Немцы традиционно поклонялись какому-либо идолу, — в то время таковым был кайзер, пообещавший привести свой народ к величию и славе. В доме Борманов появился портрет императора со знаменитыми закрученными вверх усами. Только у «красных», в которых кайзер приказал своим солдатам стрелять не раздумывая, даже если это был родной брат, висели портреты не императора, а Августа Бебеля, чьи речи в рейхстаге неизменно производили фурор. Дед Мартина, бывший рабочий каменоломни Иоганн-Фридрих Борман, в душе симпатизировал этим «соци», а его сын Теодор твердо поддерживал «патриотов». Он не только служил в элитном кирасирском полку, но и являлся государственным чиновником, занимавшим пост старшего почтового помощника (впоследствии Мартин писал, что его отец имел чин почтового инспектора). Он превратился в респектабельного гражданина, и ему было что терять, кроме цепей, которые его не слишком обременяли. Все семейство Меннонгов состояло в основном из государственных чиновников (включая кузена Альберта Воллборна, служившего управляющим филиала банка в Хальберштадте) и дружно придерживалось националистических взглядов.
Теодор Борман тяжело заболел после рождения Альберта и умер, когда младшему сыну не исполнилось и года. Четырехлетний Мартин потерял своего героя, на которого всегда смотрел с восхищением. Прошло почти двадцать лет, прежде чем он вновь обрел [49] подобный объект для поклонения. Матери, сводным и двоюродным братьям и сестрам он заявлял, что безвременно умерший родитель является для него идеалом.
Потеря кормильца стала тяжелым ударом для его матери, у которой на руках осталось два своих ребенка и два приемных — дети покойного мужа от первого брака. Вальтеру исполнилось десять лет, а Луизе — восемь. Надлежало выкупить закладную, а вдовья пенсия была очень мала, поскольку Теодор недолго служил почтовым чиновником. Однако благодаря своей любви к жизни и способности противостоять испытаниям, Антония вскоре нашла решение: через шесть месяцев после смерти Теодора она вновь вышла замуж.
Своего нового мужа она, как и ее дети, знала давно; он часто бывал у них и при жизни Теодора. Альберт Воллборн был женат на сестре Антонии и, овдовев, два года подыскивал новую мать для своих пятерых детей.
С этих пор по городу не прекращали ходить сплетни о том, что Воллборн добился близости с ней еще в те годы, когда Теодор был жив, и именно поэтому черноволосый крепыш Мартин недолюбливал своего брата, худощавого блондина Альберта. Но слухи остаются слухами. Тот факт, что Мартин никогда не любил отчима, ничего не доказывает. Он всегда считал Альберта Воллборна чужаком, узурпировавшим место отца. Остается открытым вопрос, что именно — любовь или расчет — стало основой этого брака, от которого не появилось новых детей. К тому времени Антонии исполнилось сорок лет, а ее новому мужу — тридцать семь.
В 1904 году дом на Седанштрассе наполнился странным конгломератом родственников. Кроме родителей, которые состояли в косвенном родстве еще до брака, здесь жили четыре девочки и один мальчик [50] (тоже по имени Альберт) от первого брака Воллборна, мальчик и девочка от первого брака Теодора Бормана и два мальчика от его второго брака — всего девять детей в возрасте от неполных двух лет до тринадцати. Дети — родные, сводные и двоюродные братья и сестры — так и не объединились в одну семью. Одни жили отдельно прежде, другие покинули родительский дом и разъехались потом. В 1943 году, когда Мартин Борман достиг вершин власти, некий сержант прислал ему письмо с просьбой посодействовать из родственных чувств, жена Мартина поинтересовалась у мужа о степени родства. Тот ответил: «Не важно... Однако впредь вообще не приноси мне подобных писем». Возможно, он не хотел давать повод для подозрения в оказании протекции своим родственникам. На самом деле родственники — в том числе и родной брат — нагоняли на него тягостные воспоминания о прошлом. Из всей родни только матери позволялось навещать его в Сюрзальцберге.
В августе 1906 года, когда Мартину пришла пора идти в школу, Альберт Воллборн вместе с семьей переехал в Тюрингию, в город Айзенах, где получил более выгодную работу в качестве управляющего филиалом банка. Оба ребенка Теодора Бормана от первого брака, Вальтер и Эльза, остались у родственников своей матери в Хальберштадте. У них не было прямых родственных связей с супругами Воллборн. Мартин никогда не навещал своих сводных родственников. По-видимому, его отношения с семьей в то время совсем расстроились, поскольку он редко упоминал об этом периоде своей жизни и всегда называл родным городом Хальберштадт.
В шесть лет Мартин оказался недостаточно подготовленным к учебе в государственной школе; три года он провел в частной школе. Когда же (в 1909 году) семья переехала в Обервеймар, его фамилии не оказалось в списках регистрационной палаты: отчим сразу [51] определил его в закрытое учебное заведение. Семья могла позволить себе такие расходы: они принадлежали к верхушке среднего класса. Несмотря на немалые издержки, все дети получили приличное образование, а дочери управляющего банком Воллборна были приняты в светских буржуазных кругах. Одна из них впоследствии вышла замуж за врача, а другая стала женой директора бюро землепользования.
Мартину было почти десять лет, когда он пошел в четвертый класс. Это был последний шанс учащегося получить допуск к высшему образованию, поскольку на этой стадии начиналось изучение иностранного языка. И хотя Мартин несколько лет изучал второй язык, ни в одном его документе не упоминалось о знании иностранного языка. Когда он отправлялся в поездки за пределы Германии, что случалось редко и диктовалось необходимостью сопровождать Гитлера, с ним непременно ехал переводчик. Во всех многочисленных анкетах и опросных листах, которые Мартин Борман заполнил за годы пребывания в нацистской партии, в разделе, где следовало указать степень владения иностранным языком, он всегда ставил прочерк.
Влияние школы в становлении Мартина как молодого немца оказалось более заметным. В Германской империи преподаватели в гимназиях были ярыми националистами и считали французов развратниками, британцев — алчными лавочниками, а русских — пьяными дикарями. Поэтому спасением мира должен был стать германский путь. Популярный в те годы лозунг гласил: «Немецкий дух спасет мир». Повсюду в Германии, и особенно в Веймаре, считали, что немецкая культура превосходит все остальные.
Время, когда интеллектуалов и гениев приглашали в резиденцию великого герцога веймарского, осталось в прошлом, однако разрешалось цитировать Шиллера и — правда, с некоторыми купюрами — [52] Гете. Зато из Фридриха Ницше учителя наизусть декламировали целые отрывки, хотя и этого философа принимали не все представители националистического лагеря. И все-таки атмосфера в Веймаре значительно отличалась от той, которая царила в остальной Пруссии: искусство и науку ценили там выше артиллерии, а директор придворного театра даже поставил на сцене «Дикую утку» Ибсена. Этим директором оказался бывший армейский офицер Карл Бенно фон Ширах, отец Бальдура Шираха, с которым Борман впоследствии сталкивался в высших кругах нацистской партии. С другой стороны, кое в чем нацисты Веймара опередили Гитлера. Группа фанатичных поклонников Вагнера «во имя памяти великого маэстро» развернула отчаянную борьбу против еврейского влияния в музыке. Адольф Бартельз, профессор литературы, изгонял евреев из германской поэзии, объявив, что их развращающее влияние чуждо германской расе.
Подобные националистические настроения составляли ту атмосферу, в которой вырос Мартин. Социальный класс Альберта Воллборна верил, что живет в лучшем из всех возможных миров, где каждый, кто трудится, может добиться успеха. Противостоять предстояло прежде всего зависти и злой воле «красных», которые хотели раздать богатство беднякам, и соседних наций, не желавших уступить Германии место под солнцем.
Через одиннадцать дней после четырнадцатилетия Мартина сербский заговорщик застрелил наследника австрийского трона в Сараеве. 31 июля 1914 года офицер в сопровождении двух солдат, барабанщика и горниста перед веймарским замком зачитал объявление «о нависшей угрозе войны». Днем позже верховный командующий отдал приказ о мобилизации армии и флота. Немцы ликовали, и Мартин Борман в своей разноцветной школьной фуражке не преминул [53] присоединиться к торжествующим толпам, маршировавшим по улицам и распевавшим патриотические песни. Первые победы сопровождались экстренными выпусками газет, благодарственными службами в церквах и энергичными речами школьных учителей. Ученики старших классов гимназий боялись, что война закончится прежде, чем они получат дипломы и смогут записаться добровольцами в армию. Случилось так, что многие из них достаточно скоро встретили свою смерть на полях сражений.
