеобразная притягательность вовсе не благозвучного голоса, колдовская простота, с которой он подходил к решению сложных проблем, — все это неизменно завораживало и покоряло публику. При отсутствии конкретной программы фюрер умел создать у слушателей впечатление, что путь к процветанию Германии лежит через единение народа и неуклонное следование за НСДАП. [43]

Да, фюрер поистине стал его идолом, но от того Мартин не потерял головы, неизменно полагая, что всему свое время. Из тактических соображений Борман не сжигал за собой мосты в отношениях с прежними политическими соратниками и предпринимал шаги, чтобы найти свое место в структуре штурмовых отрядов, глава которых, генерал Людендорф, пользовался большим авторитетом у лидеров народной партии. В то же время истинный лидер этих формирований, капитан Рем, был близким другом Гитлера (он принадлежал к числу немногих, обращавшихся к фюреру на «ты») и поддерживал тесные отношения с большинством офицеров фрейкорпов. В написанном Ремом манифесте подчеркивалось, что «товарищи обязаны оказывать всемерное содействие Гитлеру, Людендорфу и Граефе».

Впоследствии Борман иногда предавался ностальгическим воспоминаниям о времени, проведенном в Мекленбурге, как добившийся успеха человек вспоминает начало своего жизненного пути. Он восхвалял семьи «честных и открытых сельских рабочих, у которых обычно бывало мало продуктов и много детишек и которые так дружно последовали за Гитлером, что землевладельцы в беспомощной ярости кусали себе локти», видя, как быстро национал-социалисты завоевали абсолютное большинство в местных администрациях сельских округов по всей Германии.

Решающий бой Гитлер дал своим друзьям-соперникам по партии уже в феврале 1926 года на всегерманском совещании гауляйтеров в Бамберге, выразившем ему полную поддержку. Борман ликовал, видя, с какой готовностью многие сторонники Грегора Штрассера переметнулись на сторону победителя: в верхах НСДАП царила стихия интриг и лицемерия, в которой он вполне мог рассчитывать на удачу! Ярчайшим примером стало поведение Геббельса, который в Ганновере требовал изгнания Гитлера из [44] партии, а в Бамберге заявил: «Герр Гитлер, вы меня убедили. Мы все сделали неправильно, и нет ничего постыдного в том, чтобы признаться в собственных ошибках. Я присоединяюсь к герру Гитлеру». Грегор Штрассер назвал его «бамбергским изменником» (сам Штрассер в 1924 году буквально перекупил Геббельса у оппонентов из народной партии, заметив его ораторские способности и посулив ему двести марок в месяц).

Весной 1926 года один из штурмовиков группы, расквартированной в окрестностях Пархима, предупредил Мартина о появлении слухов по поводу его любовной связи с Эренгард фон Трайенфельз. Борман знал, что прежде в подобных случаях аристократы улаживали раздоры между собой посредством дуэли, а если виновным оказывался слуга, то последнего примерно колотили и гнали плетьми. Но во времена, когда часто совершались зверские расправы и убийства, Герман фон Трайенфельз мог оказаться не столь щепетильным в выборе средств. Опасаясь жестокой мести со стороны хозяина (который к тому же был сердит на слугу, поскольку тот посмел иметь собственные политические пристрастия), Мартин решил убраться из имения Герцберг, пока слухи не достигли фон Трайенфельза.

Борман покинул поместье в мае 1926 года — в тот самый период, когда сельские работы набирали главные обороты. Однако это вовсе не означало полного разрыва отношений с Эренгард{9}. [45]

Так или иначе, за годы службы в Мекленбурге Борман скопил немалую сумму и в мае 1926 года отправился к матери в Обервеймар на собственной машине. Это был двухместный «опель», прозванный в народе «жабой», поскольку автомобили этой модели выпускались исключительно зеленого цвета. Маленькая, но дорогая, в те времена такая машина была очень большой роскошью, поскольку тогда в Германии немногие могли позволить себе подобное приобретение. У Мартина не было настоятельной необходимости в автомобиле, но, по его собственному признанию, он «всегда был помешан на машинах».

«Мой отец, конечно, был настоящим мужчиной», — писал Мартин Борман в 1944 году из «Волчьего логова» (ставка Гитлера в Восточной Пруссии) своей жене Герде в Оберзальцберг. Этот всплеск восхищения был вызван фотографией отца, которую один из друзей семьи прислал сыну, добившемуся высокого положения. На фотографии, сделанной до 1890 года, красовался трубач Теодор Борман в форме хальберштадтских кирасир с роскошными эполетами на плечах, означавших, что он не только отслужил положенные три года в тяжелой кавалерии, но и добровольно остался на сверхсрочную службу в самом элитном прусском полку в качестве музыканта.

К тому времени, когда Мартин Борман написал эту сентенцию, многие партийные и правительственные клерки уже несколько лет занимались составлением его генеалогического древа. Но вовсе не потому, [46] что он очень интересовался своими предками: как и всякий другой член партии, он должен был подтвердить, что все его предки являлись арийцами и не имели примеси «еврейской расы». Однако не все из того, что он поведал своей жене об отце и прочих предках, на поверку оказалось правдой. Он в значительной мере приукрасил происхождение — по-видимому, из-за того, что Герду, дочь бывшего майора имперской армии Вальтера Буха, могла разочаровать менее впечатляющая родословная.

Борман всегда говорил, что его отец унаследовал каменоломню. На самом же деле Иоганн-Фридрих Борман, родившийся в 1830 году в Шенингене, работал на каменоломне. Его мать, прабабушка Мартина, была дочерью сельского рабочего и родила первого ребенка еще до замужества, когда ей не было и двадцати лет.

Чтобы оправдать бедность семьи Иоганна-Фридриха Бормана, его внук Мартин указывал в анкетах, будто тот умер молодым, вследствие чего Теодор Борман отказался от мечты стать лесничим и вынужден был с юных лет зарабатывать, чтобы прокормить семью. В действительности же дед Мартина был еще жив и проживал в Гогендоделебене, когда его двадцатилетнего сына зачислили в привилегированный кирасирский полк. Обнаружив, что может просуществовать, используя свой музыкальный талант, Теодор строил дальнейшую скромную карьеру, дуя в трубу; уйдя с военной службы, бывший полковой трубач стал выступать в пивных и кафе Хальберштадта. Согласно анкетам Мартина Бормана, его отец оставил службу, ибо в качестве военного музыканта исчерпал возможности карьерного роста, а в те годы военные музыканты в табели о рангах стояли гораздо ниже офицеров.

Теодор Борман вернулся к гражданской жизни летом 1888 года. В тот год скончался старый император, [47] и корона перешла сначала к смертельно больному сыну, а еще три месяца спустя на трон в возрасте двадцати девяти лет взошел его внук Вильгельм. Возможно, именно наступление эры молодого правителя вдохновило Теодора Бормана и его друзей оставить армию и создать ансамбль, сначала исполнявший марши и танцевальные мелодии в Саксонии, а затем отправившийся в турне и добравшийся даже до курортов Англии{10}.

В 1891 году Теодор Борман женился на Луизе Гроблер, дочери сержанта кавалерии, семья которой давно обосновалась в Хальберштадте. В первые пять лет их совместной жизни родились два сына (один из них вскоре умер) и дочь. Он стал почтовым клерком — тогда ему было около тридцати — и быстро продвигался по служебной лестнице, ибо знал французский язык, отличался работоспособностью и сообразительностью. В 1897 году семья смогла купить себе дом. Овдовевшая к тому времени теща Теодора помогла осуществить эту покупку, добавив в их семейный бюджет несколько тысяч марок.

Фрау Луиза недолго радовалась этому приобретению. Она умерла год спустя в возрасте тридцати лет. Необходимость содержать детей, дом и сад вынудила вдовца поторопиться с поисками второй жены. По стечению обстоятельств, у одного из его коллег из Вегелебена была дочь, которую тот давно хотел выдать замуж. В свои тридцать пять лет Антония Меннонг не обладала свежестью юности и не отличалась красотой, но была деятельной, с сильной волей и... приданым. Теодор Борман женился на ней через [48] семь месяцев после смерти Луизы. Менее чем через год, 17 июня 1900 года, у нее появился первый сын, которого крестили в лютеранской церкви и назвали в честь Великого Реформатора — Мартином. Через одиннадцать месяцев на свет появился следующий ребенок, тоже мальчик, но прожил очень недолго. Третьего сына, родившегося в сентябре 1902 года, назвали Альбертом в честь кузена матери.