Конь хотел было подняться на дыбы, но сильная рука всадника натянула поводья. Животное кинулось в сторону, потом попятилось, храпя и раздувая ноздри. Момчил надвинул свою громадную медвежью шапку на самые брови и еще раз сверкнул глазами на Игрила и спящую девушку. Игрил глядел на него с удивлением, стоя на месте. Потом подошел к воеводе и взялся за его поводья.
— Что ты хочешь сказать, воевода? — спросил он таким же глухим голосом, как Момчил.
— Что хочу сказать? — засмеялся Момчил, блеснув белыми зубами. — Возьму да увезу ее.
— Не можешь, — спокойно возразил боярин.
— Вот увидишь, — стал настаивать Момчил.
И двинулся верхом к девушке.
Игрил пошел вместе с ним, не выпуская поводьев и глядя на него попрежнему со спокойной улыбкой.
— И знаешь, почему не можешь, воевода? — спросил он, когда они уже достигли шатра.—Потому, — сказал он, придвинувшись к самому седлу Момчила, — потому, что ты любишь Елену и она любит тебя. Вот почему!
И, отпустив поводья, отскочил в сторону.
Видимо, Игрил правильно угадал, что сделает воевода: отскочил он во-время. Момчил изо всех сил ударил коня плетью. Конь помчался вдоль берега. Но момчиловцы хлопотали возле стены, таская мертвых и раненых; они преграждали ему путь. Момчил, свернув в сторону, заставил коня скакать по мелководью. При слабом зареве догорающих ладей всадник с конем производили впечатление какого-то сказочного чудища, вышедшего из волн морских среди пены и тучи брызг. Потом Игрил увидел, как воевода, выехав на берег, резко остановил коня как раз у ворот, ведущих к пристани. Подозвав двух хусар, Момчил что-то сказал им, указывая на Игрила. Вскоре они направились к боярину, ведя оседланного коня в поводу.
Игрил поспешно поднял с земли брошенный ятаган, надел на левую руку агарянский щит и встал между всадниками и спящей болезненным сном девушкой. Лицо его насупилось и покрылось морщинами, как прежде, когда он был пленником агарян. «Сперва убью Эйлюль, потом покончу с собой. Живой не отдам ее и сам живым не дамся», - пробормотал он, следя за приближающимися.
Это были Твердко и Моско. Увидев в руках у пленника обнаженный ятаган и щит, они остановились в нескольких шагах от него.
— Чего вам надо? — спросил Игрил, приготовившись к бою.
— Воевода посылает тебе коня, — ответил Твердко.— Он велел передать, чтобы ты не боялся ни за себя, ни за... ни за. ..
Он запнулся и почесал себе затылок.
— Ну, ты знаешь, за кого. Воевода какое-то чудное имя назвал. И поезжай с нами, а то сейчас ворота закроют.
— Лжете вы со своим воеводой! — гневно воскликнул Игрил. — Живым не дамся и ее не отдам.
Твердко нахмурился.
— Наш воевода не лжет, твоя милость. Он велел сказать, что, коли ты не поверишь нам, он клянется именем сестры своей Евфросины, которую ты знаешь.
Игрил опустил щит и ятаган, но глядел на момчилов-цев попрежнему недоверчиво.
— Оставьте коня, а сами отъезжайте в сторону и ждите, пока я не сяду, — сказал он.
Наклонившись над девушкой, он просунул одну руку под ее колени, другую под голову и легко поднял ее. Она на мгновенье открыла глаза, поглядела на него и опять закрыла. Голова ее склонилась ему на плечо, как голова раненой птички.
Игрил подошел к коню и сел в седло.
— Теперь поезжайте вперед, — сказал он момчилов-цам, укрывая девушку плащом.
Потом взял поводья в левую руку, продолжая сжимать в правой рукоять ятагана.
И все трое — Твердко и Моско впереди, Игрил за ними — поехали по окровавленной дороге, возле которой плескались волны Белого моря.
В тот вечер гладь Периторского озера отражала 3ве3ды, сиявшие в высоком летнем небе, и бесчисленные костры, зажженные на болотистом берегу, среди зеленого дубняка. Огненные отблески плясали между серебряными ликами звезд, чуть дрожащими в черной глубине воды, словно от холода. Временами под дуновением вечернего ветра прибрежный тростник протяжно шуме. и п0 водной поверхности пробегали длинные плавные волны, достигавшие узких канавок, проложеиных в болотной траве.
Близ одного из таких заливчиков по одну сторону большого костра сидели Момчил, Раденко из Милопусты, одноглазый Войхна и еще несколько момчиловцев, а по другую — прислонившись к сухой смоковнице, боярин Игрил. Рядом с ним на куче сухого тростника лежала Эйлюль, завернувшись до подбородка в черную козью шкуру. Детская головка ее покоилась на коленях у молодого боярина. Усталые глаза серны глядели то на Игрила, то на костер, дым которого подымался прямо к звездному небу, легкий и бесплотный, как дыхание; потом они закрывались, и девушкой овладевала дремота. Вокруг огня кружился целый рой комаров, и поминутно кто-нибудь из момчиловцев ударял себя ладонью по укушенному месту или махал во все стороны шапкой, чтобы прогнать надоедливых тварей. Лица у всех были оживленные и обращены к Игрилу; только Момчил лежал на боку, закрыв глаза. А юноша пристально глядел на него сквозь огонь и дым, словно с нетерпением ожидая, чтоб он заговорил.
С озера донесся плеск, послышались удары весел. Войхна, шевеливший угли в костре концом ножен, наклонился вперед и стал всматриваться единственным глазом в сторону заливчика.
— Райко с лодкой, что ли? — пробормотал он себе под нос. — Пора бы уж. Куда он запропастился?
Эти слова, видимо, разбудили Момчила: воевода открыл глаза. Но ничего не сказал старому хусару, а обернулся к Игрилу. На губах его появилась насмешливая улыбка.
— Когда я слушаю твои рассказы о том, как ты гнался за Юсуфом, как потом тебя схватили агаряне, знаешь, что меня больше всего удивляет, Игрил?
Резко приподнявшись, он облокотился на руКу.
— То, что и ты, и твой боярин Витомир, и греки, и болгары всюду ездили, как на прогулку. Будто вам до агарян дела не было: кто такие? Откуда взялись? А ведь об этом стоило подумать! Как по-твоему, Раденко? Правильно я говорю, побратим? — неожиданно обернулся он к молчаливому сербу, который сидел, скрестив ноги, немного в стороне от костра и задумчиво следил за переменчивой игрой огня.
Очнувшись, Раденко поглядел на воеводу с виноватым выражением. Огонь, полыхнув в его сторону, осветил его изуродованный нос и близко посаженные глаза.
— Правильно, побратим-воевода: очень даже
стоило, — как всегда медленно, вдумчиво ответил он. — Они дрались вчера мужественно, как юнаки. Нам, христианам, надо об этом подумать.
— Пусть об этом бояре думают: им нужно царство и страну защищать. А с нас, голытьбы, агаряне эти что возьмут? — заметит один из момчиловцев и, кинув быстрый взгляд на воеводу, уставился на Игрила.
Тот опять взглянул в глаза Момчилу, словно желая понять, по нраву ли пришлись воеводе слова Раденки и момчиловца. Но лицо Момчила оставалось непроницаемым; он опять лег на бок.
Игрил не выдержал.
— А ты как думаешь, воевода? Ежели агаряне пойдут на нас войною, нападут на христиан, одним ли нам следует против них выступить? — спросил он, краснея. Потом горячо и взволнованно прибавил: — А они непременно на христиан нападут, попомни мое слово! Десяти лет не пройдет, как агаряне будут топтать эту землю.
— Очень может быть. Между христианами нет согласия: цари каждую пядь земли друг у друга оспаривают, владетели из-за своих прав и проний как собаки грызутся, а о народе никто не думает,— вздохнув, тихо промолвил Раденко.
— Боярин, — промолвил Момчил, — слышали мы от тебя о твоей неволе у агарян. Много пришлось тебе вытерпеть. И нишанджи был ты у них: рабом, выходит. А теперь расскажи немного о невесте своей Эйлюль. Где ты нашел ее и как вышло, что? ..
Но тут, услыхав свое имя или почувствовав укус комара, девушка вздрогнула и открыла глаза.
