Иванко послал к Стану Главаке гонца с распоряжением вывести половину своих людей из крепости и занять Хемское ущелье, чтобы куманы не могли туда проникнуть. А клепала продолжали тревожно бить…

Далеко внизу поблескивала лепта реки — будто кто-то легкое девичье покрывало обронил возле скал. Из Царевца река особенно хорошо была видна по утрам. За рекой находился квартал торговцев. Каменные дома, накрытые шапками крыш, словно пытались скрыться от глаз придворных и были чем-то похожи на своих хозяев, жадных и алчных купцов, которые, присев на корточки, прячась от посторонних взглядов, лихорадочно пересчитывают нажитые барыши. Калоян отлично знал природу торгаша, ему была противна его страсть к наживе, сквозившая в каждом слове, жесте, затаившаяся под густыми бровями. И он безжалостно выжал из купцов золото, необходимое для построек стенобитных машин. И сегодня царь пригласил самых известных толстосумов вместе с болярами поглядеть на действие камнемета. Мастер Феофан внимательно осмотрел деревянный стан машины, затем принялся закручивать толстые воловьи жилы. Наконец огромная метательная ложка была натянута..

Ожидали царя. Сначала из дворца вышли стражники во главе с начальником царской стражи Славом и проложили Калояну дорогу. Боляре почтительно склонили перед властителем седые головы, купцы поклонились три раза. Но кое-кто в толпе будто и не заметил прихода царя, не пошевелился и Борил, открыто проявляя свою неприязнь к нему. Калоян остановился у камнемета. За его спиной столпились боляре. Старики с недоверием осматривали деревянную машину и грубо выдолбленную из целого бревна метательную ложку.

— Начинайте! — распорядился Слав.

Феофан махнул своим помощникам, те тут же засуетились, забегали вокруг громоздкой машины. В ковш положили хорошо обтесанное каменное ядро. Снаряд был столь тяжел, что боляре опять в недоумении переглянулись. Феофан, не обращая внимания на их ухмылки, медленно затягивал воловьи жилы до самого отказа. «Пора!» — крикнул наконец Слав, и мастер Феофан тотчас отпустил рычаги. Метательная ложка вздрогнула, но стремительного взмаха ее никто не увидел. Деревянный стан лишь содрогнулся, а тяжелое ядро уже взмыло над пропастью и со страшной силой ударило в каменную глыбу за рекой. Там, куда оно угодило, вспыхнуло белое облако каменной пыли, а по горам прокатилось глухое эхо. Когда облако рассеялось, все увидели, что скала, в которую попал снаряд, дала трещину. Даже самые недоверчивые из боляр оценили достоинства этой адской машины и больше не посмеивались. Ведь самые прочные крепостные ворота едва ли выдержат даже единственный такой удар. И достаточно десятка камнеметов, чтобы разворотить зубцы крепостных стен, да и разрушить сами стены.

— Вот чертовщина!..

Калоян похвалил Феофана за машину и усердие, дал ему при всех пять золотых монет, а его помощникам — по две и направился во дворец. Боляре и купцы последовали за ним. В большой приемной зале был накрыт огромный стол. Царь с болярами заняли свои места, виночерпии приступили к работе, зорко следя, чтобы золотые и серебряные кубки не пустовали. Сначала выпили за будущие боевые успехи — речь держал сам царь. Старые боляре стали вспоминать былые битвы с ромеями, завели разговор о царе Асене. Одни с восторгом повторяли сказанные им слова, хвалили царя, другие с жаром описывали доспехи его боевого коня, третьи затеяли спор — был ли позолочен желоб боевого меча Асеня или нет? Калоян молчал. Нахмурив брови, он оглядывал своих боляр и думал невеселую думу о бренности жизни и призрачности власти. Всего несколько лет минуло со дня смерти Асеня — а он стал для этих людей уже далеким воспоминанием. Многие из пирующих сегодня в зале дрались когда-то под знаменами царя, многие любили его, но многие и ненавидели. Кое-кто не любит и его, Калояна; всех смутьянов и заговорщиков он знает, да не может, не пришла еще пора, расправиться с ними. Да у всех ли? Когда стоишь в ущелье — далеко не увидишь. Лишь поднявшись на вершину, разглядишь, что делается внизу и вокруг. У Калояна было такое чувство, что он еще не достиг той вершины. А когда достигнет — будет время все рассмотреть, все увидеть сверху.

Царь поднял руку. Виночерпии тотчас наполнили чаши. Зала притихла.

— Боляре и воеводы! Торговые люди из земель моих погибших братьев! — произнес Калоян. — Машина, которую вы сегодня видели — наша надежда. Камни, подобные тому, что сегодня утром достиг скал противоположного берега реки, разрушат крепкие стены ромейских крепостей. Мы пойдем туда не ради грабежа, а чтобы вернуть земли Бориса и Симеона[59], отвоевать у ромеев земли наших предков. Вино в чашах — это Христова кровь, кровь — это вино жизни. И пора нам поумнеть, пора прекратить братское кровопролитие из-за мелочных ссор и обид. Иначе мы навсегда останемся жалкими рабами чужеземцев. Наша кровь нужна Болгарии! И если проливать ее — то лишь во имя свободы и славы, во имя будущего нашего народа. Во имя этого я призываю вас всегда быть вместе, как пальцы на руке, которая сжимает меч… Я желал бы следующей весной возложить венец победы на голову Болгарии. Она надеется на вас, на ваши десницы и мечи!..

Калоян поднял чашу, выпил. И, кивнув всем, покинул залу.

Уединившись в свои покои, Калоян долго еще слушал галдеж пьяных боляр. Он знал, что эти обжоры и бездельники, привыкшие пьянствовать за царским столом, от воспоминаний о былых битвах скоро перейдут к хвастливым охотничьим россказням. И тут у многих вовсе разгорячится кровь, разгорятся глаза, а чтобы заставить собеседников поверить в свои охотничьи доблести, иные начнут ощупывать свои пояса, ища мечей. Поэтому Калоян приказал никого, кроме людей Слава, во дворец с мечами не впускать. Мечи все оставили у дверей под присмотром одного из верных ему стражников.

Разговор пьяных боляр об Асене навеял Калояну воспоминание о другом своем брате — Петре. Разные они были люди. Асень — дерзкий, вспыльчивый, он не щадил даже самых верных друзей, если уличал их в чем-то предосудительном, а за ложь любого приближенного наказывал жестокими побоями, а то и смертью. За это его любили крестьяне и боялись, но уважали царедворцы. Совсем иное дело — Петр. Он любил книги, тихие и ласковые слова, десница его была мягкой, пригодной больше для креста, чем для меча. Он всегда искал в человеческой душе тропинку добродетели, не любил сомневаться в искренности и верности приближенных, старался у каждого вызвать улыбку и каждому доставить удовольствие. Но он тоже был убит, убит теми, кому верил, кому стремился делать добро. И был он весьма скоро забыт этими людьми. Так где же истина — в святом Евангелии, проповедующем овечью кротость, или в тех суровых законах бытия, которые требуют решительности, твердости, даже жестокости? Калоян не впервые задавал себе эти вопросы. И все более склонялся к мысли, что нельзя ему быть суровым и жестоким, как Асень, но ни в коем случае нельзя уподобиться и кроткому, слабовольному Петру. Надо выбрать для себя золотую середину, чтобы из молодого Иваницы[60] превратиться в мудрого и бесстрашного царя Калояна. Когда-то братья отправили его к ромеям заложником, в обмен на жену Асеня, находившуюся там в плену. У ромеев Иваница пристально следил за всеми дворцовыми интригами и хитросплетениями. Замышляя побег, он был уверен, что перехитрит ромеев, обманет их бдительность. Из неволи он вернулся помудревшим и возмужавшим. Так неужели он теперь не сумеет утихомирить и подчинить себе строптивых боляр и воевод? Спасение он видел в непрестанном действии. Следует привести в движение войска, переместить с места на место боляр, сменить воевод, чтобы у них не было времени на заговоры. Едва куманы ушли на грабежи по ту сторону Хема, в Загорье, смутьяны сразу же поутихли, ибо нить между наемниками и интриганами временно оборвалась. А пока они будут связывать ее, он еще найдет способ разобщить их. И царедворцев следует то приближать к себе, то без причины отдалять. Это породит среди них зависть, недоверие друг к другу, вызовет ссоры, и они любой ценой станут искать его расположения, его милостей. Застоявшаяся вода всегда тухнет, а в болоте заводится всякая пакость. Нет, он, Калоян, не допустит этого. Походы, битвы, победы, наступления и отступления, одним словом, — действие, действие и действие…