Как бы там ни было, но Зорге той весной пошел в Берлине на рассчитанный риск.

По словам «Горева», его коллеги-разведчика, 9 июня Зорге отправил из Берлина следующее сообщение в московский Центр: «Ситуация для меня не очень привлекательная, и я буду рад, когда смогу исчезнуть отсюда».

А 3 июля он вновь пишет: «Дела у нас заметно оживились, и интерес к моей персоне может стать намного более пристальным».

Зорге пробыл в Германии около восьми недель, занятый устройством своей журналистской «крыши», но, по-видимому, он, по крайней мере, однажды встречался с Кристианой. Есть основания полагать, что положение было таково, что он и Кристиана, столь долго прожившие врозь, вполне дружелюбно развелись. Для своих старых друзей Зорге по-прежнему оставался, как вспоминает один из них, «старым коммунистическим идеалистом».

«Он по-прежнему желал освободить мир от капиталистического империализма и милитаризма и хотел сделать так, чтобы войны в будущем были невозможны. Все трудности, нехватки, недостатки и ошибки Советского Союза были лишь прискорбным явлением переходного периода».

В то же время друзья заметили, что он стал довольно много пить.

Зорге договорился с двумя газетами — «Borsen Zeitung» и «Tagliche Rundschau», — что он будет присылать им статьи из Японии. Последняя считалась в некотором роде прогрессивной газетой и в декабре 1933 года была запрещена. А до того времени Зорге регулярно посылал статьи в ее редакцию. Ведущий автор «Tagliche Rundschau», д-р Зеллер, был тоже когда-то солдатом, и частично по этой причине они с Зорге понравились друг другу. У Зеллера в Японии был друг — полковник германской армии Эйген Отт, помощник военного атташе, временно назначенный ответственным по связям и инструктажу в японский артиллерийский полк в городе Нагоя. Зеллер дал Зорге рекомендательное письмо для Отта, в котором описал Зорге как человека, заслуживающего полного доверия как в политическом, так и личном плане. Рассказывая об этом эпизоде следователям девять лет спустя, Зорге заметил: «В то время немцы за границей с подозрением относились друг к другу. И потому, если мне нужно было, чтобы Отт доверял мне, письмо, подобное зеллеровскому, было просто необходимо».

Куда более дерзким шагом, однако, стала попытка заручиться поддержкой ведущего национал-социалистического теоретического журнала «Геополитик», основанного Карлом Хаусхофером, чья концепция геополитики — соотношения политики и географии, была тогда очень модной в высших партийных кругах. Зорге встретился с редактором, д-ром Волфинкелем, в Берлине. Волфинкелю уже было известно имя Зорге по тем статьям, что он посылал в германскую прессу из Китая, и он оказался достаточно любезным, чтобы дать Зорге рекомендательное письмо, в котором представил его двум сотрудникам германского посольства в Токио.

Собрав в Берлине рекомендательные письма от своих коллег-журналистов, а также от деловых фирм, торгующих с Японией, Зорге затем отправился в Мюнхен, чтобы навестить Карла Хаусхофера, от которого также получил рекомендательное письмо к д-ру Ворецу, германскому послу в Токио, и м-ру Дебучи, японскому послу в Вашингтоне.

Стоит вспомнить, что, согласно ортодоксальным марксистским взглядам того времени, нацистский режим считался недолговечным. Более того, Зорге прекрасно знал, что некоторые немцы в Японии были в душе антинацистами. И потому, как писал он, «после долгих размышле-ний я решил вооружиться еще в Германии как рекомендательным письмом от считавшейся пронацисткой «Геополитики», так и от «Tagliche Rundschau», известной своими антинацисткими взглядами».

Зорге также предложил свои услуги финансовой газете «Algemmen Handelsblad» из Амстердама, которая согласилась регулярно получать от него статьи из Токио[48].

Из всех тайных встреч Зорге в Берлине главной была его встреча с будущим радистом его группы «Бернгардом». Тогда же они договорились вновь встретиться уже в октябре в «Империал-отеле» в Токио.

Теперь Зорге был готов отправиться в дальнейший путь, имея массу рекомендательных писем и надежную «крышу» иностранного корреспондента. Ехал он под своим собственным именем и по подлинному германскому паспорту. В своем последнем письме из Берлина, датированном 30 июля, он пишет: «Я не могу утверждать, что выполнил все на сто процентов, но было просто невозможно добиться большего и было бы бессмысленно оставаться здесь лишь для того, чтобы подписать соглашения о сотрудничестве с другими газетами… Я болен от безделья. Сейчас я могу только сказать, что предпосылки для моего возвращения к работе более или менее созданы».

Поскольку могли возникнуть сложности практического характера, а также оставался большой риск быть узнанным, отправься он на Дальний Восток маршрутом через Сибирь, или Шанхай, или Суэц, Зорге решает воспользоваться другим путем — через Францию, минуя строго контролируемые порты Северной Германии, и далее в Соединенные Штаты.

И потому в июле он отплывает из Шербура в Нью-Йорк. Не осталось никаких данных о его неспешных передвижениях во все последующие недели, за исключением его визита к японскому послу в Вашингтоне с рекомендательным письмом от Хаусхофера и получения от посла такого же документа, адресованного начальнику Информационного департамента Министерства иностранных дел Японии в Токио, а также двух встреч в Нью-Йорке и Чикаго с членами аппарата Коминтерна в Соединенных Штатах, один из которых был сотрудником газеты «Вашингтон пост». Зорге встречался с ним на Всемирной выставке в Чикаго. От него он и узнал, что его японские помощники прибудут в Японию из Калифорнии, чтобы присоединиться к нему в Токио, а также способ установления контакта с ними.

Отплыв из Ванкувера 6 сентября 1933 года Зорге прибыл в Йокохаму.

Политическая атмосфера в Токио, когда туда прибыл Зорге, оказалась душной и гнетущей, как и японская погода в сентябре, когда наступает сезон внезапных тайфунов. Все выглядели вздернутыми и нервными, и угроза насилия, казалось, висела в воздухе. Чуть больше года прошло с того дня, когда группой молодых офицеров в своей официальной резиденции был застрелен премьер-министр Инукаи Цуйоси, а в июле 1933 года, как раз за два месяца до приезда Зорге, полиция в последнюю минуту раскрыла заговор, направленный на уничтожение всего Кабинета.

Предполагаемыми жертвами этого убийства должны были стать премьер-министр Саито Макото и двенадцать его коллег. Адмирал Саито был человеком сдержанным, умеренно-оптимистического характера. Он не поддался патриотической истерии, а потому и стал мишенью для нападок со стороны националистов. Суть его позиции хорошо иллюстрируют слова, сказанные им уже в качестве премьера редактору газеты «The Japan Advertiser»: «Все будет хорошо, пока мы, старики, будем сидеть здесь, чтобы давить на тормоза».

Но в качестве фигуры общенационального масштаба этого проницательного моряка затмевал министр обороны Араки Садао. Генерал-лейтенант Араки был известен по всей Японии как защитник Кодо — или учения «Имперский путь». Подобно другим ультранационалистским элементам того периода, учение Кодо зачастую искренне, если это было удобно, представлялось его приверженцами, как нечто невыразимое словами. Суть их кредо, однако, состояла в вере в силу и добродетельность «прямого правления императора» и в божественную миссию Японии по расширению империи.

Что значит «прямое правление императора» никогда точно не определялось: нет сомнения, что идея эта была слишком возвышенной, чтобы подвергаться сухому анализу. Но для молодых ультранационалистов, офицеров японской армии, это само собой подразумевало радикальную реконструкцию японского общества на социалистических началах. Все богатство — финансы, основные фонды и землю, — превышающее некую определенную стоимость, следовало отдать или (как писали приверженцы Кодо) «вернуть» императору. Не удивительно, что среди защитников Кодо было много бывших социалистов и коммунистов. Поскольку, похоже, эта концепция приводила революционные действия в гармонию с традиционной верностью императорскому дому. Она была очень привлекательна для политически сознательных и недовольных младших офицеров в армии и флоте, которые презирали огромные капиталистические синдикаты — так называемые дзайбацу — и парламентских политиков, действовавших с ними заодно и во многих случаях на стороне этих концернов. В то же время эти крайние националисты испытывали дикий страх перед международным марксизмом, представленным в мире Коминтерном и Советским Союзом. Последний вообще рассматривался в качестве главного внешнего врага Японии.