Ответственный чекист А. Орлов пишет, что, узнав о расстреле 48, Горький впал в истерику и упрекал Ягоду в убийстве невиновных людей, чтобы свалить на них вину за голод. Даже если это и верно, облик Горького становится еще более гнусным. Тем более, что в 1931 году он выезжал отдыхать от строительства социализма на Капри и мог оттуда осудить казни. Но отъезд не мешает ему выступить с новым осуждением новой группы обвиняемых по поводу нового процесса. На этот раз это процесс меньшевиков, состоявшийся 1—8 марта 1931 года. Горький не только согласен с судом, что «все преступники» «на протяжении нескольких лет» занимались вредительством, но и — что не все еще выловлены. И следует продолжать — ловить. Особенность процесса меньшевиков и статьи Горького о нем — в том, что среди осужденных были его хорошие знакомые и близкий друг — Н. Суханов. Горький не упускает случая поиздеваться над осужденным Сухановым, называя автора семитомной истории русской революции «самовлюбленным ученым».
Утверждая необходимость утешительной лжи, прекрасного обмана, как лучшего средства воспитания людей, Горький проявляет такую ретивость, что заслуживает даже нежного упрека со стороны Сталина. В одном из самых трагикомических эпизодов истории советской культуры Горький требует запрещения в Советском Союзе самокритики, а Сталин уговаривает его. «Мы не можем без самокритики. Никак не можем, Алексей Максимович».
В своих выступлениях, статьях, письмах иностранным друзьям А. М. Горький разоблачает «легенду» о принудительном труде в СССР и о терроре, он разоблачает «пошленькую сказку о том, что в Союзе Советов единоличная диктатура», он разоблачает «ложь» о насильственной коллективизации, о голоде. На Первом съезде советских писателей — лето 1934 года — Горький, назначенный Сталиным в вожди советской культуры, великолепно справляется со своей задачей. Обязательным методом советской литературы — а затем и всей культуры — становится «социалистический реализм», метод «утешительной лжи», необходимый — по Горькому — для создания «новой действительности». Съезд восторженно принимает новую этику «инженеров человеческих душ», участников строительства «новой действительности». С трибуны съезда Виктор Шкловский доносит на Достоевского: «... если бы сюда пришел Федор Михайлович, то мы могли бы его судить как наследники человечества, как люди, которые судят изменника. Ф. М. Достоевского нельзя понять вне революции и нельзя понять иначе как изменника». Шкловский хорошо знал, о чем он говорит: в 1932 году по его сценарию был сделан фильм «Мертвый дом», в котором Достоевский обвинялся в «психологическом сотрудничестве» с жандармами. Федор Михайлович в свое время уже отсидел и мог не бояться за будущее. Но с трибуны съезда писатели доносят друг на друга: А. Безыменский заявляет, что Н. Заболоцкий — «опасный враг, надевший маску юродства»; писатели с удовлетворением рассказывают, как «на наших колхозных полях... дети-пионеры ловят своих отцов — пособников классового врага на хищении социалистической собственности и приводят их перед революционные трибуналы»; писатели с гордостью повествуют о поездке на Беломорканал, откуда была привезена самая позорная в истории литературы книга: восхваление концлагеря. В финале съезд воспел Сталина. Говорили о нем все — по мере своего литературного дарования: «Товарищ Сталин — мощный гений рабочего класса» или: «вождь, самый любимый из вождей всех эпох и народов».
Запевалой и здесь был Горький. В начале своей съездовской речи он говорил: «Вождизм — это болезнь века... Внутренне „вождизм“ — результат изжитости, бессилия и нищеты индивидуализма, внешне он выражается в формах таких гнойных нарывов, каковы, например, Эберт, Носке, Гитлер и подобные герои капиталистической действительности. У нас, где создается действительность социалистическая, такие нарывы, конечно, невозможны». А заканчивал словами: «Да здравствует партия Ленина — вождь пролетариата, да здравствует вождь партии — Иосиф Сталин!»
Первый съезд советских писателей завершает процесс национализации литературы, начавшийся после Октябрьской революции. Съезд утверждает принятое ЦК решение о создании единого писательского союза — Союза советских писателей, фактическое руководство которого поручается представителю ЦК Александру Щербакову. На пальцах одной руки можно пересчитать писателей, которые не выступали на съезде с присягой верности партии: М. Булгаков, А. Платонов, О. Мандельштам, А. Ахматова. Все другие — присягнули. По образцу съезда писателей собираются съезды представителей других видов культуры. Они также создают свои единые союзы, и также приносят присягу. В январе 1935 года к присяге приводятся кинематографисты. Кинематографии, которую еще Ленин назвал самым важным из искусств, Сталин уделяет особое личное внимание. Еще в 1928 году «группа режиссеров» — Эйзенштейн, Пудовкин, Козинцев, Трауберг и другие — обратилась с просьбой «проводить твердую идеологическую диктатуру... на участке кино». В январе 1935 г. они приветствуют идеологическую диктатуру. А. Довженко заявляет: художники СССР создают искусство, которое «основывается на „да“», на утверждении: «поднимаю, вдохновляю, учу».
К 1934 году была не только завершена коллективизация и начата индустриализация страны, была национализирована — надстройка. Духовная жизнь страны, при активной помощи «творческой интеллигенции», «властителей дум», была целиком поставлена на службу государству, на службу Сталину
Максим Горький клеймил позором «предателя Дмитриевского», который писал: «мы — рабы; нам нужны учителя, вожди, пророки». Это верно, — ораторствовал Горький — «они охотно ползут за любым вождем, ожидая от каждого из них всегда одного и того же: может быть, вождь расширит пределы «мещанского счастья» в условиях капиталистического строя». Он требовал идти не «за любым вождем», но только за тем, который строит «новую, социалистическую действительность» в «стране, освещенной гением В. И Ленина, в стране, где неутомимо и чудодейственно работает железная воля Иосифа Сталина».
Еще не оценена по достоинству поистине гигантская деятельность М. Горького в последнее десятилетие его жизни. С его прежде всего помощью было осуществлено духовное закабаление страны. Горький требует следовать за «руководящей единой идеей, которой нет нигде в мире, идеей, крепко сформулированной в шести условиях Сталина». Горький не перестает вдалбливать в головы советских граждан, опираясь на свой престиж великого писателя и великого человеколюба, что «органы» являются важнейшей культурной силой в стране. Он утверждает: «Работой чекистов в лагерях наглядно демонстрируется гуманизм пролетариата», он мечтает в январе 1936 года: «лет этак через пятьдесят, когда жизнь несколько остынет и людям конца 20-го столетия первая половина его покажется великолепной трагедией, эпосом пролетариата, — вероятно, тогда будет достойно освещена искусством, а также историей, удивительная культурная работа рядовых чекистов в лагерях». Мечта Горького исполнилась чуть раньше, через каких-нибудь 40 лет: Александр Солженицын «осветил», как художник и историк, «культурную работу чекистов» в «Архипелаге ГУЛаг». Среди самых позорных страниц горьковской прозы почетное место занимает его послание «Ударницам на стройке канала Москва — Волга». Защитник женщин, десятилетиями плакавший над их судьбой в царской России, М. Горький, обращаясь к женщинам-заключенным, умиравшим от непосильной работы, пишет: «Ваша работа еще раз показывает миру, как прекрасно действует на человека труд, осмысленный великой правдой большевизма, как чудесно организует женщин дело Ленина-Сталина».
Благодаря «духовным учителям», Сталин смог к 1934 году утвердить свою безраздельную власть над страной и населением. Сталин был прав, когда говорил Эмилю Людвигу, что одним страхом нельзя было бы удержать власть. Она была удержана и ложью. «Духовные учителя» создавали мираж, в который заставляли верить, утверждая, что мираж — реальнее действительности. Что он и есть действительность.
Завершив строительство базиса и сооружение надстройки, Сталин переходит к решению следующей задачи, к завершающему рывку на пути в социализм. 1 декабря 1934 года в Ленинграде, в Смольном, был убит Сергей Киров.
