— Да, нашли достойное себя оружие! — с негодованием сказал Чьюз. — Оружие лавочников! Убивает только людей, а ценности можно прикарманить.

— Что же делать, профессор? — с надрывом выкрикнул Грехэм мучивший его вопрос. — Позволить им торжествовать, а нам уничтожать свои изобретения? До каких же пор?

— Да, уничтожать… — строго сказал Чьюз. — И записи не посоветовал бы хранить. Уничтожать, потому что наши изобретения они используют только для убийства. Уничтожить совершенно, даже хотя бы надолго скрыть открытие в наш век бурного развития науки нельзя — не будем обманывать себя иллюзией, Грехэм. Я открыл свои лучи год назад, теперь вы сделали то же самое, спустя некоторое время достигнут того же либо Уайтхэч, либо кто другой. Лишь невежественные генералы воображают, будто мы волшебники и наши открытия неожиданно выскакивают, как Афина из головы Зевса. Господам генералам кажется, что стоит лишь запрятать секрет в сейф и приставить к нему и изобретателю вооруженных часовых — и дело обеспечено: они навек монополисты секрета.

— Да, — подтвердил Грехэм, — они были уверены, что атомной дубинкой будут навек держать в подчинении весь мир.

— Что поделать: выше их разума понять, если что и надо уж засекретить, то не меньше, чем законы физики…

— И они теперь сделали бы это, будь в их силах, — усмехнулся Грехэм.

— Но с другой стороны, — возразил Чьюз, — мы же понимаем: одной идеи открытия мало. Сущность термоядерного синтеза на солнце была открыта давно, а водородная бомба создана лишь теперь. Мы знали, что для получения наших лучей нужно создать ливень гамма-лучей… Но технологические трудности… На преодоление их уходит много времени. И мы не должны раскрывать их преждевременно. Придет время, когда не нужно будет скрывать ничего…

— Когда же, когда? — с тем же надрывом спросил Грехэм.

— Не знаю. Но вспомните, Грехэм, всего три месяца назад вы рассуждали иначе, и Эрнест отчитывал вас на собрании ученых. Год назад я тоже не понимал. А теперь нас, понявших, все больше. Это как ледоход: будто все прочно, только лед слегка потемнел — и вдруг река, ломая его, вырывается на свободу. Не будем же спрашивать себя: когда? Будем бороться, чтоб скорее. В этом главное…

Грехэм покидал Чьюза радостно возбужденный. Старик, накинув пальто, вышел проводить его на крыльцо. Тут он заметил, что Грехэма не ждет машина (такси Грехэм отпустил: приходилось экономить даже на мелких расходах).

— Поедете на моей машине, — распорядился Чьюз.

В городе Грехэм заехал в дешевый ресторанчик, где он обычно обедал. Машину он отпустил. Домой заходить не имело смысла: было около семи часов вечера, а в восемь было условлено начать ремонт и переделку одной из печей хлебозавода. Грехэм предложил свое усовершенствование, и хозяин решил испробовать его на одной печи. Работы хватит на всю ночь.

Действительно, четверо рабочих под руководством Грехэма провозились до утра. Грехэм устал и решил домой не ездить: через три часа предстояло уже быть на собрании "Ассоциации прогрессивных ученых". Отыскав укромный уголок в кладовой и попросив разбудить себя, он моментально заснул.

Два часа сна мало освежили его, чувствовал он себя разбитым, но пропустить собрание ни за что не хотел.

Едва при входе он показал записку Чьюза, контролер сказал ему:

— Профессор Чьюз просил вас зайти к нему.

Он назвал номер комнаты и объяснил, как разыскать ее. Чьюз сидел в обществе трех ученых, которых Грехэм не знал. Старик поднялся ему навстречу, радушно пожал руку и, обращаясь к собеседникам, сказал:

— Позвольте представить: инженер Грехэм, новый член нашей Ассоциации. Прошу любить и жаловать! Его есть за что любить!

Тут же был закончен прием нового члена в Ассоциацию.

— Ну что, решили сегодня выступать? — спросил Чьюз.

— Да, выступлю, — ответил Грехэм.

По правде говоря, он плохо себе представлял, что и как будет говорить: веки слипались, голова была как в тумане.

Заседание было посвящено протесту против скандальных событий, разыгравшихся вокруг "лучей Ундрича".

Грехэм с трудом заставлял себя слушать речи ораторов. Когда он поднялся на трибуну и увидел море голов, на мгновение у него зарябило в глазах. Но он пересилил себя. Мало-помалу нервное возбуждение побороло усталость. Он говорил о том, как они втроем, Уайтхэч, Ундрич и он, работали над проблемой лучей, как были разделены их лаборатории и как Ундрич добился успеха, и притом совершенно неожиданно: до тех пор вклад его в общие достижения был минимальный, это признавал и Уайтхэч. Вот почему не приходится сомневаться, что все это афера, организованная сумасшедшим министром, которую, однако, поддержали и теперь покрывают министры и президент, официально признаваемые нормальными.

— Посмотрите, что происходит в нашей стране, — говорил Грехэм. — Открытие лучей, которые могли бы уничтожить болезни и принести изобилие, так и не удалось использовать. Мы вынуждены отказаться от открытий и изобретений полезных человечеству, вынуждены уничтожать их! — Горечь, с которой говорил Грехэм, усиливалась от сознания, что вот сейчас он говорит и о себе, о своем открытии, и никто этого даже не знает, думают, что он имеет в виду только Чьюза; и даже здесь, на собрании ученых, он не может сказать о своем открытии! — Зато посмотрите, что эти же люди сделали с "лучами Ундрича"! Из ничего сделали все! Афериста окружили славой великого изобретателя и великого патриота, он сам и многие сколотили на пустом месте капиталы.

Собрание решило опубликовать обращение ко всем ученым с призывом отказываться от работы над созданием оружия массового уничтожения и требовало, чтобы полностью были раскрыты все обстоятельства скандальной аферы Ундрича.

По окончании собрания Грехэм зашел в комнату правления проститься с Чьюзом. Старик был один.

— А, Грехэм! Отлично сделали, что догадались зайти, — приветствовал его Чьюз. — Я приберег для вас сюрприз. — Он выдвинул ящик стола, вынул конверт и передал его Грехэму. — Вы теперь равноправный член нашей Ассоциации. Что вы об этом скажете?

Грехэм вынул из конверта лист с напечатанным на машинке текстом. Это было приглашение союза научных работников Коммунистической державы посетить страну, ознакомиться со строительством, с условиями работы ученых.

— Что же тут можно сказать? — заметил Грехэм. — Конечно, интересно. Можно только позавидовать тем, кто поедет…

— А зачем завидовать? — улыбнулся Чьюз. — Правление решило послать делегацию из пяти человек, четверо намечены, согласием их мы заручились, пятая кандидатура вакантна. Я предложил вас — и со мной согласились…

— Я? — изумился Грехэм. — Я слишком молодой член Ассоциации.

— Чепуха! Вы достаточно интересуетесь их строительством.

— А вы едете, профессор? — спросил Грехэм.

— Могли бы об этом не спрашивать… — вдруг меняя тон, сердито ответил Чьюз. — По-вашему, я брошу все и укачу? Дело Ундрича в тупике… Того и гляди, мерзавцу откроют какую-нибудь лазейку…

— А вы думаете, нам разрешат выезд?

— Как бы там ни было, — заметил Чьюз, — им не так-то легко будет отказать. И признаюсь, теперь уж я чувствую к вам что-то вроде зависти…

— Но вы же можете!.. — воскликнул Грехэм.

— Оставим это! — отрезал Чьюз. — Допускаю, что вы не понимаете… Но если бы вы слышали голос майора Дауллоби, когда он мне исповедовался, видели бы, как он превратился в факел… — Чьюз отвернулся. — Я обязан довести дело до конца…

Грехэм понял, что касаться этой темы более не следует.

— А знаете что? — вдруг воскликнул Чьюз. — Надо сейчас позондировать почву.

Он заглянул в лежавшую у аппарата телефонную книжку и набрал номер. Через минуту он уже говорил: