Коммунисты, закрывавшие глаза на действия Сталина, соглашавшиеся принимать белое за черное, ради того, чтобы не выпасть из «исторического потока», рассуждали примерно так же, как автор негритянского гимна, прославленного Луисом Армстронгом: «Когда святые маршируют в рай, я хочу быть в их числе».
Часть западной интеллигенции, несомненно, хотела быть в «числе тех», кто маршировал в рай. Другая часть не хотела видеть особенностей советской тоталитарной системы, ибо находила ее естественной для России. Сталин изображался прямым наследником Ивана Грозного и Николая I. Марксисты утешали себя таким образом, что социализм Сталина не имеет ничего общего с подлинным социализмом, немарксисты утешали себя, что в странах без русского «проклятого прошлого» ничего подобного случиться не может. Блестящая и очень поверхностная книга маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году» становится убедительнейшим доказательством специфически русского характера сталинского государства. Следует признать, что броские формулы маркиза не нуждались в комментариях: «Политический режим России можно определить одной фразой: это страна, в которой правительство говорит то, что хочет, ибо только оно имеет право говорить... В России страх заменяет, лучше сказать, парализует мысль... Путешественник не может ничего видеть без гида... Въезжая в Россию, вы должны на границе, вместе с паспортом, сдать ваши взгляды... В России мысль не только преступление, она — несчастье...» Судьба путевых записок Кюстина поучительна: после их публикации, они имеют во Франции колоссальный успех, — Николай I считает даже необходимым организацию ответа. Книга продолжает иметь успех в канун Крымской войны. А затем ее постепенно забывают. Путешественники, посещавшие Россию в конце 19-го — начале 20-го века, Кюстина не вспоминают: нарисованный им образ мало схож с реальностью. Вспоминают его в Москве после революции. В начале 30-х годов выходит несколько забытых книг: их публикация носит несомненно оппозиционный антисталинский характер. Во время процесса 1936 года прокурор А. Вышинский обвинял Каменева, в числе других преступлений, в публикации «Князя» Макиавелли и в написании предисловия к нему. Публикуются «Замогильные записки» В. С. Печерина — трагические мемуары одного из первых русских «невозвращенцев», профессора Петербургского университета, не вернувшегося из заграничной командировки в 30-е годы прошлого века. «Я бежал из России, — писал он, — как бегут из зачумленного города. Тут нечего рассуждать — чума никого не щадит — особенно людей слабого сложения. А я предчувствовал, предвидел, я был уверен, что если б я остался в России, то с моим слабым и мягким характером, я бы непременно сделался подлейшим верноподданным чиновником или попал бы в Сибирь ни за что ни про что. Я бежал не оглядываясь, чтобы сохранить в себе человеческое достоинство». Общество бывших политзаключенных переиздает вышедшее в 1910 году сокращенное издание путевых записок Кюстина: «Николаевская эпоха. Воспоминания французского путешественника маркиза де Кюстина». Путешественник пробыл в России десять недель, он не знал ни слова по-русски, но, острый и внимательный наблюдатель, он подметил немало черточек николаевского режима, характерных для каждого деспотического строя. Кюстин поехал в Россию отлично подготовленный друзьями — польскими эмигрантами. Поляки, бежавшие из растерзанной страны, после несчастного восстания 1830 года, оплакивавшие гибель родины, разорванной тремя захватчиками, имели все основания представлять одного из захватчиков, Россию, как воплощение зла. К тому же деспотический характер николаевского режима не вызывал сомнений.
Удивительным было то, что через сто лет после путешествия Кюстина, его книга оказывалась путеводителем по сталинскому Советскому Союзу: то, что у французского путешественника было предвидением, угадыванием заложенных возможностей, преувеличением, карикатурой — стало осуществленной реальностью, умноженной в тысячу раз. Но умножение в тысячу раз недостатков и пороков деспотии было средством создания государства особого типа, основанного на идеологии особого типа: тоталитарного государства с тоталитарной идеологией. Русские черты вошли в ту новую идеологию, но не они были определяющими. В последней четверти 20-го века есть возможность проверить результаты опыта, проделанного историей. В лаборатории одним кроликам прививают болезнь, а других оставляют здоровыми, чтобы выяснить характер заболевания, его симптомы. История 20-го века показала, что нет иммунитета против тоталитарной идеологии советского типа. От Кубы до Албании, от Вьетнама до Германии (восточной) привитая идеология вызывает абсолютно идентичные симптомы: специфические черты каждой из этих стран — национальные, исторические, религиозные — оказывают меньшее влияние на характер государства, чем идеология. Во всех этих странах Кюстин — не только полезное руководство для путешествующих, но и запрещенная книга для местных жителей. И еще более удивительным по точности описанием советской действительности и действительности всех ее близнецов оказывается иронический учебник обмана и лицемерия, написанный французским республиканцем Морисом Жоли, изгнанным из страны Наполеоном III. Морис Жоли пишет сатирический портрет Франции времен Второй империи и ее императора, политическая линия которого состоит в том, чтобы отделить мораль от политики, заменить право силой и хитростью, парализовать дух индивидуализма, обманывать народ видимостью, льстить национальным предрассудкам, не позволять стране знать то, что происходит за границей, а столице — то, что происходит в провинции, превратить инструменты мысли в инструменты власти, применять без угрызения совести казни без суда и ссылку, требовать непрерывного восхваления своих действий, самому обучать истории своего царства, создать полицию, которая служит опорой режима, превратить культ узурпатора в своего рода религию, эксплуатировать легкость, с какой люди становятся доносчиками, овладеть обществом, используя его пороки, говорить как можно меньше и прямо противоположное тому, что думаешь, переменить смысл слов... Борис Суварин цитирует удивительный «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье» Мориса Жоли, комментируя: «Кажется, что это написано для Сталина». В 1935 году Борис Суварин добавлял, что к «основателю советского государства» это не относится. В начале 80-х годов оговорка эта представляется излишней. Сегодня можно сказать, что сатира на французское государство середины 19-го века оказалась реализованной сначала в СССР, а затем в самых разных уголках земного шара. «Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье» послужил материалом для самой знаменитой подделки 20-го века — «Протоколов сионских мудрецов». Но «всемирный еврейский заговор» — подпольная организация, действующая по учению Макиавелли в аду — реализована лишь в фантазии антисемитов.
1936 год — год сталинской конституции — был ознаменован очередным сокрушительным ударом по «надстройке», по духовным и умственным силам общества. «Правда» устанавливала непосредственную связь: «В проекте Сталинской конституции отразился факт исключительного значения, факт полноправия интеллигенции...» Но «Правда» тут же напоминала интеллигенции слова, с которыми Иван Павлов обращался к молодым ученым: «Никогда не думайте, что вы уже все знаете». Призыв великого физиолога все проверять и во всем сомневаться превратился в «Правде» в грозное предупреждение, все знает только партия и ее Вождь. Виктор Шкловский со свойственным ему в молодости афористическим талантом утверждал: нет правды о цветах, есть наука ботаника. С конца 20-х годов советская власть начинает настойчиво проводить идею: есть правда о цветах, о животных, о людях! О мироздании! И правду эту знает партия и Вождь. Цель этой политики сделать «ученую публику управляемой», науку — управляемой. Ученых пугают: их подвергают аресту по одиночке, а потом группами: в 1929 году группу историков — С. Платонова, С. Бахрушина, Е. Тарле и других, в 1930 — группу микробиологов, потом агрономов, физиологов, авиаконструкторов и так далее. Исследователь советской науки Марк Поповский приводит факты о том, как убивали ученых и как их ломали морально: в 1934 году арестованного профессора В. Писарева заставляют писать донос на друга — академика Вавилова, ему грозят: «убьем детей, замучаем жену, убьем тебя самого». Академика Ухтомского заставляли отречься от брата — арестованного епископа, от арестованных студентов. Великий ботаник академик Н. Вавилов, заморенный голодом в саратовской тюрьме, говорил, что происходит отбор в науку людей «без гена порядочности». Но тот же самый Николай Вавилов ради своей науки, «для пользы дела», соглашался в 1924 г., за разрешение поехать в Афганистан на поиски родины пшеницы, «сфотографировать крепость на индо-афганской границе»; в страшные годы голода, 1931—33, выезжая за границу, «прославлять успехи советского сельского хозяйства и советской власти», а потом он согласился ввести за руку в науку Т. Лысенко, который и отправил его на мученическую смерть. В 1924 году, споря с И. Павловым, Бухарин заявил, что он руководствуется «не категорическим императивом Канта и не заповедями христианской морали, а революционной целесообразностью». В 1936 году Бухарин в разговоре с Николаевским много говорил о «гуманизации» коммунистических теорий. Николаевский ответил: «Николай Иванович, то о чем вы сейчас говорите не что иное, как возвращение к Десяти заповедям». На что Бухарин возразил: «Вы думаете, что Десять заповедей устарели?». Возможно, что Бухарин вспомнил о Десяти заповедях потому, что встретил дьявола. Разговаривая в Париже с лидером меньшевиков Федором Даномон утверждал: «Нет, нет, Федор Ильич, это маленький, злобный человек, не человек, а дьявол!» Речь шла о Сталине.
