«Я считал, что Лушков стал перебежчиком не только потому, что был недоволен отношением к себе со стороны советских властей и из-за какой-то обиды или оскорбления, пережитых им в Сибири, но просто потому, что в то время чистки коснулись уже непосредственно рядов ГПУ и он боялся, что может оказаться в числе жертв. Я пришел к выводу, что Лушков выставил политическую причину своего побега лишь потому, что у него были друзья в оппозиционных группах в Сибири.

Утверждения предателя и его поступки всегда стереотипны, и потому сам Лушков меня не очень интересовал».

Однако, увидев первые откровения «предателя» из ГПУ, высказанные им в японском генеральном штабе, Зорге мгновенно понял, какое действие они окажут на правительственные круги Японии и Германии.

Поначалу его весьма встревожила реакция японцев. Германскому посольству, по-видимому, было сказано, что «Советский Союз находится на грани развала». Зорге всегда считал, что его особый престиж в посольских кругах следует использовать в политических целях и в пропагандистском смысле, несмотря на холодное равнодушие, проявляемое Москвой по отношению к этому самоназначению и дополнительной роли, взятой на себя Зорге, и потому в этом случае он спорил с японскими аргументами, указывая, что «Лушков был ненадежной и второстепенной фигурой».

«Опасно судить о внутренней ситуации в России по показаниям человека, подобного Лушкову. Его высказывания, говорил я, того сорта, какие можно почерпнуть в любой антинацистской книге, написанной немецкими беженцами. Они часто предсказывают, что нацистский режим ждет неминуемый крах».

Лушков, возможно, и вел речь о чистках, проводившихся ГПУ в советской Дальневосточной армии, находившейся под командованием маршала Блюхера, который под псевдонимом «Гален» был ведущим советским военным специалистом в штабе Бородина в Китае в 1923 году и советником многообещающего китайского генерала Чан Кайши[83].

В промежутке между июнем 1938 года, когда перебежал Лушков, и концом года, когда Зорге передал в Москву результаты изучения в Токио обширных показаний первого, Блюхер исчез без следа. Его исчезновение и массовое искоренение оппозиции в рядах советской армии, которое совпало с тайной казнью Блюхера, вполне может быть соотнесено непосредственно с побегом Лушкова и светом, который сумел пролить на это дело Зорге[84].

Благодаря Зорге японские оценки советских вооруженных сил на сибирской границе на случай японского нападения стали известны в Москве.

Не существует прямых свидетельств оценки материалов по делу Лушкова японскими и германскими экспертами, однако на следующий год на границах Маньчжурии и Внешней Монголии была предпринята крупномасштабная проба сил в районе Номонхана — с катастрофическими для Квантунской армии последствиями. Есть некоторый намек в более поздних показаниях ведущего прокурора по делу Зорге, Йосикавы Митсусада, что существовала связь между провалом этой операции, основанной на полученной от Лушкова информации, и передачей Зорге в Россию японской оценки советских вооруженных сил. Описав переданный Зорге микрофильм о лушковскими материалами, этот чиновник продолжал: «А потом случился Номон-ханский инцидент».

Деятельность Зорге в связи с делом Лушкова была одной из величайших услуг, оказанных им 4-му Управлению за все время его японской миссии[85].

Остальные члены группы Зорге также смогли в этот период обеспечить его ценной информацией о японских намерениях, а также и чисто военной информацией.

Примерно через месяц после побега Лушкова произошла резкая стычка между японцами и русскими на холмах, известных как Чанкуфенг, к юго-западу от Владивостока, на границе с Кореей, Маньчжурией и советским Дальним Востоком. Бои продолжались в течение месяца. Но на основании информации, полученной от Одзаки, ныне консультанта Кабинета, и Мияги, заставлявшего своих субагентов узнавать все, что можно о передвижении войск, Зорге смог заверить Москву, что ни японское правительство, ни японская армия не позволят этим стычкам перерасти в настоящую войну.

Во время более серьезных и длительных враждебных действий у Номонхана Одзаки не общался ни с кем из секретариата Кабинета, поскольку в январе 1939 года принца Коноэ сменил на посту премьер-министра барон Хиранума. Однако уже с начала июня 1939 Одзаки работал в качестве консультанта Исследовательского отдела токийского филиала ЮМЖД и на новом месте он получил прекрасную возможность получать разведданные обо всем, что касалось Маньчжурии. И он еще раз заверил Зорге, что японское правительство не желает идти на риск полномасштабной войны о Россией.

Мияги, со своей стороны, снабжал Зорге информацией о военных причинах поражения японцев у Номонхана, о типах оружия и другого снаряжения, используемого в боях, о настроении умов и боевом духе в армии.

Вукелича, ныне работавшего корреспондентом Французского агентства новостей Гавас, пригласили вместе с другими журналистами посетить места сражений, и он сумел передать Зорге весьма специфическую информацию о японской артиллерии и военном снаряжении. Но, похоже, что Зорге предупредил его быть осторожнее и не делать ничего, что могло бы привлечь к себе внимание, поскольку в качестве официального спонсора поездки выступала японская армия[86].

В разговоре с Оттом Зорге сделал самый подробный анализ разгрома у Номонхана:

«Я указал, что утверждения Лушкова и других о предполагаемой слабости Красной Армии теперь прямо уже можно назвать ложью. Если японская армия хотела изгнать Красную Армию с ее нынешних позиций, то потребовалось бы 400–500 танков, а это превышало возможности военной промышленности Японии. Германии следует более глубоко изучить Номонханский инцидент и отказаться от старой идеи, что Красная Армия якобы не в состоянии оказать серьезного сопротивления».

После чего Зорге заметил: «Однако я полагаю, Германия скорее согласилась с идеями Лушкова, нежели с моими».

Рихард Зорге был в высшей степени опытным сотрудником советской разведки, имевшим за плечами долгие годы нелегальной работы в Германии, Москве, Скандинавии и недолго в Англии. Безупречная «крыша» была прекрасной предпосылкой для успешного выполнения его миссии. Еще до приезда в Японию Зорге с типичной немецкой тщательностью и педантичностью, хотя и с некоторым риском для себя лично, устроил себе журналистскую «крышу» во время тайного визита в Берлин в июне 1933 года. Во время своего пребывания в Японии именно как корреспондент газеты «Франкфуртер Цайтунг» он завоевал себе репутацию газетчика — специалиста по дальневосточным делам, и именно это его легальное занятие как нельзя более способствовало установлению дружеских отношений с сотрудниками германского посольства в Токио, что и обеспечивало Зорге настоящую «крышу».

Когда немцы, проводя в ноябре 1941 года официальное расследование, копались в прошлом Зорге, германский МИД пытался найти факты, которые помогли бы прояснить, как именно удалось Зорге стать сотрудником «Франкфуртер Цайтунг». Редактор газеты был тверд в своих заявлениях и в категорической форме отверг любые предположения, что Зорге имел какие-либо дела с газетой до своего отъезда в Японию.

«До марта 1936 года мы совершенно ничего не знали о жизни г-на Зорге в Токио. В марте мы получили от него письмо, датированное 4 февраля 1936 года и адресованное главному редактору д-ру Кирхнеру в Берлин. В этом письме г-н Зорге сообщал, что некоторые люди в германском посольстве в Токио обращали его внимание на тот факт, что у нашей газеты нет своего корреспондента в Японии, и потому он взял на себя смелость спросить, не будем ли мы заинтересованы в том, чтобы время от времени получать от него материалы по вопросам политики, экономики и общих тем, касающихся Японии и Маньчжурии. В случае если нам необходимы личные рекомендации, он перечислил следующих людей, готовых предоставить их нам: посол Дирксен и полковник Отт — военный атташе германского посольства в Токио. К письму была приложена статья.