Тайные лазутчики ежедневно приносили одну за другой тревожные вести. Несмотря на запрет Иннокентия III, крестоносцы захватили Зару[104], принадлежавшую Имре — королю мадьярскому. Видимо, они пойдут и через его земли. Алексей Ангел решил готовиться к обороне. Он осмотрел городские стены и приказал их подновить, наведался на склады с припасами, объехал боевые корабли. Склады ломились от разной снеди, но состояние флота привело его в отчаяние: гнилые корыта без парусов и канатов с истощенными командами гребцов никуда не годились. Флотоводец Стрифна, вместо того чтобы заботиться о боеготовности морских сил страны, беспробудно пьянствовал, распродавал военное имущество. Василевс, завизжав от ярости, принялся его пинать, а потом приказал повесить на самой высокой мачте. Несколько дней тело Стрифны для устрашения людей болталось на веревке.

Василевс закрылся в своих покоях, и только Георгий Инеот имел к нему доступ. С большим трудом патриарху Иоанну Каматиру удалось добиться у него приема. Патриарх посоветовал императору в такой обстановке не только помириться с царем мизийцев Калояном, но и признать самостоятельным его царство и болгарскую церковь, а за это выговорить у Калояна обещание помощи в случае нашествия крестоносцев. Василевс согласился, повелел направить к Калояну послов с богатыми подарками. Но в успехе дела уверен не был, ибо Калоян, как доложили лазутчики, уже вел переговоры с Римом, и в туманных обещаниях папы можно было уловить его полусогласие с просьбами царя болгар.

Страх и неуверенность в будущем вселили в василевса апатию и леность. Обычно такое его состояние предвещало приступ подагры, и он распорядился, чтобы приготовила лохань с одессосской лечебной грязью. Злоба на всех молодых и здоровых людей поднималась в нем. Он не хотел никого видеть. Да и с кем было ему видеться? Дочь Анна с мужем — изгнанники в Никее, брат Исаак — ослеплен, жена Евфросиния заточена в монастырь. Он почти забыл свою младшую дочь Евдокию. Ей было восемь лет, когда он выдал ее за владетеля Рашки, Стефана. Она оказалась бесплодной, Стефан выгнал ее, и Евдокия перебралась к матери в монастырь, даже не пожелав повидаться с отцом. Они были совсем чужие. Его племянник Алексей — у рыцарей-латинян. И только зять Алексей Палеолог со своей избалованной женой все еще вертелся около него, вселяя крохотную надежду, что ему есть на кого опереться в тяжелую минуту. Мучительно перебирая в памяти своих родственников, разбросанных по земле, Алексей Ангел умышленно пропустил Камицу и Феодору. Камица бежал к пизанцам, василевс знал об этом. Очевидно, протостратор с нетерпением ожидал крестоносцев, чтобы присоединиться к ним. А Феодора… Она была тем лучиком, который все еще светил василевсу. Эту темноволосую девочку с маленьким, как вишня, ртом, он уже дважды продавал, но ее цена, думал он, будет расти. Через нее, возможно, удастся умилостивить и привлечь на свою сторону в тяжкий час какое-нибудь жаждущее престола сердце. После приступов подагры он звал Феодору к себе и долго смотрел на нее пустыми безжизненными глазами. Видимо, созерцание ребенка уносило его в молодость, в то беззаботное время, когда он не знал, что значит повелевать всеми и бояться всех. Этот пустой взгляд деда пугал девочку, и она спешила поскорее выбраться в сад, полный птичьего пенья, простершийся под небесной синевой. Василевс не задерживал ее, но долго смотрел ей вслед.

И наконец; случилось то, чего так боялся император: крестоносцы двинулись в поход через его земли. Лазутчики донесли, что они, как саранча, налетели на пограничный ромейский город и никого не пощадили там. Срывая украшения с женщин, они, не мешкая, отрезали им уши, отрубали руки и головы. Беженцы в поисках защиты спешили к столице. Страх летел впереди имен рыцарей-крестоносцев — Бонифация Монферратского[105], Балдуина[106], графа Фландрии и Эно[107], некоего Пьера де Брасье[108], человека, как передавали, невероятно огромного. Его конь, по слухам, был одним из самых крупных, но и тот едва выдерживал своего всадника. Было у него якобы пять запасных лошадей, и он беспрестанно подменял их. Рассказывали, что одним ударом меча Брасье валил дерево.

Среди этих имен Алексей Ангел ожидал услышать имена Мануила Камицы и племянника Алексея, сына Исаака. Но пока не слышал. Понимая, что угроза ромейскому трону серьезна, василевс с нетерпением ожидал вестей от посольства, отправившегося к Калояну.

Где и почему задерживался его предводитель, патриарх Иоанн Каматир?..

Тяжелые ворота Тырново медленно раскрылись. Протяжно пропели лебедки перекидного моста. Путь к внутренней крепости был открыт.

Царские дружинники в кожаных одеждах, железных кольчугах стояли по обе стороны дороги. Их длинные боевые копья скрещивались над головами послов василевса. Духовенство и придворные столпились перед главным входом во дворец.

Иоанн Каматир въехал в крепость верхом на белом муле — сан не позволял ему пользоваться боевыми лошадьми. Его одежда побелела от пыли. От непривычной езды у него занемела поясница. Мул, крупный и откормленный, фыркал и лениво поднимался по каменистой дороге. В переднем дворе ромеи остановились. Царские слуги повели животных к конюшням, а гости были приглашены в левое крыло дворца умыться и отдохнуть с дороги.

Вздыхая и охая, патриарх Иоанн Каматир опустился на жесткую постель и стал смотреть на солнце, искусно изображенное резчиком на деревянном потолке. Светилу был придан человеческий лик; солнце, обрамленное вместо лучей боевыми стрелами, приветливо улыбалось. Этот символ доброты и воинской храбрости Каматир видел впервые. Он прикрыл веки и услышал, что в покои просачивается перезвон церковных колоколов. Он был таким многоголосым и благозвучным, что патриарх не выдержал, поднялся и вышел на улицу. Перед входом во дворец собралась толпа священников и знатных людей. Многие из них упали на колени и просили его благословения, другие были счастливы, если им удавалось поцеловать край его одежды.

Каматир высоко поднял руку, трижды перекрестил толпу и вернулся в отведенные ему покои. Он снова прилег, но его острый старческий слух не переставал улавливать шум, долетавший с улицы.

Вскоре вошел слуга и объявил, что царь Калоян с семейством приглашают его на трапезу.

Хозяева и гости расселись за длинным овальным столом, посередине которого стоял большой золотой подсвечник. Жир свечи плавился, и свет в своей непрестанной игре создавал на стенах странные фигуры и причудливые узоры.

Каматир внимательно рассматривал хозяев. Царь ел медленно, говорил мало. Соблюдал принятые в таких случаях ромейские приличия. Каматир не удивлялся этому, зная, что пребывание Калояна в Царьграде в качестве заложника кое-чему его научило. Слева от него сидела царица: смуглое лицо с правильными чертами, продолговатый разрез глаз, длинные ресницы, лоб без морщин, гладкий, как у молодой девушки. Черные густые волосы стянуты на затылке в большой пучок. Она то и дело ворчала на свою дочь, говоря на непонятном патриарху языке. Каматир знал болгарский, но этот язык был другим. Возле ребенка сидел мужчина с такими же глазами, похоже, брат царицы; справа от царя находилась смиренного вида старушка в монашеской одежде, возможно, его мать или близкая родственница, она приглядывала за двумя детьми. Далее сидели крупные, здоровые мужчины: один по имени Слав, другой — Борил, третий — Сергей Стрез[109], за ними — божьи служители в темных одеждах. Каматир сидел напротив царя, подле него — архиепископ Василий. Здесь же были еще четверо-пятеро людей, ни имен, ни сана которых Каматир не запомнил. Все эти сильные и здоровые люди ели с аппетитом и обильно запивали еду вином.