— Похоже, они засчитывают нам победу в гонках, — сообщил он.

Я кивнул, сосредоточенно проводя яхту мимо бетонного блока у входа в марину.

Там уже собралась небольшая кучка болельщиков. Один из них помахал нам рукой. Никто из нас не ответил.

— Здорово! — сказал Нодди.

Это было и впрямь здорово. Но сейчас мои мысли занимали куда более важные вещи, чем гонки. Да и не только мои — мысли всех нас.

— Они не нашли Дейва Миллигана, — произнес тихо Скотто.

Никто ничего не ответил.

— А Джон Доусон в больнице.

— Что с ним? — спросил я.

— Внутренние повреждения.

Я вспомнил сочившуюся изо рта Джона струйку крови. Мы вошли в марину и встали у причала. Пока команда пришвартовывала к сваям нос и корму «Секретного оружия», я поинтересовался у Чарли:

— Ты видел, что произошло?

Он покачал головой.

— Перемычка сложилась пополам, — объяснил я.

— Что за дьявольщина! — изумился Чарли. — Хотел бы я знать, кто ее строил?

— Английские авиаторы, — откликнулся я. — Карбоволокно.

— Ox! — только и выговорил Чарли, ловя причальный линь, обматывая его вокруг лебедки и завязывая на два узла. — Тогда этого никак не должно было произойти.

— Но, видишь, произошло, — возразил я.

— Наверное, им просто чертовски не повезло. — Чарли отвел взгляд в сторону. — Что у тебя с рукой?

Я посмотрел на ладонь. Кожа покраснела и припухла, кое-где выступили пузырьки. Рука сильно болела, будто я ее чем-то сильно обжег.

— Понятия не имею. — Я пожал плечами и, расстегнув резиновый пояс непромокаемого костюма, стал переодеваться. — Я поеду в больницу, Чарли. Сможешь тут приглядеть за яхтой?

— Пока ты будешь сдерживать прессу, — согласился он.

Когда я спустился на берег, на меня обрушился шквал вопросов и оглушительное щелканье затворов фотокамер. Прорвавшись сквозь толпу репортеров, я помахал водителю такси, стоявшему на причале у яхт-клуба.

— Человек ранен!

— Угу! — кивнул водитель и тронул машину с места.

К больнице, расположенной за судостроительными верфями военного флота, вела длинная грязная дорога. В приемную ко мне спустился молодой темноволосый врач, чье лицо имело несколько желтоватый оттенок.

— Вы друг того англичанина? — осведомился он с заметным акцентом. Судя по всему, его отрядили ко мне как местного знатока английского языка.

— Как он? — спросил я.

Доктор пожал плечами и огляделся по сторонам, а потом, мотнув головой, пригласил меня отойти с ним в угол приемной.

— Очень плохо! — тихо произнес он. — Думаю, он не выживет. У него уже был священник. Наверное, ему захочется повидать вас, своего товарища.

С этими словами врач повел меня по пропахшим эфиром тихим коридорам. Я слышал, как поскрипывают на кафельном полу резиновые подошвы его ботинок.

Опутанный трубками капельниц Джон лежал в отдельной палате. На зеленой больничной одежде резко выделялась темная всклокоченная борода. Его глаза были открыты.

— Джон, — начал было я, облизывая губы. На них запеклась соль. Мысль, что меньше полутора часов тому назад мы с Джоном бок о бок неслись по морю, сейчас просто потрясла меня.

Глаза его оставались неподвижными. Я шагнул чуть ближе, чтобы он мог рассмотреть меня.

— Кто это? — прохрипел он.

— Это Джеймс. Джеймс Диксон. Тебе немножко не по себе? — выговорил я, чувствуя себя полнейшим тупицей.

— Не по себе, — ответил, будто прошелестел, Джон. — Что произошло?

— Треснула перемычка между корпусами, — объяснил я ему.

— Дьявольщина! — выдохнул он. — Записка.

— Записка? — переспросил я.

— Мерзавцы! — выдохнул он. — Записка. На письменном столе…

— Что? — воскликнул я, наморщив лоб и стараясь разобрать, вникнуть в смысл его слов.

Джон тоже весь сморщился, но совсем по иной причине. Он терпел жуткую боль.

— Жена… — бормотал он. — Хелен…

— Да?

— Скажи Хелен, что я люблю ее, — еле слышно прошептал он и вдруг застонал.

Это был страшный, душераздирающий стон. Так переносит боль только человек с сильной волей, когда от нее ему хочется выть и кричать, но он из последних сил старается сдержаться. Врач тут же отстранил меня и нажал на кнопку звонка в стене.

— Спокойней, Джон! — ободряюще похлопал я его по руке.

Доусон вцепился в мою ладонь обеими мозолистыми руками, какие бывают у любого моряка. Мои кости так и затрещали. Мне даже показалось, что я слышу этот треск, но, заглянув Джону в лицо, я понял, что дело вовсе не в этом. Он скрипел зубами от боли. Через секунду он весь задрожал, а потом стон оборвался. Хватка на моей руке ослабла. Внезапно комната наполнилась людьми, и меня оттеснили в коридор. Я остался ждать у окна, разглядывая неуклюжие серые строения в доках, будки часовых, скучающих в них моряков и поблескивающее вдали предательское море. Из палаты вышел врач.

— Он умер. Может быть, вы позвоните его близким? От вас им будет менее тяжело услышать… Или предпочитаете, чтобы это сделал священник? — Голос врача вывел меня из оцепенения.

— Я позвоню, — едва вымолвил я и тяжелой походкой побрел вслед за ним к телефону.

Я знал жену Джона. Эта полная, с вьющимися волосами женщина гораздо больше интересовалась своими тремя детьми, нежели яхтой собственного мужа. Сидя в регистратуре и набирая номер, я с ужасом думал о том, какую разрушительной силы бомбу брошу сейчас в ее спокойную жизнь.

Хелен восприняла известие с каким-то тупым спокойствием.

— Когда я вернусь, то обязательно заеду к тебе, — пообещал я ей.

— Это будет чудесно, — тихо отозвалась она.

Я понял, что Хелен все еще не осознает по-настоящему случившееся и что она еще живет в том мире, где все действительно будет чудесно, где Джон на следующей неделе приедет домой. Мы усядемся на лужайке перед их домом и, попивая пиво, будем обсуждать подробности гонок.

— Может, мне позвонить кому-нибудь еще? — спросил я ее.

— Я сама позвоню сестре, — ответила она. — Все в порядке.

Голос ее в первый раз дрогнул, и я понял, что Хелен заплакала.

Я продолжал настаивать, не могу ли быть чем-нибудь полезен ей, но в трубке уже раздались короткие гудки. Ко мне подошел маленький доктор.

— Мне так жаль. Это был несчастный случай.

Что ж, свой долг я выполнил. Теперь на меня внезапно навалилась вдруг усталость. После предельного напряжения сил и нервов на восьмимильных гонках по Каналу каждая косточка буквально ныла и гудела. Да вдобавок ужасно дергало руку.

— Не могли бы вы взглянуть, что со мной? — попросил я доктора.

Тот привел меня в небольшую лабораторию и внимательно осмотрел мою ладонь.

— Corrosif [104], — определил он. — Вы имели дело с какой-нибудь сильной кислотой?

— Нет! — очень удивился я.

Врач перевязал мне руку, предварительно намазав ее танниновой мазью.

— Будет щипать, — предупредил он.

Я кивнул. Жжение от мази напомнило мне, что, вылезая из воды у обломков «Апельсина», я коснулся рукой чего-то скользкого на перемычке. Перед моим мысленным взором пронесся ряд обрывочных образов: берег Ардмора, взлетающий на волнах «Стрит Экспресс», оборванный якорный трос и, наконец, погруженное в воду лицо Алана Бартона, розоватое в свете причальных огней Сихэма.

— А может, доктор, такое случиться от растворителя? — поинтересовался я.

— Растворителя, говорите?

— Decapant, — сказал я.

— А, понимаю! Сильного растворителя. Да, конечно.

— Спасибо, — поблагодарил я.

У выхода из больницы стояло несколько такси. Я плюхнулся в одно из них и попросил отвести меня в порт. И тут, признаюсь, на меня напала неудержимая дрожь. Поднявшись на «Секретное оружие», я все еще дрожал. Ребята как раз кончали складываться. Мне страшно захотелось чего-нибудь выпить, поэтому я отправился в яхт-клуб и заказал рюмку кальвадоса. Сидя за столиком на террасе, я следил, как ветер гоняет по гавани синие волны, и размышлял о предсмертных словах Джона Доусона. Ведь он уже умирал, и мысли его были так далеко от всего земного, что он даже не узнал меня, но его занимали вещи, столь важные для него, что он непременно хотел сказать о них. Его жена. И послание на столе. Я снова вспомнил Эда Бонифейса, его хитроватое жирное лицо, склоненное ко мне над стойкой бара яхт-клуба в Пултни. Тогда он почти уже начал рассказывать мне о том, что узнал от одного парня. А еще я вспомнил, как Джон Доусон на больничной койке крепкой хваткой вцепился в мою руку и как страшно била его дрожь перед самой смертью.