Воспоминания вернули Слава в ту далекую, сырую осень, когда болгарское войско возвращалось из бесславного похода, везя набальзамированное тело убитого царя. Слухи, одни тревожнее других, летели навстречу и, как злые, голодные псы, кидались к самому горлу, до боли рвали душу. Борил занял престол! Царица-куманка, не дождавшись даже тела бывшего супруга, якобы уже повенчалась с узурпатором. А мертвый Калоян покойно лежал на пурпурной мантии, скрестив на груди руки. От сильной тряски верхняя губа его слегка приподнялась да так и застыла, приоткрыв ряд белых зубов. Крепкие и красивые зубы были у царя, и, когда он смеялся, они блестели из-под светлых усов, как серебристый серп луны. Слав много раз видел его улыбку. Она появлялась на лице царя неожиданно, сверкая как молния. Слав по матери был племянником Калояна. Но не родственное чувство привязывало его к царю. Слава удивляла и поражала его энергия, тот неисчерпаемый источник сил, который таился в крепком мускулистом теле, его необузданная жажда жизни. Когда царь услаждался музыкой — гайды готовы были лопнуть от напряжения, а когда пировал с друзьями — опустевшие бочки катились одна за другой в тырновскую пропасть; если любил, то любил щедро, но когда уличал во лжи, пощады от него не было. Калоян не терпел лицемерия. И лицемеры получали по заслугам: смерть через повешение за ноги. Прямота и искренность царя нравились всем. Люди готовы были идти за ним в огонь и в воду. С придворными царь держался, как с равными, однако не любил, когда ему противоречили. В грубоватой внешности Слава Калоян нашел что-то созвучное себе, своей прямоте и решительности. И в знак особой милости подарил ему Крестогорье — все земли от Цепины до Мельника. Прежний тамошний деспот Иоанн Спиридонаки не удержался у власти, как и Иванко выступив против императора Алексея Ангела. Крестогорцы не захотели подчиниться воле ромея, и он сдался на милость владетелям Тырновграда. Вот тогда-то царь, оглядев своих приближенных, остановился перед Славом и сказал:
— Ты и горы — большие друзья. Хлеб на камне не растет, но там может родиться огонь и песня. В горах также растет лес, а лес — это смола. А смола нужна мне для обороны крепостей. Вот иди и владей Крестогорьем. Где звучит песня — там и эхо далеко разносит вести о добрых делах…
Слав помнил, как Калоян пожелал ему тогда успеха, но обжиться в новых владениях не дал, ибо решил во что бы то ни стало завладеть Фессалониками, городом святого Димитрия[161], и позвал с собой его, Слава. Слав пошел, но город они взять не сумели. Войско возвращалось осиротевшим. Тяжело скрипела по размытой дождями дороге повозка с телом царя. Многие спешили поклониться Борилу первыми, чтобы тот не обвинил их в верности покойному царю. Однажды ночью какой-то подвыпивший вояка разбудил Слава, по ошибке приняв его за своею приятеля, и стал уговаривать: чего, мол, ждать, ведь мертвый не накормит, надо идти и падать на колени перед Борилом. Страшный гнев перехватил Славу дыхание, кулаки налились каменной тяжестью, и пьяный с воплем перелетел через кусты. А наутро у повозки с телом покойного царя остались лишь верные из верных, да кое-кто из старейших воевод и приближенных Калояна. Остальные же отреклись от славы и памяти того, кто привез в Тырновград плененного им самим императора латинян Балдуина, кто в пух и прах развеял легенду о непобедимости крестоносцев.
Тырново встретило тело своего царя закрытыми воротами. Стража на башнях ощетинила копья, выставила медные щиты, словно ждала врага. Весь день воины во главе со Славом простояли перед крепостными воротами. Этого позора Слав никогда не забудет. Но еще больше вознегодовал он, узнав о предательстве тех, кто еще вчера искал милостей Калояна и всеми силами стремился заслужить его благоволение. А теперь все они смотрели в рот Борилу, не скупились на подобострастные улыбки и поклоны. Некоторые из них даже выползли на стены и нагло хулили и проклинали покойного. Душа Слава содрогнулась от боли и гнева. И он вдруг понял свою долю, свою судьбу, осознал, что до сих пор он не жил, а просто существовал среди людей, что истинная жизнь, для которой он предназначен, только сейчас и начинается. Слав велел выпрячь коней из повозки, принести им сена. Затем перекрестился, склонил голову, прощаясь с телом своего царя. Вынул из его ножен тяжелый меч, — взял себе на память. Поднял голову. Воины впервые увидели на глазах своего сурового военачальника слезы. Он взял тугой лук, натянул тетиву и пустил стрелу в закрытые ворота крепости. Со стен поднялся бешеный вой. Этот вой, взлетев к низкому осеннему небу, понесся вдоль Этера.
Неслыханное дело — болгарин открыто объявлял войну своему властелину.
Пока разъяренный Борил опомнился, пока верные ему войска вышли за крепостную стену, Слав со своими людьми был уже далеко от столицы. Кони вихрем несли их к неприступным скалам Крестогорья, чтобы положить начало тому, конец чего был тогда никому неведом.
Теперь конец уже можно было предвидеть. В Тырново вернулись законные властители, и вот их послы прибыли узнать, что думает деспот Слав о своем присоединении к болгарскому царству. А что он думает?
Слав и ненавидел и боялся Борила. Первый шаг против него и его несправедливости он сделал в порыве гнева. Отрезвление пришло уже по дороге в Крестогорье: сможет ли он пронести до конца свою верность покойному царю, свою честность? Не похитят ли ее время и невзгоды? На размышления у Слава впереди была целая зима. Крылатые ветры севера замели вершины гор снегом, сугробы завалили ущелья, перевалы, все дороги в горах, став самыми верными его стражами.
Еще до снегопадов один странствующий богомолец принес весть, что законные наследники престола — сыновья Асеня, братья Иван и Александр, избежали смерти от рук Борила, сумели спастись, переправились через Дунай, поклялись вернуться и свергнуть самозванца. Обнадеживающими были вести из Струмицкого края. Сергей Стрез объявил себя там независимым властителем. Значит, Слав не один поднялся против самозванца.
Но со временем становилось ясным и другое — обширное государство Калояна распадалось. И Слав перестал колебаться, отряхнул с себя чувство страха. Чтобы стать сильным и независимым властителем, надо укрепляться, укрепляться и укрепляться. Ранняя весна открыла все пути-дороги в горы. Теперь в окнах башни Цепины, где всю зиму провел Слав, допоздна светился огонь. Слав вел разговоры о работах по укреплению подвластных ему предгорных крепостей. Вскоре прибыл кастрофилак крепости Станимак. Он заметил некое подозрительное движение латинян со стороны Пловдива. Затем примчался Чернота из Кричима, один из самых верных людей Калояна. Слав доверял ему, ценил его преданность. Закрывшись в башне, они почти до утра обсуждали совместные военные действия против Борила. А утром их поднял топот лошадиных копыт и громкие голоса. Жители Пловдива и его окрестностей, напуганные выступлением латинян, не однажды испытавшие на собственной шкуре гнев и жестокость крестоносцев, прибыли к Славу со всеми пожитками, прося приюта и защиты в его неприступных ущельях. В глазах людей деспот читал страх, мольбу и надежду. Прибывшие были вооружены, в основном, топорами и вилами. Но у некоторых были мечи, кое на ком блестели даже рыцарские латы — видно, добыча недавних битв.
Деспот и Чернота долго смотрели на этот людской муравейник. Перед отъездом Чернота сказал:
— За то, что эти люди доверились тебе, не жалко пролить и кровь…
— И я о том же думаю! — произнес Слав.
С высоты крепостной башни хорошо были видны горные дороги, блестевшие под солнцем бурные потоки и ручьи, козьи тропы, грозно белевшие зубья скал, затаенно темневшие леса. У Слава редко выпадала минута на созерцание этой красоты. Его гонцы колесили по горам, объезжали все подвластные ему крепости: Устру, Перперек, Эфрем, Криву, Мельник, Моняк, Перистицу[162] и другие. В горах было неспокойно, как в растревоженном пчелином улье. Люди собирали смолу для обороны крепостей, ковали копья и мечи. Все от мала до велика готовились к тяжелым битвам. Но далеко не все верили в счастливую звезду своего деспота Слава. Первым усомнился в этом кастрофилак крепости Моняк по имени Янтай. Доверенные люди сообщили Славу, что зачастили к Янтаю какие-то подозрительные люди. Ночью, когда петухи и те спят, он открывает ворота гостям и в темноте же выпускает их, провожая по тайным тропам вниз, в сторону Фессалоник. Это не на шутку встревожило Слава, он помрачнел. И вскоре, собрав своих приближенных и доверенных, снял со стены меч царя Калояна и подал его Манчо, кастрофилаку крепости Устра.