Выступление было намечено с рассветом. Главы патриотических лиг придавали этому символическое значение: с рассветом должен был наступить новый исторический день Великании.

Итак, ровно в назначенный час перед виллой прозвучал сигнал горниста. На пятом этаже открылось окно, и столпившиеся внизу легионеры в свете зарождавшегося дня увидели фигуру генерала в полной парадной форме.

— Да здравствует Великий Дракон! — проревели они.

Генерал поднял руку, и все смолкло в ожидании приветственной речи Дракона. А генерал стоял и смотрел перед собой. Величественная картина открылась перед ним. Далеко внизу расстилались поля, парки с прятавшимися в них домами, за всем этим алела полоска утренней зари. Всходило солнце, но легкий слой облаков у горизонта скрывал его. Вдруг тонкий солнечный луч прорезал облака, повис над полями, над парками, ударил в окна домика на далеком холме — все окна дома вспыхнули ярким огнем. Казалось, дом внутри горит.

Реминдол увидел и побледнел.

— Луч! Луч! — в страшном смятении закричал он. — Спасайтесь! Коммунисты напали!

— Опомнись! Это солнце! — воскликнул стоявший сбоку Бедлер. Сенатор Хэйсбрук, стоявший по другую сторону, схватил Реминдола за руку. Но тот с такой силой оттолкнул его, что сенатор едва удержался на ногах. Реминдол вскочил на подоконник и… бросился вниз.

Солнце всходило, лучи его хлынули на поля, на сады, на дома и осветили столпившуюся кучку людей. Внутри ее лежало то бесформенное, что осталось от Великого Дракона.

Окончательно победив облака и туманы, солнце поднималось все выше, и лучи его радостно лились на оживающую землю.

Прыжок генерала Реминдола стал мировой сенсацией. Народы мира, которые Великания милостиво принимала под свою высокую руку, с непочтительным оживлением встретили неожиданный аттракцион: великанский вождь выпрыгнул в окно в страхе перед призраком, которым он запугивал их! "Даже пугая других, надо не терять чувства меры, чтобы не испугаться самому, — писала коммунистическая газета "Рабочий". — Это чувство меры давно уже покинуло наших королей и правителей, поэтому-то на их фоне сумасшедший министр выделился не как сумасшедший, а как вождь".

Слишком большое количество людей было замешано в "заговоре дракона", чтобы кое-какие его подробности не вылезли наружу. Стало известно, что у виллы Бедлера, секретаря Реминдола, генерала ожидала большая толпа. Скандал разрастался. Пришлось создать сенатскую комиссию для расследования.

Через две недели страна услышала заключение высокоавторитетной комиссии.

— Тысяча чертей, мы попотели над этим проклятым делом! Самым добросовестным образом попотели! — сказал, выступая по радио, председатель следственной комиссии сенатор Хэйсбрук. — Никаких следов заговора! Все — злостные выдумки коммунистов!

После столь решительного выступления "Честь", "Свобода" и другие газеты усилили кампанию против коммунистов. Репутация генерала Реминдола не пострадала. Ему были возданы должные почести даже президентом Бурманом — против героев-мертвых он ничего не имел: на выборах они не мешали. Конечно, господин Бурман о деле генерала Реминдола узнал больше того, что угодно было господину Хэйсбруку сообщить стране. Только теперь президент понял, какая опасность угрожала ему, если бы безумный министр своевременно не выпрыгнул из окна. И хотя господин Докпуллер предусмотрительно устранил все, что могло бы набросить тень на его королевскую репутацию, Бурман очень хорошо понял, в чьих руках были нити заговора. Но именно поэтому он и предоставил действовать сенатору Хэйсбруку, считая, что господин Докпуллер оценит президентскую скромность. Не следовало искушать фортуну: и без того она оказалась благосклонной — противники падали, как осенние листья. Господин Бурман был доволен.

Удивительное дело: после трагического конца генерала Реминдола "таинственные лучи из-за океана" перестали являться, как будто, погубив генерала, они выполнили свое назначение. Никто больше их не видел: на великанском небе воцарился штиль.

Два человека были особенно взволнованы последними событиями. Инженер Ундрич в большой тревоге явился к Бедлеру, бывшему секретарю Реминдола, а ныне директору-распорядителю "Корпорации Лучистой Энергии". Ундрич боялся, что гибель Реминдола неблагоприятно отзовется на судьбе его изобретения, особенно после разоблачения Чьюза. Бедлер успокоил Ундрича:

— Можете быть спокойны: без Реминдола будет все так же, как и при нем.

И чрезвычайно огорчен гибелью Реминдола был господин Докпуллер. Уж конечно, господин Докпуллер знал о секрете "Небесной черепахи" еще до сенсационных разоблачений. Когда пришло сообщение о безвременном конце сверхчеловека, Ферн грустно заметил:

— Кто знает, не подвернись "Святой Маврикий", все могло быть иначе.

— Вы думаете, Ферн? — Старик задумчиво пожевал губами, и Ферн понял, что хозяин не верит в то, чтобы Реминдол мог кончить иначе. И, как бы поясняя эту мысль, Докпуллер добавил: — Раньше или позже… Жаль, что, прежде чем броситься самому, он не бросил атомной бомбы. Он мог это сделать. Начни он — и все пошло бы иначе…

А Ферн, по странной ассоциации мысли, подумал: "Господин Гитлер начал первым, но разве вышло лучше?" Впрочем, советник остерегся высказать свою мысль вслух.

Бурные события, вызванные "неврастенией" генерала Реминдола, на время отодвинули на задний план разоблачение Чьюзом аферы Ундрича. Зато, когда Реминдол окончательно исчез, вся афера Ундрича предстала в новом свете: стало ясно, что это создание сумасшедшего автора. Бурман увидел, что ему будет не так-то легко отделаться от наследства, оставленного безумным министром.

Сколько ни раздумывал господин Бурман, получалось, что предложенный Ундричем выход был все же самым разумным. Чьюз сам попался, предложив экспертизу Уайтхэчу. Если действовать осторожно, можно будет убедить Уайтхэча спасти положение. Он строптив поначалу, а потом обычно уступает. Ведь собирался же он сгоряча бросить свою лабораторию, а затем поостыл… Нужна только осторожность…

Президент вызвал к себе профессора Уайтхэча.

— Скажите, профессор, вполне откровенно, что вы думаете обо всей этой неприятной истории с Ундричем? — спросил господин Бурман, стараясь придать своему тону наибольшую искренность. — Ваше заявление в печати показывает, что вы кое-что знали.

— Решительно ничего. Ввиду происшедшей на аэродроме непонятной катастрофы с летчиком Дауллоби я хотел только подчеркнуть, что не имею никакого отношения к изобретению Ундрича и даже не знаю, в чем его сущность. Вот и все.

— Но сейчас-то как вы думаете, кто прав в споре между Чьюзом и Ундричем?

— Не имею данных, — уклончиво ответил Уайтхэч.

— Вы не считаете исключенным, что прав Чьюз?