То ли от своего фотографа Хофмана, то ли от Евы Браун Гитлер узнал, что его верный «цербер» не утруждает себя обетом верности жене. Борман не пропускал ни одной молоденькой и симпатичной актрисы, без промедления предлагал интимную близость и зачастую добивался успеха, — в те годы вряд ли кто-нибудь осмелился бы влепить пощечину человеку в чине рейхсляйтера. Впрочем, если кто-то полагал, что подобные сведения опорочат в глазах фюрера его доверенного слугу, он явно просчитался. Наоборот, Гитлер сомневался в тех, кто был очень привязан к своей семье, поскольку такая привязанность делала человека уязвимым для угроз и шантажа со стороны врагов, превращая его в ненадежного союзника. Однако диктатор не мог понять, почему так спокойно относится к изменам мужа Герда, узнававшая об этих эскападах от самого Мартина. Просто она считала такое поведение непременным качеством настоящего мужчины и не сомневалась, что в итоге он останется с ней, как с матерью его законнорожденных детей, — и оказалась права.

Кроме коротких увлечений у Мартина была и постоянная любовница — актриса Маня Беренс. Герда, не оспаривавшая права мужа на двоеженство такого рода, относилась к ней даже с симпатией. Более того, она укоряла Беренс в излишней робости и стеснительности. Впрочем, именно эти ее черты и привлекали Бормана. Он признавался, что слабое сопротивление Мани Беренс не просто распаляло его, а сводило с ума от возбуждения: он набрасывался на нее зверем и буквально насиловал. Герда сама предложила Мартину чередовать двух жен так, «чтобы один год рожала одна, другой — вторая», и тогда у Бормана «всегда будет постоянная партнерша». [221]

Выпады против церкви, произвол нацистских заправил вызывали среди рядовых граждан праведное негодование. «Если бы об этом узнал фюрер!» — наивно восклицали они. Даже многие министры полагали, что Борман притесняет христиан без ведома Гитлера{33}.

На самом деле Борман без труда «подобрал ключик» к Гитлеру и в этом вопросе. Как правило, он использовал свой излюбленный, многократно проверенный способ. За общей застольной беседой в кругу приближенных фюрера религия не была привычной темой. Однако время от времени кто-нибудь вскользь упоминал о каком-нибудь неприглядном случае, связанном с духовенством. В обычном для праздной болтовни беспорядочном перескакивании с одной темы на другую не было ничего удивительного (если Борман торопился, он не ждал случайного упоминания о [222] делах религии, а поручая соответствующую роль кому-нибудь из преданных ему участников застолья). Заинтересовавшись, фюрер спрашивал о новых подробностях, и тогда Борман отвечал, что в данный момент не имеет достаточно полной информации по этому вопросу, чем еще больше заинтриговывал нетерпеливого хозяина, заставляя его дожидаться ответа. Впоследствии, в часы работы, он представлял Гитлеру присланную по телетайпу подборку донесений, освещавших проблему в нужном для рейхсляйтера НСДАП ракурсе. «Когда-нибудь я брошу другие дела и сведу счеты с церковью. Они все будут болтаться на веревках!» — грозил фюрер в ярости.

Из личных бесед с Гитлером Борман знал, что тот видит в религии лишь одно из средств достижения цели. Если церковь согласится служить его целям — священники станут для него друзьями, если откажется — будут врагами. Фюрер готов был поддерживать их веру ровно настолько, насколько они поддерживали его власть. Однако после победы в войне Гитлер собирался окончательно избавиться от духовенства; тезисы соответствующего содержания (подготовленные Борманом) уже хранились в сейфе партийной канцелярии. Поскольку тезисы представляли собой не программную речь, а пункты плана, никто не смог бы обвинить рейхсляйтера НСДАП в ведении собственной политической игры. А Гитлеру он вновь сказал бы (такое уже срабатывало не один раз), что им руководило желание наилучшим образом подготовить необходимую информацию, но писать саму речь он не посмел, якобы опасаясь допустить какую-нибудь тактическую ошибку. Этот маневр они освоили к обоюдной выгоде, что делало слугу еще более незаменимым. Борман был той ищейкой, которая слушалась только хозяина и на которую господин, в свою очередь, просто не мог сердиться. Министр по делам германской прессы Отто Дитрих, завсегдатай застольных [223] бесед у Гитлера, отмечал, что фюрер не только никогда не сдерживал Бормана, но даже старался его раззадорить. И хотя сам фюрер оставался католиком и посещал праздничные службы, партийные функционеры дружно отрекались от церкви и усиливали давление на духовенство.

Зная истинную позицию фюрера в вопросах религии, Борман счел своим долгом добиться от правительства проведения той же линии. Все большее раздражение вызывало у него долготерпение министра по делам церкви, католика Ганса Керла (ему часто доставалось и от протестантов), который игнорировал политику НСДАП. Раздумывая над методами борьбы против религии, Борман пришел к выводу, что стоит перекрыть источник поступления новой смены духовенства — и церковь сама угаснет. Еще в начале 1939 года он обратился к рейхсминистру образования Бернхарду Русту с требованием закрыть теологические факультеты при университетах под тем предлогом, что теология не прививает либеральных воззрений и научных знаний, служит интересам одной лишь церкви. Борман заявил: обстоятельства изменились, и молодым людям следует прежде всего готовиться к достойному исполнению воинского долга и к напряженному труду ради экономического процветания страны. Поскольку теологические факультеты не способствовали ни первому, ни второму, их надлежало упразднить вовсе.

На письме Русту стоял гриф «Секретно», чтобы не только избежать конфликта с законом (право церкви на осуществление богословского образования было закреплено соглашениями и договорами с правительством), но и предотвратить возмущение широких масс, которое могла повлечь за собой огласка содержания [224] послания. Ведь даже те, кто поддерживал с церковью только символические связи, не испытывали симпатий к радикализму новых безбожников. Оказавшись между молотом и наковальней, Руст попытался отсрочить принятие решения. Он знал, что может рассчитывать на поддержку Геринга и — в определенной степени — Геббельса, а также ряда деятелей из второго эшелона партийной элиты. Борман же полагался на содействие Розенберга. В апреле 1939 года он сообщил Розенбергу, что Руст согласен закрыть теологические факультеты в Инсбруке, Зальцбурге и Мюнхене (относительно факультетов в этих городах соглашений с правительством не существовало), а прочие — объединить в более крупные. Впрочем, через несколько месяцев началась вторая мировая война, и все прочие проблемы отошли в тень. Фюрер дал понять, что теперь не время понапрасну расходовать духовные силы немцев.

20 марта 1939 года Борман направил Русту пространное письмо (на пяти страницах) об отношении государственной школы и церкви. Стиль этого послания был гораздо более решительным и требовательным, чем в предыдущем случае, ибо влияние рейхсляйтера НСДАП неуклонно росло. Он рекомендовал молодому поколению «великого рейха» то же самое, на что наставлял своих детей: полное отречение от христианской идеи.

Борман, в частности, требовал, чтобы богословию отводили не более двух часов в неделю, причем ставили их только первым или последним уроком. Содержание материала в рамках курса богословия следовало привести в соответствие с партийной идеологией. Таким образом, обучать собственно христианской религии вообще запрещалось. В конце письма Борман откровенно пояснил, что НСДАП не видит необходимости в обучении молодежи христианским обычаям и что преподавание богословия в школах не запрещено [225] только из-за некогда подписанного с церковью соглашения. Изданные Борманом инструкции и приказы не оставляли сомнений в том, что он считал религию вредной. Институт школьных священников был упразднен. Представителям духовенства запретили отправлять своих детей для получения религиозного образования в те немногие места, где сохранились приходские школы. Из классов убрали изображения распятия, дабы их наличие не вызвало в будущем «политических проблем, последствия которых несопоставимы с трудностью этого шага».