Еще несколько стрел впились в навес. Дружинники опять вопросительно взглянули на своего господина: какие будут приказания?.. Но князь пока не отдавал их, храня молчание. «Нельзя сейчас предпринимать никаких ответных действий. Надо подождать! Кому-то, жрецам например, очередное кровопролитие было бы на руку…»

А дело принимало плохой оборот: подожгли купеческий дом, и он ярко заполыхал, видимо, облитый смолой из бочки, вынутой из подвала. Возник сильный пожар и у Гостиных дворов, чуть позже – в Перынской роще. Там, вероятно, организовал его брат казнённого Сереженя Кнах.

«О беспорядках в Новгороде уже скоро будет известно Водиму, и он со своей дружиной наверняка двинется сюда, – предположил Рюрик. – Хорошо, что я, узнав о похищении им Ефанды и ее брата Одда, послал в Старую Ладогу тайного гонца… Как только “морской конунг” тронется с места, гонец даст знать мне. Или сам прискачет, или как-то сообщит иначе. Крутояр и Венд помогут ему в этом. А может быть, сами что-нибудь предпримут… Смотреть за пленниками Водим прикажет, конечно, во все глаза. Только глаза-то не всегда прямо глядят, а иногда криво тоже…»

Так мыслил Рюрик, надеясь на что-то. Вот и за посадником послал дядьку Ветрана. В конце концов начавшееся со смуты выяснение отношений между новгородцами и князем надо выносить на всенародное вече, иначе все это закончится сплошными пожарами и кровавой резней.

«Странная штука происходит между людьми… Если гордыня обуяет их, то они ни за что не уступят друг другу, не захотят помириться – не смогут. И тогда вклинивается третья сторона, которая будет раздувать травлю между первыми и вторыми до тех пор, пока не созреют сочные плоды, взращенные этой войной. А когда созреют, то легко упадут в руки тех, кто и пальцем не пошевелил в драке. Одни и другие низвергнутся на землю, а третьи восторжествуют… Вот о чем надо на вече сказать», – снова подумал Рюрик.

Об этом он с болью сказал на вече, которое собралось с помощью посадника. Князь сказал еще и о том, что новгородцы, пригласившие его к себе, чтобы занять стол Гостомысла, вдруг переметнулись к недругам – норманнам, поселившимся в Старой Ладоге, и теперь чтут Водима больше, нежели его, законного правителя.

– Что я вам сделал плохого?! – воскликнул Рюрик, стоя на деревянном помосте веча; у ног его колыхалась головами в блинчатых колпаках толпа, но Рюрик знал, что на груди у каждого спрятан кожаный шлем, под одеждой также хранился до поры до времени кол, дубина, топор, а то и просто кусок железяки, подобранный возле кузни, пока шел сюда, к кумирне Перуна.

Князь повел очами на костры, около которых черными грифами застыли жрецы, и подумал на миг: «Стервятники…» Сравнение было до того отчетливым, что обожгло мозг. И точно, оттуда кто-то из волхвов крикнул:

– Да и хорошего мало сотворил!

– Орете на меня, жрецы, потому как не потакал вашим прихотям! Старался вообще для пользы всей земли Новгородской, расширяя ее границы, создавая благоприятные условия для торговли…

– Во-во, купцов жалуешь, а нас?.. – выкрикнул стоявший внизу смерд в рваном треухе.

– И вас не обижал! Простых людей… Уменьшил закупы, разрешил отпущенникам больше брать себе за работу, а людинам владеть собственностью и прозываться по своему желанию мужами… Вы же, жалкие, совсем недавно другое говорили!

– Говорили, пока твои княжьи мужи тихо сидели… А как мы волю свою проявлять начинаем, они противу нас ополчаются: мечами секут, наших дочерей и жен насилуют, домашнее барахло забирают…

– За насилие и грабеж я своих по головке не глажу!.. Вишь, волю проявлять! Гордецы!.. Если б все происходило в Арконе, я бы вам показал и свою волю, и свою гордыню! Но перед новгородским вечем первым голову склоняю… Эй, Ветран, клони и ты свою седую голову! – обратился Рюрик к дядьке. Чуточку отошел от злости, уже спокойнее продолжил: – Я уже говорил вам, кому от нашей вражды спелые плоды достанутся…

– Вели с корзна своего, со щитов дружинников изображение белого сокола убрать!

– Убрать недолго… Он что, мешает вам?

– Глаза колет! – крикнул староста Кузнечного конца, тот самый, который привел вооруженных людей к тыну княжеского двора.

– Ладно. Подумаю… Но дозволь, вече, испросить ваше разрешение на… хольмганг…

– Это что за зверь такой?

– Небось похлеще белого сокола будет…

Рюрик улыбнулся:

– Да нет, это всего лишь поединок. На острове Руген и в странах скандинавских существует обычай выяснять между конунгами свои отношения не с помощью всеобщего побоища подданных, а посредством поединка. Один и другой оставляют свое войско в покое, уединяясь в каком-нибудь укромном месте, и бьются до смерти… Вы же знаете, идет сюда Водим Храбрый. Вот и хочу я его испытать, храбрый ли он на самом деле?..

– Дозволяем! – зажглось необычным предложением новгородское вече.

– А кто победит, тот и княжить в Новгороде будет. Если погибну… Что же. Водим мою невесту, которую в плену держит, в жены возьмет… Только, думаю, кречет Водима Храброго на его корзне и щитах его дружинников не будет лучше моего изображения – белого сокола… – заключил Рюрик.

– Это мы еще посмотрим! – проговорил кто-то из «уличных».

– А чо смотреть, братцы? – повернулся к народу смерд в треухе. – Раз пошел князь на замирение, и мы должны к нему с добрым сердцем!.. А пусть, если победит норманна, свое княжеское изображение оставит… Мы тоже не гордые!

– Балабол! – осекли мужичка все те же «уличные». Но вече, все больше возбуждаясь, согласилось:

– Пусть оставит!

Вскоре был послан гонец навстречу Водиму. Тому ничего не оставалось, как принять решение новгородского веча о поединке, иначе против Храброго выступит не только Рюрик со своей дружиной, но и весь вольный город, вся земля Новгородская.

«Как долго мне скрываться здесь?!» – задавался вопросом Кевкамен. И как ни пораскинь умом, выходило одно: до тех пор, пока по каким-то причинам не уедет из Киева Сфандра. А случится ли такое – неведомо.

А в последнее время этот вопрос надо рассматривать в другом аспекте… Аспект – латинское слово, часто употребляемое и в Византии, часто означает взгляд, а для меня сейчас олицетворяет, может быть, жизнь… Или смерть… – горько размышлял грек. – Поединок между Рюриком и Водимом состоится. Это уже решено. И не дай Господи, погибнет сын Умилы… Что тогда будет со мной?.. Наверняка меня жрецы выдадут Сфандре и Диру, а то и просто придушат. Да и норманны не пощадят. Они против греков теперь зуб имеют… Вот как может все обернуться. Поэтому на поединке следует присутствовать самому и видеть все своими глазами… А в зависимости от исхода его тут же предпринять дальнейшие действия. Если Водим убьет Рюрика, обязательно наступит смута. Во время ее можно и незаметно скрыться…»

Наверно, кому-то покажутся наивными выводы грека, но он решил так для себя, посему и упросил Рюрика взять его на хольмганг.

Рюрик не захотел перед поединком поклоняться Перуну, ибо считал служителей его капища своими кровными врагами, а возжелал побыть в храме бога-Света Велеса, который видом своим напоминал Святовита, стоявшего на острове в Варяжском море, да и храм Велеса, построенный из столетних дубов, как две капли воды, походил на храм в Аркане.

На реке князя уже ожидала лодья с красным стягом, на котором был изображен белый сокол, и Рюрик переплыл с Торжинского холма на Beлесов.

С него до храма шла тропинка, застланная зеленым сукном. И деревья густыми зелеными ветвями, сплетенными с обеих сторон, склонялись над нею. Князь сел на коня, покрытого тоже зеленой япончицей, и в сопровождении служителей храма, которые повели лошадь под уздцы, поехал словно через сквозной зеленый коридор. У входа их встретил верховный жрец. Он был также в зеленом клобуке, повитом белой пеленою, в руках держал жезл, обтянутый змеиной кожей. Вышли навстречу храмовые слуги с зажженными лучинами, а певчие затянули духовную языческую песнь: