На Нюрнбергском процессе выяснилось, что все антисемитские законоуложения, увидевшие свет после 1941 года (то есть после перелета Гесса в Шотландию), были подписаны или завизированы Борманом. Борман и его помощник Герхард Клопфер определяли цели и готовили формулировки. Как рейхсляйтер НСДАП, так и другие лидеры третьего рейха, подписывавшие вместе с ним указы и распоряжения, были обеспокоены не вероломством и жестокостью избранных ими методов, а тем, чтобы никто не улизнул из расставленных сетей.

Хотя Клопфер не играл в этой программе решающей роли, именно он был представителем рейхсляйтера НСДАП на конференции, организованной 20 января 1942 года в Ванзее отделом СС по «еврейской проблеме». Борман же оставался в «Вольфшанце»: Гитлер был занят проблемами, возникшими в связи с прорывом фронта советскими войсками. У немцев, измотанных тяжелыми боями, потерями и лютыми морозами, не было сил противостоять этому натиску; они отступали. Борман выехал в Берлин лишь через два дня после окончания конференции, откуда сразу направился в Оберзальцберг. От Клопфера он узнал о принятых на совещании в Ванзее решениях.

Борман разослал гауляйтерам приказ «немедленно направлять в концентрационный лагерь любого еврея при малейшем нарушении установленных правил». [349]

Та же кара ждала и «арийцев». Его подпись стоит и под декретом, запрещавшим евреям (в том числе детям, начиная с шестилетнего возраста) выходить из дому без нашитой поверх одежды желтой «звезды Давида».

Адъютант фюрера по делам армии полковник Герхард Энгел записал монолог диктатора, произнесенный в присутствии Бормана, Шпеера и Кейтеля. Гитлер объявил, что к концу войны на территории Германии не должно остаться ни одного еврея. Следовало учесть, что количество евреев увеличивалось по мере захвата новых земель. «Следует решительно от них избавиться. Несколько миллионов евреев — не так уж много», — заявил в конце монолога Гитлер.

Несмотря на все старания полиции осуществлять перемещение «детей Израиля» в концентрационные лагеря по возможности тайно, в обществе зрело недовольство, вызванное чрезмерной жестокостью властей по отношению к евреям. Как-то во время ленча Гитлер выразил возмущение поведением «так называемой буржуазии, которая вздумала лить крокодиловы слезы по поводу депортации евреев». Чтобы предотвратить рост недовольства, все письма с фронта стали подвергать цензуре, поскольку солдаты то и дело писали о массовых расправах над евреями, проживавшими на вновь захваченных территориях.

В октябре 1942 года Борман направил гауляйтерам тезисы, с помощью которых следовало объяснять гражданам антисемитскую политику правительства. Прежде всего рекомендовалось говорить, что борьба между евреями и германцами длится уже более двух тысяч лет. И если теперь приходилось сгонять евреев в концентрационные лагеря и приучать их к тяжелому труду, то это соответствовало природе вещей, которой и объяснялась необходимость решить проблему с использованием самых суровых мер. [350]

В октябре 1942 года Борман заставил рейхсминистра продовольствия Герберта Баке, сменившего на этом посту Дарре, значительно сократить обеспечение евреев продуктами. Однако эта мера была не его идеей. Месяцем раньше гауляйтер Берлина Геббельс запретил раздачу бесплатных продуктов берлинским евреям, которую осуществляли благотворительные организации.

Кто-то в высшем армейском командовании решил, что в исключительных случаях (то есть при наличии специального разрешения) солдат имеет право вступить в брак с женщиной, побывавшей замужем за евреем. Рейхсляйтер НСДАП довел эту информацию до сведения Гитлера. Дело закончилось партийным циркуляром, согласно которому «брачный союз между женщиной германского происхождения и евреем свидетельствует о полной утрате ею расового инстинкта, вследствие чего вступление этой женщины в новый брак с солдатом недопустимо». Довольно необычная ситуация возникла, когда Борману доложили, что проверка предков поварихи Гитлера, мастерски готовившей вегетарианские блюда, показала, что одна из ее бабушек была еврейкой. Вышел великий конфуз, ибо Гитлер часто хвалил ее кулинарное искусство и иногда приглашал за свой стол. Все сошлись на том, что человек, кровь в жилах которого на четверть еврейская, не может служить поваром у фюрера. Борман доложил об этом открытии хозяину, но тот уклонился от принятия решения. Борман известил повариху об увольнении письмом, когда она была в отпуске. Но это тоже не устраивало Гитлера: он не собирался отказывать себе в удовольствии поесть хороший вегетарианский суп. Поэтому увольнение пришлось отменить.

В глазах Гитлера Борман утвердил за собой репутацию специалиста и достойного советника по еврейскому вопросу. Фюрер поручил ему разъяснить суть [351] нацистского антисемитизма членам венгерской правительственной делегации, прибывшей с визитом в Берлин. Министр иностранных дел Риббентроп, стремившийся забронировать себе определенную нишу в идеологической деятельности, хотел бы оставить эту миссию за собой, но вынужден был уступить воле фюрера. Борману предстояло разъяснить венграм, что им необходимо развернуть антисемитскую кампанию в полном соответствии с германскими порядками. В качестве политических мер следовало отлучить евреев от участия в культурной и экономической жизни страны, немедленно конфисковать их собственность, заставить нашить на одежду желтые шестиконечные звезды и начать их депортацию.

Гости приехали в Оберзальцберг ранним утром. Их накормили, провели по комплексу сооружений и пригласили в Зальцбург на представление оперетты «Летучая мышь». Борман получил возможность погреться в лучах славы, играя роль хозяина и уполномоченного «великого германского рейха». На следующий день караван черных блестящих «мерседесов» доставил гостей по автостраде в Мюнхен. После посещения мюнхенской штаб-квартиры НСДАП Борман дал обед в своем доме в Пуллахе. На третий день он показал венграм оружейные заводы и нюрнбергский комплекс сооружений для проведения партийных съездов. Однако результаты разочаровали. Венгры без должного энтузиазма восприняли предложенный план действий. Два месяца спустя Гитлер заявил, что решение еврейской проблемы проводится в Венгрии наихудшим образом и что весь государственный аппарат там по-прежнему «напичкан» евреями.[352]

На состоявшемся в конце 1942 года совещании был согласован окончательный вариант декрета о евреях, который состоял теперь из девяти параграфов. Однако министерство внутренних дел неожиданно отклонило проект: Фрик заявил, что в сложившихся к тому времени условиях необходимости в таком документе уже нет. Очевидно, он считал, что лишать прав мертвых людей бессмысленно. Но в марте 1943 года шеф тайной полиции Эрнст Кальтенбруннер вновь вернулся к этому вопросу: оказалось, что без подобного декрета конфискация имущества превращается в слишком долгую тяжбу. Например, наследники от еврейско-немецких браков, которые, согласно действовавшему в то время закону, не подлежали депортации, обладали правом унаследовать это имущество от родственников. Дело решил главный координатор кампании Борман, в конце концов утвердивший этот декрет собственной подписью 1 июля 1943 года. С того дня все обвинения против евреев рассматривала только полиция (она же принимала решения, она же эти решения приводила в исполнение). Как и поляков в Вартеланде, евреев лишили права на судебное разбирательство и отдали в руки карательного аппарата Гиммлера.

Отныне имущество приговоренного к смерти еврея подлежало немедленной конфискации в пользу [353] государства, независимо от наличия у него наследников. В действительности указ узаконил уже сложившуюся практику (он лишь устранил те препятствия, которые выявились в ходе проведения антисемитской программы). Например, еще за год до подписания этого документа, в мае 1942 года, полторы тысячи евреев — мужчин, женщин и детей — были отправлены в газовые камеры Освенцима{48}.