И здесь, в городе Константина, смерть с одинаковой легкостью приходит и к простым смертным, и к императорам. Никто — ни простолюдин, ни царедворец не знает, умрет ли он своей смертью, ослепят ли его или обезглавят. Так стоит ли самому искать наказания или насильственную смерть, не лучше ли обуздать свое безрассудство? Тем более, что Анна теперь никуда от него не денется.

Иванко резко повернулся и зашагал туда, откуда пришел, где валялись под столами, как мертвые, его телохранители.

Подходя к корчме, Иванко еще издали услышал крики и пьяные песни, веселье за время его отсутствия разгорелось вовсю. Оказавшись у запертой двери, он яростно ударил в нее ногой, заколотил кулаками. Шум поубавился.

— Кто стучит? — послышался изнутри пьяный голос.

— Открывайте, пьяные свиньи! — по-болгарски заорал Иванко, еще яростнее колотя в дверь.

Войдя в корчму, он окинул взглядом пьяную компанию, хмуро уставился на низкорослого, темноволосого человека в кожаной одежде.

— Добромир…

— С утра сегодня ищу тебя, — поднялся навстречу Хриз. — Никак не думал, что севаст Алексей-Иванко залез в эту вонючую дыру. Для родственника василевса это как-то… не подходит.

— А для храброго Добромира Хриза подходит? Ты тоже удостоился благоволения императора, — насмешливо ответил Иванко.

— Здесь ты прав, — кивнул Хриз, наливая в чаши из кувшина. — Без благоволения василевса я пополнил бы толпу слепых оборванцев, обитающих в богоугодном Константинополе, руками ощупывал бы его каменные стены.

Уловив, что речь идет об императоре, один из пьяных телохранителей воскликнул:

— Хвала славному василевсу!

— Хвала-а!! — подхватили остальные меченосцы.

Человек стоял в тени домов, не сводя глаз с дверей корчмы. На нем была накидка, темная, длинная, как у старого евнуха. На башнях со стороны моря ночные стражи ударили в щиты, тотчас отозвались стражники, несшие службу на стене со стороны суши. Это было знаком, что перевалило за полночь и что в Константинополе все спокойно. Свет большого города давно померк, огней в окнах становилось все меньше, улицы, едва освещенные слабой луной, погружались в сон. Спали, казалось, даже камни, по которым весь день ступали сапоги и сандалии знатных и прокаженных, праведников и грешников. А сейчас лишь редкие тени запоздалых гуляк торопливо скользили во тьме, ныряя в узкие проулки. Неподвижные очертания зубчатых каменных стен огромным гребнем лежали на уснувшей воде Константинопольского залива. Человек, стоявший возле корчмы, их не видел, он прислушивался к доносящемуся из нее шуму. Время от времени оттуда пьяным хором вырывались громкие крики и неслись по крутым улочкам вниз, в сторону моря, замирая где-то меж темных зданий. Человек терпеливо ждал, и никто не знал, что в голове его толкутся горькие думы, а на сердце камнем легла давняя ненависть ко всему миру, в душе поселилась ядовитая жалость к самому себе. Из любимца сверженного василевса он по приказу нового императора превратился в рядового слугу протостратора Мануила Камицы. Новый василевс вышвырнул его из дворца, как дырявую сандалию, и назначил на его место своего доверенного — Георгия Инеота. Понятно, Алексей Ангел сомневался в преданности бывшего виночерпия. Рука, которая верой и правдой служила Исааку, едва ли устоит от соблазна уничтожить его врага и преемника. Как и все, император понимал — много ли человеку надо? Несколько капель яда в вино… Заняв трон, он не пожалел родного брата, а чего уж церемониться с каким-то виночерпием! И всеми уважаемый евнух бывшего василевса оказался на улице. Протостратор Мануил Камица определил ему самую низкую службу в своем доме, но даже если бы дал лучшую, евнух Евстафий все равно не питал бы к нему благодарности. Ведь протостратор первым начал заговор против Исаака. Следовательно, он первый посягнул на его, Евстафия, благоденствие. Евнух с равной силой ненавидел обоих — нового василевса и Камицу. Несколько дней назад Евстафий случайно подслушал разговор своего господина с Феодором Ласкарисом. Из того, что дошло до его стариковских ушей, евнух понял: замышляется убийство Иванко. Движимый ненавистью, Евстафий решил предупредить мизийца. И вот сейчас, стоя в тени дома, он размышлял, как ему поступить: открыться мизийцу или не называть своего имени? Кто знает, поверит ли ему болгарин… Даже если и поверит, то может потом неосторожно упомянуть его имя, и тогда с ним все будет кончено.

Тяжелая деревянная чаша вылетела из распахнутой двери корчмы и с глухим шумом покатилась, подпрыгивая, по остывшим камням улицы. Затем в дверном проеме показался, судя по одежде, телохранитель. Споткнувшись о порог, он упал, и Евстафий подумал, что человек этот похож на высунутый дверным зевом толстый черный язык. Следом за ним на пороге появился мизиец. Евнух сразу узнал его по огромному росту. Иванко отшвырнул ногой телохранителя и вышел на улицу. Евстафий поглубже надвинул капюшон и шагнул к нему.

— Не спрашивай, кто я… Запомни одно — Камица и Ласкарис хотят тебя убить. Они наняли для этого людей… Будь осторожен.

Слова эти не сразу прорезались сквозь пьяный угар, Иванко сильной рукой отстранил маячившую на пути черную фигуру, зашагал по улице, но потом смысл сказанного все же дошел до его сознания, он остановился, обернулся. Но человека в длинной накидке уже не было. Пьяная муть в голове начала оседать, вместе с нею исчезла и чрезмерная смелость. Он оглядел своих телохранителей — они никуда не годились. Некоторые валялись у порога корчмы, другие едва стояли на ногах, прислонившись к каменной стене. Лишь стражники Добромира Хриза кое-как еще держались на ногах. Иванко подождал, пока они двинутся за своим господином, и пошел вместе с ними…

…Очнулся Иванко от резкой боли в висках, словно его голову кто-то сдавливал двумя камнями. Он долго и тупо глядел в потолок. Когда-то крыша протекла, и там, где пода просочилась сквозь доски, на потолке образовались причудливые белесые узоры. И если присмотреться — в этом орнаменте можно было отыскать фигуры различных зверей. Вон взбирается куда-то лохматый медведь. Хотя, вроде, это не медведь, а дикий кабан. А рядом распластала крылья огромная бабочка, туловище которой походило на длинную ящерицу. Иванко прикрыл глаза, а когда открыл — никаких крыльев не увидел, на потолке лежала, притаившись, лишь одна большая ящерица. И вдруг она шевельнулась, поползла. Хвост у нее внезапно отвалился и, казалось, стал падать вниз, на Иванко. Он невольно поднял руку, чтоб заслониться, и застонал от пронзительной боли. Боль не прояснила его сознания окончательно, но он вспомнил: неизвестные люди все-таки напали на него вчера ночью! Слова человека в темной накидке не были брошены на ветер. Иванко собрал остатки сил, чтобы удержать потухающее сознание. Но белесые разводы на потолке мешали ему сосредоточиться. Никакой ящерицы там уже не было, сверху на него глядел чей-то огромный, налитой кровью глаз!.. Иванко поднял тяжелую руку, пощупал голову. И снова почувствовал нестерпимую боль, которая все окрасила в красный цвет. Что-то красное капало с потолка и текло по стенам, и в красном тумане он увидел себя с окровавленным мечом в руках, отбивающегося от красных людей.

Когда боль немного поутихла, Иванко вспомнил, что люди эти были не красными, а черными. Напали они на него внезапно, уже во дворе его дома, когда он расстался с Добромиром Хризом. Заговорщики связали стражу у дверей и поджидали его, Иванко, рассчитывая, едва он появится, одним ударом меча снести ему голову. К счастью, меч нападающего зацепился за ветку смоковницы, что росла у ворот. И это спасло Иванко, удар получился слабым и скользящим, меч срезал только лоскут кожи с головы да кусок мяса с левого плеча. Откуда-то выскочило еще четверо с мечами, но Иванко страшным пинком отбросил того, первого, и здоровой рукой выхватил свое оружие… И вскоре те, четверо, плавали в собственной крови, а пятый с диким, словно предсмертным, воплем кинулся прочь, зверем переметнулся через стену, огораживающую дом… А может, то и в самом деле был не человек, а вот этот медведь с потолка? Но этот красный, а тот был черный, как ночь. Но и этот становится черным… черным. Все перед глазами Иванко начало чернеть, черный мрак заливал потолок, всю комнату… Иванко вдруг ощутил, что его понесло куда-то в глубь этой черноты, он закачался, как на волнах…