Берзин сказал Зорге, что ему будут приданы два помощника, один из которых японец, а другой — радист. Зорге также предостерегли от каких-либо контактов с находящейся в подполье Японской коммунистической партией или с японскими левыми. Ему также велено было держаться подальше от русского посольства в Японии.
Использование советских посольств и консульств за границей в шпионских целях было жестко ограничено после налетов полиции в Ханькоу и Харбине в 1927 году и скандала в Англии в том же году, когда британская полиция устроила обыск в советском торговом агентстве. И потому неизмеримо более важным оказалось развивать специальную разведывательную технику с помощью различных советских агентств, действующих независимо от местных официальных представителей. Это лишь подтвердило давнее мнение Зорге о необходимости полного обособления разведывательной деятельности даже от административного аппарата Коминтерна.
«Я был независимым руководителем шпионской группы, действовавшей в Японии, и я был послан в Японию как независимый руководитель этой группы 4-м Управлением. Я был на особом счету в 4-м Управлении, и я был единственным российским коммунистом в моей группе».
Как и в случае своей предыдущей миссии, Зорге побывал, по крайней мере, на одной общей инструктивной встрече, где присутствовали также представители Коминтерна, 4-го Управления и ГПУ. С разрешения Берзина он также искал совета и руководства на более личной основе. Так, у него состоялась серия бесед со Смолянским из Центрального Комитета партии о советско-японских отношениях. Беседовал он также и с Радеком. Короткие неформальные встречи состоялись в кабинетах Центрального Комитета. «Примерно в это же время я встретил в комитете старого друга «Алекса». Радек, «Алекс» и я вели долгие дискуссии по основным политическом и экономическим проблемам, включая Японию и Восточную Алию».
Недавно «Алекс» был твердо идентифицирован русской прессой как Борович. Он не был связан с «Алексом» — участвовавшим в китайской миссии. Сам Зорге писал о нем, что он «работал раньше на секретариат Российской коммунистической партии в Москве, но одновременно на-холился в 4-м Управлении». Ясно, что именно Борович непосредственно занимался теперь организацией миссии Зорге в Японию.
Упоминание Зорге о Радеке и значительно, и озадачивает. Похоже, что и Зорге, и его жена Кристиана знали Радека еще во время их совместного пребывания в Москве. Но этот «буревестник» первых боевых дней Коминтерна и германского поражения 1923 года, находился ныне в политической опале и лишь тускло мерцал на политическом небосклоне, пребывая на обочине власти.
В дополнение к своим разнообразным дарованиям, Радек в руководящих партийных кругах считался еще и специалистом по китайским делам, а также был ректором Университета Востока, в котором из азиатских студентов готовились кадры для будущего руководства коммунистическими партиями Азии. Похоже, что Борович в этот период был прикомандирован к Радеку в качестве «военного советника».
И оппозиционная группа Бухарина — Радека, и руководство советской военной разведки уже находились в то время под огнем Сталина. Подобно Смолянскому, и Радек, и Борович были расстреляны во время чисток, и потому их деятельность по подготовке миссии Зорге в Японию, можно сказать, символизировала конец эпохи.
Еще одна полезная встреча состоялась у Зорге с двумя членами советской зарубежной службы, жившими в Токио. Оба говорили по-японски и «объяснили условия жизни в Японии». Завершила раунд приглашений встреча Зорге с «моими старыми друзьями Пятницким, Мануильским и Куусиненом».
Оставалось решить, какая «крыша» была бы наиболее подходящей для его нынешней миссии. Может быть, немецкий журналист? Эта «крыша» неплохо послужила ему в Китае, и теперь у него уже действительно была репутация неплохого корреспондента. Что касается группы Зорге в Токио, то все ее члены должны будут собраться сразу, как только он прибудет в Японию.
7 мая 1933 года Зорге уехал из Москвы в Германию — первый пункт на его пути в Японию. Более четырех месяцев провел он в советской столице. Возможно, что, по крайней мере, часть этого времени он прожил с русской женщиной Екатериной, которая работала инженером на предприятии, производящем медицинские препараты. Безусловно, он жил у нее и во время своего следующего приезда в Москву в 1935 году. Все знакомые знали ее как русскую жену Зорге[46] . Вполне вероятно, что он, должно быть, встретился с ней в начале 1933 года. Но возможно, что общаться они стали в 1929 году, если не раньше.
Зорге прибыл в Берлин с устоявшейся репутацией журналиста, специализирующегося по Дальнему Востоку. Коллега Зорге по русской военной разведке опубликовал в советской прессе под псевдонимом «товарищ Горев» краткое описание пребывания Зорге в Берлине в 1933 году[47].
Сам «Горев» также готовился покинуть Берлин, чтобы отправиться с миссией на Дальний Восток, когда получил указания от «главы нелегальной берлинской организации, которого я знал как «Оскара», встретиться с товарищем «Рамзаем». «Гореву» было сказано, что они с «Рамзаем» — новая кличка Зорге — будут «соседями» и что им следует обсудить вместе «некоторые вопросы оперативного характера».
«Горев» описывает их первую встречу, состоявшуюся в кафе в аристократическом пригороде Берлина, и приводит некоторые из высказываний Зорге, в которых тот в общих словах характеризует ситуацию, сложившуюся в мире в 1933 году: растущая опасность войны против Советского Союза, противостояние оппозиционных сил, фашистских и советских, трудности подпольной работы в Японии. Главное впечатление, оставшееся у «Горева» от общения с Зорге, — «целеустремленность сотрудника советской военной разведки».
По словам «Горева», целью приезда Зорге в Берлин было приобретение настоящего германского паспорта, а также удостоверения корреспондента газеты. Архивы веймарской полиции попали в руки гестапо, а кроме того, Зорге был лично известен многим бывшим членам Германской коммунистической партии. И потому операция была в высшей степени опасной. Берзин, руководитель советской военной разведки, который, как утверждает «Горев», был ответственным за этот план, пошел на рассчитанный риск, будучи «асом в диалектике разведки». Дело в том, что гестаповская служебная машина в то время не была еще столь отлаженной, какой она стала впоследствии, и потому Зорге мог вести себя решительно и смело. Он успел глубоко изучишь нацистскую литературу и фразеологию и потому прибыл в Берлин «идеологически подкованным».
Позднее Зорге утверждал, что он подал заявление о приеме в нацистскую партию. Возможно, что эта идея обсуждалась с советскими руководителями высокого уровня, но кажется невероятным, что можно было предпринять нечто подобное.
Несущественным в то время было и членство немецкого журналиста в недавно основанной нацистами Ассоциации прессы. Зорге, однако, обратился в берлинскую полицию, о чем говорят ее архивы от 1 июня 1933 года, с заявлением о выдаче ему нового германского паспорта и в своем curriculum vitae ясно указал, что он прибыл в Германию прямо из Китая, а никак не через Москву. Поступая таким образом, он представил рекомендации уважаемых личностей, будучи вполне уверенным, что это должно свести практически к нулю риск дотошного полицейского копания в его прошлом. Даже если его давние связи с Германской коммунистической партией в Гамбурге и Руре и выйдут наружу, то теперь это будет уже делом прошлым, поскольку многие бывшие коммунисты ныне также вступили в нацистскую партию.
И однако же лишь 1 октября 1934 года он был официально принят в токийский филиал нацистской партии. Таким образом, у властей было вполне достаточно времени, чтобы сделать все необходимые запросы относительно прошлого Зорге. Высказывалось предположение, что на ответственном посту в архивах гестапо служил советский агент. Если верить Шелленбергу, он сам проверил личное дело Зорге в 1940 году и обнаружил, что «если и не было доказано, что он был членом Германской коммунистической партии, то любой мог сделать вывод, что он, по крайней мере, симпатизировал ей. Он (Зорге), конечно же, находился в тесном контакте с огромным количеством людей, известных нашей разведке как агенты Коминтерна, но у него были также и тесные связи с людьми из влиятельных кругов, которые всегда могли защитить его от слухов подобного рода».
