— Почему же вы считаете, господин Прукстер, что сторонники мира играют на руку коммунистам?

— Неужели непонятно? — Прукстер пожал плечами. — Только коммунисты требуют запрещения атомной бомбы и радиоактивных лучей.

— Знаете, господин Прукстер, среди моей паствы нет ни одного коммуниста. Но мира хотят все. Атомной же бомбы не хочет никто. И вы советуете мне сказать им: дети мои, мира хотят только коммунисты, поэтому кто хочет мира, пусть идет к коммунистам. Но ведь лучшей похвалы коммунистам и не придумаешь — и вы говорите ее, господин Прукстер. Кто же играет на руку коммунистам?

— Софизм, — презрительно поморщив губы, сказал Прукстер. — Можно быть за мир и за атомную бомбу. Именно с ее помощью мы достигнем мира.

Священник улыбнулся:

— Один мой прихожанин довольно тонко заметил о тех, кто хочет поддержать мир атомными бомбами. "Эти люди, — сказал он, — тоже сторонники мира, но того, который желают покойнику: мир праху твоему!"

— Ах боже мой, к чему все эти умные споры? — вмешалась госпожа Прукстер. — В наше время нас учили в школе просто: голод, землетрясение, война — все от бога за грехи. Молиться надо, а не подписи собирать. Не божеское это дело…

— Наша любезная хозяйка права, — поддержал редактор Милбэнксон. — Священнослужители теряют веру, становятся на путь рационализма — вот в чем корень вопроса.

— И соблазняют прихожан, — подхватил редактор Пэрч. — А сказано: горе тому, кто соблазнит единого из малых сих.

— Вера, вера нужна… — присоединился судья Сайдахи. — Зовите паству… да зовите… молиться, да минует нас чаша сия… чтобы не испить… Вот именно… испить… чашу сию… — закончил он и, посмотрев на свет стакан вина, задумчиво опорожнил его.

Тряхнув седой гривой, в разговор вступил мэр Иолш. Вообще он предпочитал отмалчиваться, зная, что его сила не в речах, и боясь неосторожным словом поколебать авторитет своих седин. Но вопрос был слишком важен, чтобы он мог молчать.

— Я вполне согласен с нашей уважаемой хозяйкой, — торжественно сказал мэр Иолш. — Молитва сильней деклараций. Если война — кара божья, что мы можем? Только молить о милосердии. А петиции — это незаконная попытка уклониться от божеского наказания.

— Уклонение от судебного приговора, да, да, уклонение… — подтвердил судья Сайдахи, — Карается по статье… по статье…

— Странно, что приходится говорить об этом священнослужителю, — сердито перебил господин Тинтерл. — Видно, Баумбарлей права: настает конец света.

Старый священник сидел молча и улыбался. Наконец он неторопливо заговорил:

— Да, господа, молитва может творить чудеса. Но не следует искушать господа. Человек должен сам помогать себе, и небо поможет ему. Вы говорите: война — кара божья. Но Христом в нагорной проповеди сказано: "Блаженны миротворцы, ибо они сынами божьими нарекутся".

— Мир, мир! — раздраженно перебила госпожа Прукстер. — Но не с коммунистами же! Вспомните, ваше преподобие: они безбожники!

— Как, сударыня, — воскликнул священник, — и вы хотите, чтобы я божьим именем благословил то оружие, которое почитают бесчеловечным даже безбожники коммунисты?

— Они считают его бесчеловечным только потому, что у них его мало, — возразил господин Прукстер.

— А у нас его достаточно? — спросил священник.

— Больше, чем у них, — ответил Прукстер.

— Хорошо. Значит, меня-то подозревать в неискренности у вас нет оснований? Я называю его бесчеловечным только потому, что оно бесчеловечно.

— И все-таки вы помогаете коммунистам.

— Ах, господин Прукстер, поверьте, простые люди даже не интересуются тем, у кого атомных бомб больше. Они не хотят терять своих детей и свои очаги. И они справедливо не верят, что война от бога, — они видят, что это вы, господин Прукстер, готовите смертоносные лучи. Сказано в заповеди: "не помяни имени господа бога твоего всуе…"

— Не понимаю одного, — с досадой возразил Прукстер. — Нагорная проповедь была произнесена две тысячи лет назад. Почему же священнослужители всегда благословляли наше оружие? Мой отец был религиозным человеком и построил на свои средства храм святой Бернадетты, где вы проповедуете, отец Фредерик. Мы были всегда друзьями. Что же случилось? Почему теперь вы путаетесь в наши дела?

— В ваши дела? — иронически переспросил священник. — Потому, очевидно, что простые люди перестали считать это только вашими делами. Когда речь идет о том, что будут уничтожать их детей, их жизнь, их дома, — они думают, что это также немного и их дела. К стыду нашему, это простые люди заставили нас, священнослужителей, — увы, далеко еще не всех — открыть наши духовные очи. Да, вы правы, еще две тысячи лет назад тот, чье имя мы, христиане, носим, принес в мир благостное слово мира. Теперь пришли сроки; вы сами выковали то оружие, которое разбило молчание двадцати веков. И вы же спрашиваете: что случилось?

— Опасные речи… да, да, опасные… подрывные… коммунистические… — сердито сказал судья Сайдахи. — Карается по статье… по статье…

— Не поможет, господин судья, — возразил священник. — Господин лейтенант назвал крысами тех, кого Христос нарек сынами божьими. Но не поможет, если даже по рецепту господина лейтенанта с них будут сдирать шкуру…

Лейтенант побагровел. Лицо его, украшенное многочисленными угрями, стало пятнистым.

— И буду драть! — злобно воскликнул он и вскочил из-за стола. Прукстер шагнул к лейтенанту, который, казалось, готов был привести свою угрозу в исполнение. В воздухе запахло скандалом.

— Вы, господа, не желаете иметь дела с коммунистами, потому что они безбожники, — сказал священник. — Неужели вы считаете христианином эту заблудшую овцу? — он сделал жест в сторону лейтенанта, который было рванулся к противнику, но был удержан Прукстером и Айкоблом.

— Господа, господа, ради бога, успокойтесь! — говорил Прукстер. — Мы не на политическом диспуте. Пощадите дам!

— Прошу прощения, господа, — священник встал. — Меня зовут пастырские обязанности… Я обещал провести ночь у церковного сторожа… Старик при смерти…

Он поклонился и не спеша удалился.

Лейтенант сделал попытку вырваться из державших его рук, впрочем, не очень энергичную, и, отдуваясь, опустился на стул. Вскоре он увлекся бутылками и госпожой Тинтерл: хозяин просил ее успокоить отважного воина.

— Господа, и откуда на нас эта напасть? — воскликнул Крок, когда порядок восстановился. — Священник с коммунистами! Когда это было?!

— В самом деле, Оскар, ты слишком добр! — сделанной томностью протянула Элеонора Прукстер. — Разве можно терпеть этого коммуниста в рясе — и где? — у нас, на военном заводе!

— Сейчас каждый лезет в политику, — сказал редактор Милбэнксон. — Все стали государственными деятелями. Ученые рассуждают о политике, священники рассуждают о политике…

— Да что там! — перебил редактор Пэрч. — Маленькие дети рассуждают о политике. Недавно в Томбире эти сторонники мира устроили демонстрацию. Вперед пустили ребятишек с плакатами: "Мы не хотим быть убитыми атомной бомбой". Даже дети считают своим долгом иметь политические взгляды!..

— Вот именно! — подхватила снова госпожа Прукстер. — Раньше было проще: каждый делал то, к чему приставлен. И правильно: раз ты священник — молись, ученый — изобретай… Ведь вот Оскар: раньше завод производил прожекторы, а теперь понадобились эти "лучи Ундрича" — и что же, разве Оскар рассуждает о политике? Нет, он молча делает что требуется…

— Ах, госпожа Прукстер, — восторженно воскликнул редактор Пэрч, — поражаюсь я вашей способности так просто и ясно излагать самые важные вопросы…

— Хорошо, если бы этой способностью обладали ваши газетные работники, — мрачно заметил Прукстер.

— Мы делаем, что можем, — скромно сказал Пэрч.

— Что можете!.. Мало вы можете… Священник открыто проповедует мир, а вы терпите…

— Но он же отъявленный коммунист!..

— Э, бросьте, Пэрч! Вы не хуже меня знаете, что он такой же коммунист, как вы турецкий султан. Давайте же, черт возьми, хоть себе будем говорить правду. Себя-то зачем обманывать?