— Нет, — ответил Эд. — Поверь мне, Джимми, это его рук дело. У меня есть доказательства.

В этот момент хлопнула входная дверь. Я не верил в доказательства Эда, поэтому торопливо свернул разговор.

— О'кей, Эд. О'кей. Извини, но мне надо идти.

— Эй, подожди… — попытался еще что-то сказать он, но я положил трубку.

Вошла Мэй — моя двенадцатилетняя дочка, в своей школьной форме — зеленом костюмчике и белых носках. Увидев меня за столом, она слегка прищурила свои большие серые глаза — верный признак хорошего настроения.

— Привет! — воскликнула она и подбежала чмокнуть меня в щеку. — Я читала о тебе сегодня в газете!

— Ерунда, — отозвался я. — Не стоит принимать всерьез все, что там нацарапают эти писаки.

Мэй сдержанно, по-взрослому улыбнулась. С тех пор как она осталась без матери, ей приходилось немало времени проводить в одиночестве.

— Ну как дела? — поинтересовался я.

— Так себе. Два французских, и три — этой чертовой математики. — Она скорчила забавную рожицу, сразу напомнив мне маленькую девочку с ямочками под коленками.

Я улыбнулся и предложил:

— Давай пойдем погуляем после ужина?

— Отлично! — обрадовалась Мэй.

В этот момент раздался звонок. Улыбка сползла с лица дочери. Она терпеть не могла телефон и имела на то все основания — звонок телефона обычно вырывал меня из ее жизни.

— Звонят, — заметила она и, как только я потянулся к трубке, вышла из комнаты.

Звонил Чарли Эгаттер, сын старого капитана Эгаттера. Чарли был моим хорошим приятелем и замечательным конструктором яхт. Он постоянно втягивал меня в свои рискованные проекты, которые, с моей точки зрения, выглядели блестящими, а с точки зрения Гарри — полным идиотизмом.

— Рад слышать тебя живым и невредимым, — раздалась в трубке его четкая скороговорка. — Мы переоснастили мачту. Не хочешь выйти сегодня проверить ее?

— Разумеется, — не задумываясь, согласился я. Мы договорились встретиться в гавани Нового Пултни. Уже положив трубку, я вспомнил о том, что обещал дочке прогулку. Ничего не поделаешь, надо идти объясняться.

Мэй была наверху, в своей розовой спальне. Она лежала повернувшись лицом к стене, с книжкой в руках. Элвис Пресли пел «Люби меня нежно…». Она даже не обернулась на звук моих шагов. Заглянув через плечо, я заметил, что она читает «Ласточки и амазонки».

— Мне нужно опробовать новую лодку, — сказал я. — Не хочешь поехать со мной?

— Нет, — ответила она расстроенным голосом. — Я тебе буду мешать.

Я разинул было рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его. Честно говоря, она была права. Поэтому я только засунул руки в карманы и молча уставился на мою собственную фотографию над кроватью. Это была давняя фотография, запечатлевшая меня на газоне Королевского яхт-клуба в Коу. Яхта из Пултни только что выиграла традиционный матч-гонку на приз «Шампань». Я был тогда рулевым На фото, где я был изображен во весь рост — как-никак шесть с половиной футов, не считая шляпы, — меня буквально распирало от радости победы; улыбка до ушей сияла на моем широком лице, несмотря на заклеенные пластырем нос и правую щеку — результат моего столкновения с утлегарем [80] у Фастнета.

Я стоял, чувствуя какую-то опустошенность внутри, с ощущением, что от меня до этой фотографии — как до луны.

Снова зазвонил телефон. Я трусливо слинял вниз, пробормотав, что придется пойти снять трубку.

Но я не стал ее трогать. Телефон продолжал звонить, я сидел за столом и жевал бифштекс, закусывая его куском пирога. Наконец он заткнулся. Появилась няня, которую я продолжал нанимать для Мэй, и прямиком устремилась к телевизору. Снова зазвонил телефон. Я поднял трубку и тут же опустил ее на рычаг, а потом набрал номер береговой службы в Ардморе. Услышав голос с характерным гортанным акцентом Западного Уотерфорда, я представился и спросил, не нашли ли мистера Бартона.

— Нет, — ответили мне. — Пока ничего не известно. У нас есть ваш адрес, чтобы мы могли связаться с вами позже?

— Есть, — подтвердил я и после небольшой паузы спросил: — А якорь вы нашли? — На другом конце линии тоже помолчали.

— Нет. Зачем он нам нужен?

— Посмотреть, что произошло с тросом.

— Этим занимаются парни из страховой компании.

— Им тоже не удалось ничего обнаружить? — допытывался я.

— Водолаз сказал, что после шторма вода так взбаламучена, что ничего не видно. Надо подождать пару дней.

Я поблагодарил собеседника, встал и двинулся в холл. Проходя мимо лестницы, я поднял голову и громко попрощался с Мэй. Она не откликнулась.

Солнце клонилось к закату. Было довольно тепло. Однако дул свежий западный ветер, и, сев в машину, я почувствовал, что продрог.

«Ягуар» завелся с третьего раза. Пожалуй, пора менять свечи. Без особой необходимости я погонял движок на холостом ходу, потом со скрежетом врубил скорость и газанул, чиркнув колпаком по бордюрному камню. В зеркальце, стремительно уменьшаясь, мелькнули аккуратно подстриженный газон, высокие деревья, серая, с желтыми пятнами лишайника стена дома. На фоне зелени живой изгороди яркими каплями крови виднелись гроздья калины. Все это при полном безлюдье представляло прямо-таки идиллическую картину.

Я пересек основное шоссе, проскочил под щитом с надписью «Гавань Нового Пултни» и покатил по бетонке туда, где виднелся частокол мачт. Автостоянка была полупустой, сезон только начинался. В июле она будет забита; на пристани начнется толчея тележек со снаряжением, появятся крутые парни, которые собираются гоняться в Канале [81], и парни поспокойнее, чья цель — хлестать джин с тоником на борту своих дорогих игрушек.

Но в дальнем конце причала, где никогда не бывает толпы, стояли уже не игрушки. Здесь мачты были гораздо выше; даже при четырех парах ромбовант [82], растянутых краспицами [83], они казались пугающе тонкими из-за своей высоты. Я ускорил шаг, настроение почему-то испортилось.

Кусок гавани, где торчали самые высокие мачты, был известен под названием «загон». Давным-давно Невилл Спирмен установил, что с владельцев крупных гоночных судов будет взиматься меньшая плата за стоянку, если они будут швартоваться в специально отведенном месте, своеобразном гетто у выхода из гавани. Это, по его мнению, должно было привлечь множество зевак — постоянных клиентов разбросанных вдоль набережной ларьков с мороженым и спиртными напитками, а с другой стороны — отвлечь любителей поковыряться с отвертками от остальной территории, где располагались дорогие круизные суда.

То, ради чего я появился в гавани, находилось в самом дальнем конце причала — просто потому, что больше нигде этому не нашлось бы места. Я шел по узкому пирсу между двумя рядами остроносых яхт с четкими отводами и многочисленными барабанами лебедок на палубах — прекрасно знакомые мне однотонники [84]. В вантах пел ветер. Тоже знакомый звук — ведь именно в этом классе яхт я сделал себе имя. Их конструкторы наизусть выучили все правила обмера судов, сутками напролет заставляя работать свои компьютеры ради усовершенствования корпусов и оснастки; владельцы выбрасывали сотни тысяч фунтов на новые углепластиковые материалы, используемые в аэрокосмической промышленности; экипажи гоняли их по марафонским дистанциям, испытывая яхты в экстремальных условиях, — все ради того, чтобы сделать их самыми быстроходными…

Но то, что создали мы с Чарли Эгаттером и Скотто Скоттом, то, что дожидалось меня в самом дальнем конце причала, вдали от любопытных глаз, с высокой, мощной, загнутой назад мачтой, могло ходить под парусами в два раза быстрее любой яхты из тех, что стояли в этой гавани.

Чарли увидел меня и помахал рукой. Я подошел к острому серебристому носу, вдоль которого черной краской было выведено: «Секретное оружие», и перекинул сумку через леер. Затем поднялся на борт.