Верховный жрец с поклоном принял княжеские дары и положил их на золотом подносе перед Велесом. Следом за жрецом к идолу прошествовал и Рюрик, поднял на «скотьего бога» глаза.

Велес, как и Святовит в Арконе, был огромного роста, триглав, с глазами из красных рубинов – по два на каждый лик, с покровом, спускающимся складками до земли. Одна рука бога сжимала жезл, похожий на посох пастуха, другая – стрелы; по левую сторону идола стоял стяг жреческий, по правую – обетный жертвенник и жаровня, под которой полыхал огонь. Подле жертвенника находилась чаша, налево – скамья для князя. По бокам у стен капища возвышались два божка – золотая баба и божич Чур, сын этой бабы.

Рюрик занял место на скамье, раздались треск трещоток и удар колокола. Как только затихли эти звуки, снова послышалось пение. Жрец взял чашу, налил в нее крепкого меда.

Между тем слуги внесли на огромном блюде блеющего барашка и положили его, крепко держа за ноги, на жертвенник. Верховный жрец взял нож и вонзил его в горло барашка, из которого полилась кровь. Жрец поднес чашу, смешал мед с кровью и протянул ее служителю.

Один из слуг взрезал брюхо барашка, и жрец, запустив в него волосатую руку, начал проверять каждую часть внутренностей животного и окровавленными пальцами класть на жаровню. Служитель с чашей в руке нанизал кусок поджаренного мяса на вертел, дал Рюрику. Князь встал со скамьи, чуть-чуть откусил от куска мяса, запил медом с кровью и низко-низко поклонился богу-Свету. Певчие снова затянули духовную песнь, прославляя Велеса.

И тут Рюрик почувствовал, как в его жилы хлынула мощь, в очах зажегся сильный огонь, а кровь жарко торкнулась во все его члены, – князь понял, что Велес отныне сделался его пособником и будет в предстоящем поединке на его стороне.

Такое же состояние охватило двоюродного брата Рюрика Водима Храброго, когда тот перед выездом на хольмганг три раза постучал правой ногой о порог дома, три раза произнес молитву Одину и три раза поклялся огненными стрелами Тора, что убьет князя, не по праву занимающего новгородский стол. Уверенный в правоте своего дела, «морской конунг» сел на коня и поскакал, окруженный верными людьми, в сторону Ильмень-озера. На берегу его, в Перынской роще, и произошла кровавая стычка между братьями. О коротком бое спел потом скальд Рюне, но, к сожалению, его песня об этом до нас не дошла. Можно только догадываться, что она должна была походить на «Песню короля Регнера», с той лишь разницей, что воспринималась наоборот. В «Песне короля Регнера» говорилось:

Под сынами полночи в песне Рюне конечно же подразумевались бы не его братья-норманны, а словене ильменские, а разрубил шлем с головою не Водим Храбрый, а Рюрик.

…На берег Ильмень-озера вскоре доставили Ефанду, и Рюрик торжественно вступил с ней в Новгород. Далее так повествуется в Иоакимовской летописи: «Имел Рюрик несколько жен, но паче всех любяше Ефанду… и егда та роди Игоря, даде ей обесчана при море град с Ижорою в вено[61]».

Вместе с Ефандой в Новгород въехал и ее родной брат Одд, которого на Руси назовут «вещим Олегом[62]».

Десятник Суграй, столкнувшись с русским оборотнем во время нашествия хазар на Киев, долгое время не мог прийти в себя. «Прав оказался старый воин, предупредив меня, что волкодлаки особенно не любят тех, у кого на глазах они в зверей превращались. Мол, надо беречься их… И действительно, чуть не убил, выследив меня с крепостной киевской стены и прыгнув с нее в образе волка… Спасибо молодому бойцу, вовремя срубил ему голову… – раздумывал Суграй и теперь часто подозрительно косился на своих соратников. – Ведь если русы могут превращаться в волков, то и хазары, возможно. Особенно те, кто язычники… Как я сам, молодой воин да и погибший сотник Азач, хотя знаю, что дед его и отец исповедовали когда-то веру аравийских бедуинов…»

После гибели Азача Суграй занял его место, возглавив сотню, а молодого воина, спасшего ему жизнь, сделал десятником.

Основное войско хазар ушло из Киева к родному Итилю, а несколько сотен, в том числе и сотня Суграя, были оставлены в пограничных селениях нести кордонную службу.

Когда привезли хоронить в селение своего прежнего сотника, то оказалось, что положить его в семейный могильник некому: в семье Азача не осталось ни одного мужчины, лишь жена да четырнадцатилетняя дочь. И тогда Суграй, увидев, как хороши они, вызвался похоронить бывшего начальника, став, таким образом, по старому хазарскому обычаю членом его семьи – мужем вдовы, молодой статной красавицы Гюльнем, и одновременно ее дочери… Так что после похорон Азача сотник проснулся утром супругом сразу двух жен. Но к четырнадцатилетней девочке он пока не прикасался. Хватало бурных ласк несравненной Гюльнем.

И зажил Суграй так же, как когда-то Азач, да и как все начальники сотен на пограничье: служил и работал, исправно платя налоги.

Гюльнем забеременела и, когда она уже не могла больше делить с Суграем ложе, сказала ему:

– Моей дочери скоро будет пятнадцать, посмотри – она расцвела, как роза… Мною овладевать уже нельзя, возьми мою дочь… Я ее подготовила к этому, и она ждет тебя давно, ты ей, как и мне, очень нравишься.

Откровенность ее слов слегка покоробила сотника: и это жена его начальника Азача, с момента гибели которого прошло совсем немного времени! Сказал об этом Гюльнем, и она просто ответила:

– Но он… мертвый, а мы – живые.

«Да, так и надо, – рассуждал далее Суграй, тем более бог Тенгре постоянно воспламеняет во мне желание к этой девчонке, к тому же ведь теперь она моя младшая жена… И действительно, расцвела, как роза…»

И в одну из ночей он овладел ею, и пока она, удовлетворенная, мирно спала, рядом лежащая мать ее, сгоравшая от страсти, стала целовать ставшего общим для них с дочерью супруга; целовала и ласкала губами и языком его тело до тех пор, пока не успокоила и свою бурную плоть.

Русы во главе со Светозаром тоже вернулись в свои пограничные селения. Дома их были разграблены и большей частью сожжены; сильнее всех убивался купец Манила, превратившись из богача в бедного человека, потому как хазары ему не оставили ничего, польстившись на его лучшее, чем у других, добро.

– Ай, ай! – причитал Манила. – У соседа горшки остались, есть в чем пищу готовить, и миски у него хазары не взяли, будет из чего едать, а тут… Все уволокли, сволочи безбровые! Бедный я, бедный…

Проходивший мимо кузнец Погляд напомнил бывшему богачу:

– Кто нужды не знавал, досыта Сварогу не моливался… Богатый на золото – убогий на выдумку… Так что, Манила, шевели умом, авось снова богачом станешь.

– Буду шевелить! – серьезно пообещал Манила, даже не осерчав на кузнеца, и полез в погреб, где жил теперь с семьей.

А Погляд подумал: «Вот и отливаются тебе слезы девочки-сироты Добрины, которую взял к себе, а потом обокрал и выгнал! Надо было в тот раз ослушаться воеводы да и всыпать за такое по толстому заду подлецу Маниле хороших плетей… Ладно, дело прошлое… Нет худа без добра. Девчонку эту, Добрину, внучку утопленной в озере колдуньи, удочерил после гибели сына сам воевода Светозар, живет она сейчас у него».

Погляд спешил к кумирне Сварога. Там ожидали его друзья, тоже кузнецы, Дидо Огнев и Ярил Молотов. Бога, вырубленного из вековечного, стоявшего на корнях дуба, хазары на этот раз не тронули, лишь утащили железные головы, лежащие у ног идола, да искурочили жертвенники. Но сия беда – небольшая, поэтому и Светозар ходил радостный: идол целехонек, а все остальное наладится.