«Ты писала и хвалила. То прочесть мне было мило.

Ты меня предупредила. Больше я, чем ты, томим.

Хочешь ты. Мое хотенье также в пламенях горенья.

Решено соединенье, если оба так хотим».

Чуть письмо дошло до взгляда Фатьмы, вся она услада.

И ему ответить рада: «Слезы я лила в тиши.

Будет. Я жива тобою. Я вечернею порою

Буду ждать тебя душою. Буду я одна. Спеши».

Вот и ночь идет немая. Витязь в путь. Его встречая,

Раб другой — и весть другая: «Нет, сегодня я не жду.

Для тебя я не готова». Он читает это слово.

Все ж идет, сказав сурово: «Это что же все — в бреду?».

За отменой приглашенья он пришел. Полна смущенья

Фатьма там. Ее волненье ясно видит Автандил.

Беспокойна, облик странный. Но, чтоб быть ему желанной,

Прячет страх свой, точно жданный он сюда свой лик явил.

Начинают целоваться, играм нежным предаваться.

Вдруг, — как может это статься? — стройный юноша в дверях.

Раб за ним, и меч рукою, крепко держит щит другою.

«Здесь я встретился с горою», — молвит юный, чуя страх.

Увидал он Автандила. Покидает Фатьму сила.

Обомлела. Было мило обниматься, а теперь?

Гость сказал: «Пришел не кстати. Не прерву твоих объятий.

Но уж завтра час проклятий ты с зарей узнаешь, верь.

Ты меня здесь в миг свиданья предаешь на посмеянье.

Отплачу за то деянье. Будешь собственных детей

Есть своими ты зубами. Так свершу. Иль — не словами —

Плюнь мне в бороду плевками, — пусть бешусь среди полей».

Тут тряхнул он бородою, сжав ее своей рукою.

Вышел. Биться головою Фатьма в скорби начала.

Лик ногтями разрывает. Кровь со щек как ключ стекает.

«Камень! Камень!» — восклицает. — «Чтоб толпа убийц пришла».

И скорбит, и возопила: «Вот, супруга я убила.

Малых деток погубила. Разметала я как сор

Наши пышные владенья, драгоценные каменья.

Мне самой уничтоженье. И слова мои позор».

Витязь эти восклицанья слышит, слушает рыданья.

«В чем причина тоскованья?» — вопрошает, сам смущен.

«Успокойся, молви слово. Что в тебе нашел он злого?

Почему грозил сурово? И зачем бродил здесь он?»

Говорит она, стеная: «Лев! От плача без ума я. Что скажу?

Минута злая. Вот, застигла, жизнь губя.

Я детей моей рукою умертвила. За тобою

Погналась в любви душой, и убила тем себя.

Непременно так случится с тем, кто тайной тяготится,

Болтовней разоблачится, в суесловьи видит мед.

Всем теперь скажу с рыданьем: «Помоги мне тоскованьем».

Что тем делать с врачеваньем, кто свою же кровь испьет?

Здесь не два, одно лишь слово. Ничего не жди другого.

Можешь, так того лихого, ночью, тотчас же убей.

Весь мой дом от погубленья, и меня от убиенья

Ты спасешь. В час возвращенья скорби смысл скажу моей.

Если ж нет, не ожидая кары, весь товар слагая

На ослов, спеши из края, — твой побег сокроет тьма.

Так он это не оставит. При дворе меня ославит.

Предо мной детей поставит, чтоб я съела их сама».

Слыша те воскликновенья, гордый, полон дерзновенья,

Витязь встал свершить решенья. Твердый жезл в руке его.

Как он смел, и как прекрасен. «Смысл всего теперь мне ясен».

В миге схватки он ужасен, не похож ни на кого.

И его до Фатьмы слово: «Дай кого-нибудь такого,

Чтоб средь сумрака ночного показал дорогу мне.

Лишь дошли бы верно ноги, там не нужно мне подмоги.

Расскажу, как были строги эти руки, мстя вдвойне».

С ним раба она послала. Будет вырвано то жало.

И во след ему кричала: «Головня сгорит когда,

Вспомни час, как огнь дордеет, жечь меня уж не посмеет, —

Он кольцо мое имеет, — принеси его сюда».

Автандил с огнем во взоре вышел за город, где море.

Там вздымался на просторе изумрудно-рдяный дом.

Там в покоях, радость часа, всюду пышность и прикраса.

Над террасою терраса. И велик его объем.

Автандил, туда ведомый, видит пышные хоромы.

Он, в душе лелея громы, слышит шепот: «Это — тут.

На террасе там стоит он. Ночью там лежит и спит он.

А пред тем в мечтах сидит он, сокращая бег минут».

Где сплелась лихая пряжи для злосчастного, два стража

Перед дверью спят. И даже не шурша, он в быстрый срок

Там. Беззвучная походка. Та, другая сжата глотка,

Стиснул головы он четко. Мозг и волосы — в комок.