столи
^лго^нимок
день
последний
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
52
53
54
55
56
57
58
59
60
61
62
63
стоям&rO|*4HNOB
столи
^лго^нимок
день
++
последний
истерический ромли из жизи и XIV столетия
Перевод с болгарского
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ москвл 1955
Перевод Д. Г о р б о в а Послесловие С. Н и к и т и на
Переплет, титул и гравюры работы художника Л. Кравченко
Перевод сделан по третьему болгарскому изданию с изменениями, внесенными автором.
Дорогой памяти Костадина Чех• ларова — мудрого и вещего сердцем — посвящается эта книга
ПРЕДИСЛОВИЕ R ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ
В романе «День последний» отражена эпоха царя Иоанна-Александра до битвы при Димотике ( 1352) и переправы турок через Великий брод, то есть Дарданеллы ( 1354). Этот отрезок времени в известном смысле является последним днем нашей свободной жизни, прерванной наступлением турецкого рабства: после указанных событий появляются первые вечерние тени, и буря, до тех пор лишь предугадываемая и предчувствуемая, разражается над Балканами со страшной силой. Заглавие романа имеет характер- не только символический, но отчасти и вполне реальный: оно говорит о конце, о гибели, еще не наступившей, но уже предопределенной, подготовленной законами природы и истории.
Все это бурное, но' забытое прошлое я постарался воскресить в своей книге. Все лица, упомянутые в византийских хрониках или наших летописях, заняли свое место. Души людей, давно истлевших в могиле, и дух эпохи, имеющей теперь лишь историческое значение, ожили в мертвых знаках. Время было' суровое — и я его не приукрашивал; ничтожество и эгоизм правящих верхов представил не смягченными, не возвеличенными из уважения к титулам, которые выдвинули этих людей на авансцену истории. Я старался создать национальный исторический роман без ненужного воинствующего' национализма. Страдания народа накануне рабства, его творческий труд, семена, им посеянные, но не давшие плода, все это, я убежден, нашло здесь верное отображе-ние.
Место действия романа — вся Болгария. Я считал, что будет правильней выйти из стен Царевца 1 и Трапе-зицы не только ввиду свойственной тому времени и характерной для него раздробленности. В дебрях вековых лесов, под соломенными крышами хижин, в боярских вотчинах и прониях, в темных кельях монастырей и скитов ведут неведомое или полуисторическое существование разбойники-хусары, отроки и парики, молчальники-исихасты, богомилы и странники по святым местам. Дух времени выразился в этих людях ярче и красноречивей, чем во всяких прахторах, примикюрах, протовестиариях и дуксах тырновского двора. Их души были средоточием предчувствий будущего; все они в равной степени и с одинаковой верой ждали чего-то такого, что наступит, неизбежно должно наступить — и все изменит в этом мире. Православные и еретики, мирные крестьяне и суровые хусары живут мыслью о боге, воздающем каждому по заслугам, носителе истины и правды; именно через это открывается им смысл всей тогдашней жизни и ее внутреннее значение. Центр тяжести переместился в низы. Хотя в Тырнове с прежним блеском властвует царь и средневековые связи все крепче привязывают людей к самодержцу, окружающим его великим боярам и соборной православной церкви, внизу, совершенно независимо от них, идет упорная тайная работа: там мечтают об установлении единства и согласия в государстве, о внутреннем мире в стране, об установлении единства и согласия между балканскими народами для отражения наступающих с юга агарян-турок. И получается, что не те, кто держит бразды правления, а неизвестные, лишенные власти — первые указывают путь спасения.
Конечно, я подчеркнул отдельные стремления, придал крылья желаниям и мечтам; историчеокие данные служили мне скорей вехами, чем шорами; датировка некоторых фактов изменена; второстепенные события, происходившие в разное время и в разных местах, сближены во времени и пространстве. Но в общем эпоха и события, люди и предметы показаны в своем подлинном виде, насколько мы можем представить его себе спустя шесть веков. Тем, кто ищет в историческом романе одной архео-
1 Объяснение незнакомых слоо и названий дается под строкой соответствующих местах текста романа, а также в послесловИИ.
б
логии, популярного комментария к учебнику истории или сплошного патриотического дифирамба, эта книга придеТСя, быть может, не по вкусу. Не скро^ нго нередко я стремился как раз к обратному: старался мжодат в°з-можно уменьшить так называемую «прибавочную стои-мостъ» исторического романа, создавая прежде всего одуШевленные образы живых людей, — таки^ которые с небольшими изменениями могли бы жить и среди нас в НаШи дНи. Думаю, что этим я не погрешш ни против исторической правды, ни против вечной правды жизни, ВЧера и сегодня одинаковой, равно простой и мн°го-ликой.
Я старался придать языку романа оттенок старины, п0льзуясь — умеренно и не в качестве внешних сгатасга-ческих украшений — малоизвестными словами и °б°ро-тами. Мне кажется, для внимательного читателя они будут понятны; поэтому я не приложил к своей книге Словаря. Воспроизвожу я и старинное произношение некоторых нарицательных и собственных имен, а такжс грамматические формы, ныне ставшие редкими.
Рождество 1931 г.
ЧАСТЬ
« ... Или парики и отроки. или какие-нибудь люди...»
Оряховская царская грамота
1. КОСТЕР В ЛЕСУ
На седьмом году своего царствования, после битвы близ крепости Руссокастро, царь Иоанн-Александр, как было договорено заранее, устроил в конце весны, вместе с императором Андроником, пышную свадьбу.
Целую неделю на берегах Тунджи возле СМ,рина шло царское пированье, с весельем и роскошью, давно не виданными ни у болгар, ни у византийцев. Как будто лившееся рекой вино смыло всю вражду и память о нанесенных ранах; в песнях, которыми обменивались обе стороны, звучали лишь радость и довольство. А только умолкали песни, тотчас начинались конские ристания, метанье копий или, по болгарскому почину, борьба нарочно доставленных владельцами-боярами из самого Загорья дородных отроков-горцев с сухими и жилистыми, как воловий ремень, греческими рыбаками. Как ни огромно было количество гостей, еще больше народу собралось без всякого приглашения — поглядеть да послушать, чтоб потом было что передавать из рода в род о двух царях, облобызавшихся в Георгиев день, после венчания красивых и разодетых, как куклы, новобрачных: десятилетней дочери Андроника Марии и царского сына — молодого Михаила-Асеня. Будь воля неуемных бояр и владетелей, кто знает, сколько продолжалось бы празднество; но на девятый день утром императорские конюхи вывели оседланного Андроникова жеребца, и сам император, со слезами обняв дочь, отправляемую к варварам, подал знак разъезжаться. Так как из шатра болгарского царя никто не вышел, император тронулся в путь, не
