— О Никее мне поздно думать, — еще раз сказал Алексей Ангел.

— И мне тоже?

— Мне будет тяжело расстаться с тобой… Кто мне закроет глаза? Кто вложит мне в руку последнюю свечу? Кто бросит горсть земли на мой гроб?

Девушка молчала. В лунном свете она казалась пришелицей из другого мира. Она была вся в золоте, последнем золоте былой, теперь уходящей роскоши. В ее глазах, больших и испуганных, жила тревога о будущем, которое виделось ей тяжким и безрадостным. Чем ей теперь поможет и как защитит ее этот одинокий старик, все еще называемый евнухами василевсом? Не будет ничего удивительного, если кто-нибудь из его свиты однажды грубо схватит ее, уволочет в темный угол и безжалостно изнасилует. Бесстыдство, наглость и безнаказанность ромеев, окружавших бывшего василевса, стали теперь явлением обыкновенным. Ясно видела сейчас Феодора разницу между теми, из Дыбилина, и этими, здешними, в Мосинополе. Тут был маленький ад, со всеми его кругами. И она находится в круге, где пока еще соблюдаются кое-какие приличия. Но именно — пока.

Эта молчаливая и печальная сцена была прервана появлением Георгия Инеота. Перед крепостью, сообщил он, стоят послы Алексея Дуки Мурзуфла.

— Ага! — зловеще произнес Алексей Ангел. — Я их приму завтра.

Инеот не спросил больше ни о чем.

Мурзуфл, как и предполагал бывший василевс, сообщил через своих послов, что пришел официально просить руки его дочери Евдокии, которую василевс обещал отдать ему в жены, и получить отцовское благословение. Алексей Ангел слушал послов, часто моргая глазами. Эта привычка появилась у него недавно. Послы Мурзуфла старались держаться спокойно, но страх вынуждал их беспрерывно озираться по сторонам. Когда они, наконец, умолкли, Алексей Ангел справился о здоровье своей жены и дочери. Ему ответили, что обе чувствуют себя хорошо, Евдокия намеревалась даже отправиться к отцу вместе с ними, но мать не разрешила, ибо невесте не полагается оставлять жениха.

Алексей Ангел велел хорошо угостить послов Мурзуфла, поселить их в удобные покои, натопить для них баню. Когда они уезжали, он высказал пожелание поговорить со своим будущим зятем. Осторожный Мурзуфл спросил: чем Алексей Ангел гарантирует его безопасность? Отец Евдокии оскорбленно заявил: что ж, если его будущий зять опасается за свою жизнь, то Алексей Ангел может говорить с ним со стены крепости. Это предложение Мурзуфлу понравилось, и в установленный день и час он был у крепостной стены. Два бывших василевса поприветствовали друг друга поднятием руки и легкими поклонами, через глашатаев обменялись они словами вежливости, осведомились о здоровье друг друга. Они условились, что Евдокия придет к отцу — готовиться к свадебному торжеству, свадьба же состоится в лагере Мурзуфла. Первым ушел со свидания Алексей Ангел. Но когда Мурзуфл удалился в свой шатер, василевс вернулся на крепостную стену, долго всматривался в лагерь Алексея Дуки. Между палатками алыми маками — цвет василевсов — пылали штандарты Мурзуфла. Алексей Ангел задохнулся от злобы и, поморщившись, плюнул в сторону лагеря.

Свадьбу отпраздновали шумно. Рекой лилось вино, обе стороны много речей сказали о дружбе и верности. Алексей Ангел будто смирился со своей участью и нашел истинный смысл жизни в добром отношении к своим ближним. Улыбка не сходила с его губ. Его жена Евфросиния вновь сидела рядом с ним, будто никогда между ними не возникало распрей и ссор. За столом Алексей Ангел вел себя как любящий отец. Он много говорил о младшей дочери, сравнивал ее с птичкой, рано вылетевшей из отцовского гнезда, для счастья которой он пока почти ничего не сделал. А бог все видит, пусть поздно, но он открыл ему глаза на ее добродетели.

Слова Алексея Ангела тронули гостей. Те, кто успел порядком пропустить густого мельникского вина[139], даже прослезились. И когда отец заявил, что искренне рад счастью дочери, все поднялись с восторженными возгласами, желая молодоженам долголетия и радостной жизни.

Свадьбу справляли на большой поляне, по краям которой стояли шатры Мурзуфла. Алексей Дука был доволен, ибо никакой опасности для своей жизни он не видел. Слушая добрые слова Алексея Ангела, видя его отеческие улыбки, оглохнув от хвалебных речей, он даже сожалел, что был таким подозрительным. Беспрестанное бегство и стычки с крестоносцами измотали его нервы. Он давно не отдыхал по-человечески и мечтал об удобной постели, чистом одеяле, освежающем тепле бани. И даже сейчас, после свадьбы, ему снова надо возвращаться в свой походный шатер, мыться над деревянным корытом, бояться сквозняков. А ведь он уже зять Алексея Ангела! И получил его отцовское благословение! Его поцелуй жжет лоб. Почему он после всего этого должен его опасаться? Разве может произнести столько теплых искренних слов человек, желающий ему зла! Кроме того, Алексею Ангелу нужна, очень нужна в этот тяжелый для государства момент его крепкая десница! Так чего он боится? Евдокия пожелала первую ночь после свадьбы провести в крепости. Если она скажет об этом еще раз, он согласится.

Вино и улыбка жены окончательно притупили его опасения. И, словно поняв это, Евдокия взметнула на него заблестевшие, сияющие счастьем глаза:

— Отец предлагает нам с тобой отдохнуть у него в крепости. Покои для нас уже приготовлены.

— Пойдем…

…Главные ворота крепости со скрипом отворились, мост с грохотом упал. Алексей Дука Мурзуфл ощупью ступил на него и протянул вперед руки. Он был слеп. Из-под бровей стекала густая черная кровь. Боль лишила его разума. Мир стал непроницаемо черным. Мурзуфл покачнулся и ухватился за железную цепь, ограждающую края моста. Заядлые пьяницы все еще веселились на поляне и чокались за здоровье молодоженов. Мурзуфл неуверенно шагнул вдоль цепи. При каждом шаге резкая боль ударяла в голову, будто в череп сыпали раскаленные уголья. До его сознания с трудом доходило то страшное, что произошло.

Как же он доверился Алексею Ангелу?!

И слова отцовские были. И песни в его честь пели. Но вместо ожидаемого гостеприимства он испытал жестокость мстителя. Его ослепили по приказу тестя. Алексей Ангел отнял у него глаза… Мурзуфл отпустил цепь, но, сделав еще шаг, потерял равновесие, споткнулся и покатился в пыль.

Со стены крепости раздался громкий смех. Это смеялись люди бывшего василевса Алексея Ангела.

— Войско готово, сир…

Балдуину Фландрскому подвели оседланного коня. Пажи и слуги еще раз проверили ремни на конской броне. Трубы заиграли поход. Новый император Константинополя шел сражаться с восставшими городами Димотика[140] и Адрианополь.

Неспокойная земля оказалась под его властью. Были люди, которые люто ему завидовали и даже не скрывали своей зависти. К ним прежде всего относился Бонифаций Монферратский, ореол вокруг имени которого в ходе боев за Константинополь сильно померк, в то время как к словам Балдуина Фландрского прислушивались больше и больше. Его приказы и действия всегда были разумны и достигали успеха. Сначала венецианские флотоводцы были на стороне Бонифация, но когда тот стал настаивать на продвижении всей флотилии на север, чтобы оттуда осаждать Константинополь, они, поняв, что он ничего не смыслит в морском деле, повиноваться ему отказались. Да и несведущему было ясно, что сильное течение в этом месте осложняет управление кораблями и галерами и может столкнуть их друг с другом.

Балдуин настоял на том, чтобы каждую башню городской крепости брать приступом сразу с двух кораблей. Хотя после ухода из Константинополя Мурзуфла защитников города было вполне достаточно, Балдуин утверждал, что именно штурм крепости с кораблей обеспечит успех. Так и произошло. И хотя ромеи стены и башни укрепили деревянными надстройками, чтобы вражеские лестницы не достигли верха, это им не помогло. Во время штурма один из рыцарей, по имени Андре Дюрбуаз, преодолел надстройку и оказался на стене за спиной ее защитников. И когда ромеи увидели крестоносца с мечом в руке, их охватил неописуемый ужас, и они немедленно оставили нижний ряд бойниц. Первый прорыв придал нападающим еще больше смелости. Балдуин приказал пришвартовать корабли к башне прочными канатами. При покачивании судов башня сотрясалась, угрожая рухнуть. Вскоре жители Константинополя запросили пощады и направили посольство к Балдуину Фландрскому. Это обстоятельство взбесило маркиза Бонифация Монферратского. И чтобы опередить соперника, он сам предложил себя в императоры поверженной страны. Но совет, состоящий из двенадцати высших военачальников, выбрал императором новой латинской державы Балдуина.