Однако рейхсляйтеры, обосновавшиеся в министерских креслах, недоумевали, почему избранные ими кандидатуры должны получать одобрение Бормана. Рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс, являвшийся одновременно гауляйтером Берлина и рейхсляйтером пропаганды, запретил работавшим в министерстве членам НСДАП изобличать коллег в недостаточно лояльном отношении к партии. Он объявил, что весь персонал подобран с особой тщательностью, а потому всякий, кто посмеет выступить с подобными обвинениями, будет немедленно изгнан со службы.
Геббельс мог позволить себе подобный шаг, поскольку занимал прочные позиции как на правительственном, так и на партийном уровне. Потуги Бормана перетянуть на себя одеяло, воспользовавшись полномочиями штабсляйтера бюро Гесса, лишь забавляли министра пропаганды.
Поначалу рейхсляйтеры не имели оснований для недовольства Борманом. Он принимался за решение проблем, привлекших внимание Гитлера, гораздо расторопнее Гесса, которого всегда отличали рассеянность и медлительность. Гессу полагалось присутствовать на всех совещаниях Гитлера с партийными лидерами, но вскоре он переложил эти обязанности на Бормана. С тех пор — находился ли Гитлер в Берлине, Мюнхене или Оберзальцберге — без Бормана не обходилось ни одно совещание. Он держался как добрый и абсолютно бескорыстный товарищ, который лишь скрупулезно выполнял поручения двух высших руководителей партии. Все именно так и выглядело до тех пор, пока не стало ясно, насколько он опасен на самом деле.
Попав в плен после окончания войны, эксперт НСДАП по сельскому хозяйству, рейхсминистр продовольствия и глава германского объединения крестьян Рихард Вальтер Дарре составил характеристики [145] на лидеров наци. Вот что он отметил, когда писал о Бормане:
«Эта личность представляла собой невообразимую смесь личных амбиций, жажды власти, прагматизма в организационных и административных вопросах, включая управление финансами, и комплекса угнетения, возникшего вследствие того, что мечтавший о власти энергичный деятель всегда оказывался в положении подчиненного. Хладнокровие искушенного игрока ставит его в один ряд со Сталиным: осознавая преимущества жесткого партийного диктата, он систематически строил свою партийную игру соответствующим образом. Гитлер — вот «альфа» и «омега» его деятельности. Создавая временные альянсы лишь ради достижения отдельных целей, Борман не нуждался в чьей-либо постоянной поддержке».
Впрочем, Дарре не упомянул, что сам он тоже вступил в альянс с Борманом, когда занимался созданием департамента полиции «расового регулирования» в соответствии с лозунгом, провозгласившим немецкое крестьянство национальной сокровищницей расовой силы. Этот шаг задевал область, на которую распространялись интересы рейхсфюрера СС Гиммлера. Потерпев фиаско в деле коммерческого разведения кур, Гиммлер переключился на вопросы размножения человеческих существ, взявшись решать эту проблему по собственному разумению. Дарре, как и всякому, кому было что сказать о крестьянстве (все-таки министр сельского хозяйства!), присвоили почетное звание офицера СС. Сначала ему это понравилось, но вскоре он стал неуютно себя чувствовать в черной униформе. Зная, что отношения между Гиммлером и Борманом неожиданно ухудшились, Дарре обратился к последнему за помощью. Борман был заядлым курильщиком, и на память об их союзе Дарре подарил ему портсигар. В конце марта 1935 года после долгого приватного разговора [146] с рейхсминистром сельского хозяйства Борман «пришел домой в том приподнятом настроении, которое — видит Бог — возникает только после доверительной беседы между искренними национал-социалистами».
Проявлением этого сотрудничества стал шаг Дарре, сделанный 7 сентября 1935 года, — назначение «рейхсляйтера НСДАП Мартина Бормана пожизненным членом германского крестьянского совета». Впрочем, ничего, кроме почетного значка и права присутствовать на торжественных церемониях, сей титул не сулил. Поэтому Дарре подсластил его занесением имени Бормана на скрижали Зала Славы. В конце 1935 года рейхсминистр «осознал, что все нити политических интриг находятся в руках Бормана и что именно он является безусловным политическим лидером в Берлине».
Борман и Гиммлер никогда не питали особых симпатий друг к другу, но постепенно пришли к выводу, что могут быть взаимно полезными. Гесс — по наущению своего штабсляйтера — издал приказ, согласно которому партийным комитетам запрещалось вести шпионскую деятельность и заводить на граждан личные дела. Работа такого рода полностью перешла в ведение СД{27}, представлявшей собой секретную службу СС. Но многие гауляйтеры игнорировали это распоряжение, а иные даже приказали своим подчиненным наладить сотрудничество с СД, желая контролировать работу местных отделений СС, справедливо полагая, что там могут собирать сведения и о партийных лидерах, включая самих гауляйтеров. Инструкция Бормана, датированная серединой февраля 1935 года, предписывала партийным организациям «отказаться от всякого недоверия по отношению к СД» и явно подливала воду на мельницу Гиммлера. [147]
Указание гласило:
«Поскольку работа СД соответствует целям партии, следует исключить всякие препятствия в деятельности этой организации и обеспечить ей всемерное содействие».
Резкое сближение дуэта Борман — Гиммлер произошло во время триумфальной поездки Гитлера по Саару, который в результате плебисцита в марте 1935 года вернулся в состав рейха. Теперь пришел черед Гиммлера демонстрировать знаки «дружеского расположения» (все, что касается отношений между этими двумя великими лицемерами, необходимо заключать в кавычки). Он пригласил Бормана посетить стратегические эсэсовские центры империи. Первая остановка — Верден. Как гласила история, Карл Великий, прозванный «убийцей саксонцев», вырезал в этих местах несколько тысяч германских дворян, охваченных бунтарскими настроениями, и в память о жестокости древних времен рейхсфюрер СС приказал возвести здесь величественный мемориал.
На следующий день Гиммлер знакомил Бормана с кошмаром современности: они посетили подготовленный эсэсовцами концентрационный лагерь в Эстервегене, где велись разработки в области «технологии обезлюживания». Кульминацией поездки стал визит в Вевельсбург (к югу от Падерборна), где рейхсфюрер планировал создать исследовательский центр истории германских племен. В сентябре Борман ответил на этот жест Гиммлера директивой, предписывавшей обеспечить широкое сотрудничество масс с СС, чтобы люди сообщали в гестапо обо всех, кто посмел критиковать действия партии: «дерзких наглецов» следовало отправлять в концентрационные лагеря. В мае следующего года накануне совещания в Мюнхене Борман предложил рейхсляйтерам и гауляйтерам совершить небольшую ознакомительную поездку под руководством рейхсфюрера СС. Гиммлер привез всех — отвертеться не удалось даже [148] высшим партийным чинам — в Дахау. «Тогда в Дахау все было на отменном уровне: заключенных хорошо кормили, хорошо одевали, обеспечивали сносные условия содержания», — вспоминал впоследствии Рудольф Гесс — тот самый Гесс, который был сообщником Бормана еще по делу в Пархиме и взял тогда вину на себя. Отсидев несколько лет в тюрьме, он вышел на свободу по амнистии и стал связистом в дивизии СС «Мертвая голова». В тот день у него состоялась сердечная, доброжелательная беседа с рейхсляйтером и рейхсфюрером, и вскоре, благодаря теплым отзывам Бормана, он заполучил третью звездочку, свидетельствовавшую о производстве в унтер-штурмфюреры СС (соответствует званию армейского младшего лейтенанта).
Дарре, с тревогой наблюдавший за укреплением альянса Борман — Гиммлер, предупредил казначея Ксавье Шварца об угрожающем потенциале Бормана, но тот высмеял его опасения. Возможно, главный финансист страны не поверил предупреждению, поскольку поддерживал с Борманом хорошие отношения. Однако Ганс Франк, рейхсляйтер партийного департамента юстиции и глава «Лиги защиты юстиции», объединившей судей, адвокатов, прокуроров и нотариусов, которым уже промыли мозги в духе национал-социализма, отмечал, что в 1935 году Шварц в доверительной беседе с ним откровенно заявил: «Борман — наиболее пагубный для движения интриган и ярый враг старых членов партии. Не удивлюсь, если последних поголовно истребят буквально в один день — а-ля Сталин».
