На катамаране вывесили кранцы. Впрочем, в этом не было особой необходимости. Чифи удерживал свой катер в восьми дюймах от правого корпуса «Оружия». Пересадка прошла быстро и гладко. Чарли сурово смотрел на Агнес, пока мы помогали ей взобраться на борт. Скотто пожелал удачи в ночном плавании, с тревогой глядя на запад, где сгущались тучи. Потом они все спустились в катер Чифи, я взял штурвал, Агнес выбирала стаксель-шкот. Стрелка компаса показывала курс 125 градусов. Катер Чифи остался за кормой; еще дальше виднелся берег. Мы натянули поглубже капюшоны плащей и понеслись, разрезая длинные пенистые гребни волн, на юго-восток.

Скоро начнет смеркаться.

В кромешной мгле плыть под парусом, да еще при нехватке рабочих рук, да еще с бейлифами [99] на хвосте — пожалуй, такое можно было бы назвать занятием чрезмерно хлопотным. Подобное испытание, несомненно, явилось бы весьма острым ощущением на любом катамаране, а уж на «Секретном оружии» от этого просто волосы вставали дыбом. Теперь, когда мы отплыли из Тиз, волны, бегущие с юга нескончаемой ровной чередой, стали еще выше. Лишь уменьшающиеся огоньки, мелькавшие на пристани Пултни, свидетельствовали о том, с какой скоростью мы движемся. Они так стремительно уносились за линию горизонта, словно на каждый из них для тяжести привесили по кирпичу и упорно тянули от нас в противоположную сторону.

Устраиваться на борту пришлось без особого комфорта. Оказалось, что и спать не на чем, и укрыться нечем, если не считать старого, изношенного одеяла; из провизии же мы располагали только тем хлебом и маслом, что я прихватил из дому. Впрочем, в сумке у Агнес оказался шоколад. На яхте рядом с крохотной газовой плиткой стояла банка растворимого кофе, а Чарли позабыл полбутылки своего неизменного «Феймоуз Граус». Правда, мне было о чем поразмыслить и помимо еды.

Мы неслись по Каналу. Над Северным морем распространилась область пониженного давления, поэтому держался устойчивый южный ветер. Найдя удобный предлог, Агнес поднялась из-за карточного стола, и я решил, что она плохо переносит качку. А может быть, ей не понравилось, что я пересдал карты. За первые три часа мы проделали чуть больше шестидесяти морских миль, и это, в самом деле, было совсем неплохо.

Вскоре над ревущим, грохочущим, неистовым морем спустилась ночь. Катамаран «Секретное оружие» скользил по волнам легко, точно сани по укатанному пути: тонкие полозья оставляли за собой длинные полоски пены. Он мчался, не зарываясь носом в воду, повинуясь малейшему прикосновению к рулю. Мимо мелькали огоньки судов, направлявшихся на запад. По небу, словно по непроглядно-черной реке, раскинувшейся между берегами облаков, в золотом каноэ плыла луна.

Перекусив хлебом и шоколадом, мы выпили кофе с виски и немного поболтали.

Я спросил:

— Кто именно сообщил тебе, Агнес, что я могу лишиться мачты?

— Рэнди. Он тебя недолюбливает. Думаю, он дружил с этим Аланом Бартоном. И был весьма рад услышать, что у тебя неприятности.

— Как мило с его стороны! — заметил я. — А откуда Рэнди узнал о них?

— Он знает все сплетни. Часто играет в карты с разными людьми, — пояснила Агнес. — А за игрой они постоянно треплются. Когда ставки, конечно, не слишком высоки.

— Кто это, интересно, «они»? — спросил я. Трудно было представить себе Невилла за картами: для него что тратить деньги, что бубонная чума — все едино.

— Да все эти парни, которые сшиваются вокруг короля Терри, — ответила она. — Знаешь, у меня от них просто дрожь по коже.

— Думаешь, Рэнди впервые встретился с Аланом после того, как разбилась лодка Эда? Агнес пожала плечами.

— Рэнди — человек осторожный. Никогда лишнего не говорит. Играет себе в карты, почитывает журнальчики по бодибилдингу и делает все, что велит Таннер. По нему не поймешь, о чем он думает. Может, и так.

— Спасибо, что ты пришла, — поблагодарил я.

— Не спеши благодарить, пока не услышишь, почему я это сделала, — оборвала меня на полуслове Агнес.

— Ну и почему же?

— Скажу завтра.

Около полуночи ветер слегка стих. Я распустил рифы грот-мачты и, стоя у руля, смотрел, как над морем позади мыса Хейг появляются белые очертания электростанции.

На рассвете огни на мысе Хейг уже ярко сияли, а по правому борту из тумана вырисовывался Олдерни. Ветер все слабел, и теперь прилив на своих волнах нес катамаран. Часов в шесть появилась Агнес с хлебом, шоколадом и чашкой растворимого кофе. Развалившись на сетях, пригреваемый лучами солнца, я немного вздремнул, а Агнес, вглядываясь в дымку, вела катамаран между извилистыми отрогами Шербурского полуострова [100], пробираясь среди скопления рыбачьих лодок, торговых судов и яхт к молу и серым квадратным строениям на нем.

Когда мы уже оказались в гавани, на внешнем рейде, на нас хлынул поток привычных ароматов города — запах горячего хлеба и сточных вод. Я мигом вскочил, смыл с лица горькой морской водой остатки сна и запустил мотор. Пройдя мимо серых гранитных стоянок мола, мы скользнули к ощетинившейся множеством мачт марине и встали, пристроившись к ряду других таких же больших катамаранов. Написанные на их бортах ослепительными красками имена спонсоров переливались на солнце, и я с особой гордостью ощутил, как сияют серебром бока нашего «Оружия». Не успели мы пришвартоваться, как на пристани уже собралась толпа зевак. Во Франции появление нового большого катамарана всегда вызывает непомерное любопытство.

— О'кей, — вздохнула с облегчением Агнес, когда мы благополучно сошли на берег. — А теперь давай-ка позавтракаем. И заодно поговорим. Идет?

Шербур, что бы о нем ни говорили, не такой уж плохой город. Одной из его достопримечательностей является ресторан Дренека — прямо у торговой гавани. Это вам не новомодный ресторанчик, где над входом, словно кинозвезда на афише, мозолит глаза фамилия хозяина. В былые дни, в славное время побед и удач в гонках, я выпил немало шампанского из запасов М. Дренека.

Этот человек с длиннющими, печально свисающими усами привык к морским гонщикам. И на этот раз он приветствовал меня крепким рукопожатием, а переведя взгляд на Агнес, сдержанно поклонился. Потом, не теряя времени, достал три стакана и бутылку кальвадоса, и мы торжественно выпили друг за друга. Наконец-то мы с Агнес позавтракали, и не каким-то там кофе и булочками, а яичницей с ветчиной, да еще умяли чуть ли не по целой буханке хлеба на каждого.

— Неплохо. Мне нравится твой вкус по части ресторанов, — одобрила Агнес, откидывая с глаз кудрявившиеся от соленой воды волосы. Как она была в эту минуту похожа на женщину с картины Боттичелли! — Это напоминает мне…

На мгновение лицо ее сделалось вдруг отчужденным и далеким.

— Что напоминает? — поинтересовался я.

— Да так, всякую ерунду, — отмахнулась она, вертя в руках обертку из-под сахара и не поднимая глаз. — Я привыкла ходить в такие вот местечки вместе с Бобби. И сейчас мы с ним обсуждали, наверное, то же: как заставить спонсора дать денег, чтобы Бобби мог участвовать в гонках…

Она улыбнулась мне, но на этот раз не прежней своей кривоватой, иронической усмешкой, а широко и дружески. Голубые глаза смотрели открыто и ясно. Как ни смешно, но мне показалось, будто я знаю ее всю свою жизнь.

Она продолжала:

— Бобби не очень-то ладил с людьми в костюмах-тройках. Совсем как ты, Джимми. — Аккуратно скомкав в шарик бумажку от сахара, Агнес гоняла ее пальцами по столу. — Все это было давно, до того как умер мой отец. Он как раз был одним из тех людей в тройках, и ему не нравился Бобби. Сейчас он, конечно, вспомнил бы об этом. — Теперь Агнес не улыбалась. — Но его уже нет в живых. Как и Бобби. Я много думала… Знаю, каково это: бежать от людей, которым ты должен. Чтобы бежать, надо очень верить в себя, иначе окончательно свихнешься. А ты не свихнулся, Джимми, что бы там ни болтало это жулье в Лондоне. Так что я хочу быть твоим поручителем, гарантом.