Я спустился вниз. Мать стояла на ступеньках лестницы, держа в руках длинный белый конверт. К тому времени отца уже не было, а Джордж еще не появился. Она познакомилась с ним несколько позже, в баре "Веселый моряк" — дым от ее "Ротманса" поднимался вверх, обвивая элегантную шляпу из шиншиллы, Джордж попросил у нее прикурить.

— Тебе, — сказала мать, протягивая мне конверт. Я взял письмо и хотел было улыбнуться, но она уже нахмурилась. Я знал, что раздражаю мать слишком очевидным сходством с отцом. Поэтому по утрам — пока джин, выпитый ею за ленчем, не примирял ее с таким семейным сходством — она мне никогда не улыбалась. Утром мне приходилось довольствоваться воспоминанием о ее улыбке.

Я взял письмо и ушел к себе в комнату. Надпись на конверте гласила: "Морган, Бикстон, адвокат". Письмо было коротким. В нем говорилось, что данной адвокатской конторе поручено снестись со мной по достижении мною семнадцати лет. Далее мне предлагалось обратиться в контору для получения интересной и полезной для меня информации. Письмо было подписано Генри Морганом.

Я спустился вниз, чтобы позавтракать. Как обычно, из комнаты, где моя мать писала свои никем не исполняемые оперетки, доносились звуки пианино, из-под двери выползал сигаретный дым. Я сделал себе тост, поплотнее прикрыл кухонную дверь — на тот случай, если Кристофер околачивается где-нибудь поблизости, — и позвонил мистеру Моргану.

— А! — услышал я высокий, чуть суховатый, но веселый голос мистера Моргана. — Тиррелл-младший? Когда же вы, молодой человек, предстанете перед нами?

— Предстану перед вами?

— Да-да. Приезжайте к нам в Мэлдон. Лично. Прямо в офис.

Шли летние каникулы, и я целыми днями плавал на лодке. К мотоциклу я стал охладевать.

— Сейчас мне не очень удобно, — в некотором замешательстве сказал я.

— Приезжайте, когда сможете. Но лучше поскорее, — ответил Морган.

— А в чем дело?

— Я не могу сказать вам ничего. Но учтите, это связано с вашим отцом.

Мой отец умер, когда мне было десять лет. Я любил его, как любят своих отцов все сыновья. Только когда он ушел и не вернулся, я осознал, что он для меня значил.

— Как связано? — спросил я, ощутив беспокойство.

Мэлдон находился в ста милях от нашего дома.

— Нужно встретиться, — сказал Морган, как будто в мире не было ничего более легкого.

Я глубоко вздохнул. Сто миль. Три часа нестись на "бэнтаме" со скоростью ветра.

— Я выезжаю.

У Генри Моргана были светлые, всклокоченные волосы. Длинный крючковатый нос почти что встречался с подбородком. За окном офиса, выходившим на грязную бухту, медленно тащилась похожая на кита баржа. При моем появлении Морган улыбнулся и вылез из-за стола. Я не был готов к роли почтенного клиента. Усталость, нетерпение и любопытство не давали мне преисполниться солидности.

— В чем дело? — с порога выпалил я.

Морган пожал плечами и предложил мне следовать за ним. Он усадил меня в свой "остин" и повез вдоль бухты, заросшей у берега камышом. Возле большого деревянного сарая Морган остановил машину, и мы вместе подошли к воротам сарая. Он долго возился с замком и наконец распахнул ворота.

— Смотрите, — торжественно произнес он.

Солнце золотило серо-зеленую жижу прибрежного болота. Чайки бороздили высокое небо Восточной Англии. Я шагнул в темноту сарая. Сначала я не видел ничего, кроме черноты. Но вот глаза мои понемногу стали привыкать, и я увидел нечто, громоздящееся передо мной и похожее на слона, но гораздо более элегантное, чем слон. Корпус корабля!

— Пятнадцать лет, — сказал Морган, — пятнадцать лет он стоит здесь, дожидаясь вас. Отец никогда не говорил вам о нем, правда?

Я молча кивнул.

— Ну вот, — сказал адвокат, — это вам от вашего отца.

Пятидесятипятифутовый парусник. Мачты, паруса и бушприт. Все как новенькое. Ждал все эти годы, пока мне исполнится семнадцать.

"Лисица".

Я ходил вокруг парусника, как может ходить семнадцатилетний мальчишка, зачарованный, потерявший дар речи от счастья. С лодками была связана теперь большая часть моих интересов. Я был претендентом на звание чемпиона мира в разряде 505, и тренер поговаривал о моем участии в Олимпийских играх. Но "Лисица"… Одна ее кают-компания была размером со школьный класс… Каюты для экипажа, руль шести футов в диаметре, киль восьми футов в глубину… И все это для мальчишки, привыкшего к лодкам!.. "Лисица" казалась мне огромной, как целый город.

— Вы получите "Лисицу". Но до вашего двадцатипятилетия корабль должен оставаться на стоянке.

— Понимаю, — сказал я, хотя мне уже хотелось ни на день не расставаться с парусником. "Лисица" была больше чем корабль. Она была посланием моего отца ко мне, посланием из прошлого, двери которого навсегда закрыты.

— Вы хорошо знали отца? — спросил я Моргана.

— Нет, — покачал он головой. — Ваш отец приходил ко мне несколько раз по делам. В последний раз, чтобы написать завещание. Оставил деньги, инструкции по содержанию корабля. Вот и все. Потом я узнал, что он умер.

— Он не казался вам странным?

— Для моей работы это ничего не значит, — сказал он и, помолчав, добавил: — Ну, разве что самую малость.

— Мне тоже так кажется.

Он посмотрел на меня с удивлением:

— Кажется?

— Я ведь тоже не знал его по-настоящему, — ответил я.

Встреча с Генри Морганом заставила меня повзрослеть. Для ребенка отец — это просто отец, даже если его нет в живых. Для взрослого отец становится личностью, которую можно воспринимать по-разному. Так возникло во мне желание искать и находить объяснение разным событиям, которые происходят в мире.

В течение следующих восьми лет я занимался тем, что ждал, когда смогу полностью владеть "Лисицей", и задавал вопросы об отце себе и другим людям. Он был американцем. Его американская родня жила в окрестностях Бостона, довольно богато. Я написал им и получил ответ — очень короткий и почти грубый. Позже, когда я был в Штатах, мне все же удалось встретиться с двоюродным братом отца — Генри Тирреллом.

Между ними не было никакого семейного сходства. Генри Тиррелл — приземистый, полный — сидел за большим столом в комнате, увешанной портретами. Он сообщил, что родители моего отца умерли. Он также поведал мне, что они умерли, так и не простив сыну его побега из дому в четырнадцатилетнем возрасте. Бежал он, чтобы стать моряком.

Потом Генри Тиррелл вежливо, но твердо указал мне на дверь.

Можно было понять, почему отец порвал со своей американской семьей. Однако в Англии он использовал свое американское происхождение, чтобы не стать англичанином. Насколько я мог узнать, у него не было друзей, кроме нескольких, оставшихся со времен войны. Его лучшим другом был корабль. После войны отец служил в английском торговом флоте. Те из его матросов, кого удалось найти, говорили о нем как о человеке недюжинной силы. В 1949 году на Шетландских островах он встретил мою мать — она тогда служила в армии.

Он любил корабль и море больше всего на свете. Смерть в море в один из страшных штормов в Атлантике в 1965 году, наверное, была для него самым естественным концом.

Его романтическая привязанность к морю, удивительная для человека, проведшего в море всю жизнь, составляла контраст с холодноватым отношением к людям, особенно к тем, кто пытался проникнуть в его частную жизнь, даже если это был ребенок.

Я помню, как однажды, когда отец в промежутке между плаваниями находился дома, по обычаю отсиживаясь целыми днями в одиночестве у себя в комнате, я подошел к двери и решительно нажал на ручку. Должно быть, я тогда был еще совсем маленьким, потому что ручка оказалась как раз на уровне моих глаз. Дверь открылась, и я увидел отца, с удивлением смотревшего на того, кто осмелился вторгнуться к нему. Я вошел в комнату. Отец сидел за столом, держа что-то в руках. Он сказал, не глядя на меня:

— Выйди.