Он стал что-то шептать стрелкам с колчанами, полными толстых стрел, похожих на обмотанные куделью веретена.

— В заливе — пятнадцать агарянских ладей. Умур-бег Кантакузену их на помощь прислал. Воевода приказал их сжечь. Как услышите шум и трубы в городе, так стреляйте. Да почаще. Сперва хорошенько паклю разожгите. Удастся ладьи поджечь, двиньтесь на море. Вам лодки подадут. А Нистор с другим отрядом слева нападет.

— Натянуть лук нетрудно, да как стрелять в такой тьме? — спросил Твердко.

— С вами пойдут здешние горцы-рыбаки — из тех, что против Кантакузена и бояр. Зилотами называются, что ли. Воевода говорил, да не помню.

В это время из города донесся троекратный звук военного рога, и в высоте, на одной из башен, вспыхнул огонь.

— Вторую стражу трубят, — проворчал кто-то. — Пускай трубят! Новых караульных тоже скоро сон одолеет.

Кто-то тихо подошел к Войхне и долго шептал ему на ухо.

— Теперь вот еще что, ребята, — громко промолвил Войхна, подняв голову. — Воевода требует двадцать человек, вооруженных одними мечами — и чтобы по-гречески понимали. Они войдут с Райком в город по подземному ходу и стражу у ворот перебьют. Есть охотники?

Наступило короткое молчание, но вскоре с разных сторон послышались голоса, среди всадников произошло движение, охотники потянулись вереницей. Войхна молча пересчитал их и поставил в стороне.

— А по-гречески-то знаете? — осведомился он, окончив подсчет.

— Стихилисто-милихисто знаем, — ответил шутник-момчиловец. — А еще лучше знает мой меч. Язык у него острый, на славу присюсюкнет.

— Ну, коней товарищам оставьте, а сами с мечами и стрелами — за мной, к воеводе! — скомандовал Войхна, и в голосе его не слышалось ни шутки, ни суровости.

Предводительствуемые старым воеводой, охотники скоро потонули во мраке, а конный отряд остался на месте. Кони продолжали щипать тугую траву, склонив голову между передних копыт, а люди топтались на месте, перекидывались шутками или по ветру и реву моря гадали о том, какая будет завтра погода. Ночь словно остановилась на месте и легла брюхом на землю, как усталый зверь. Над головами людей и животных время от времени пробегало дыханье соленого ветра, улетавшего в безлюдное черное пространство, где печально выли шакалы. Некоторые момчиловцы начали было задремывать, склонившись на шею коня, как вдруг над городом, облизав весь нависший небосклон, взвился язык пламени. В тот же миг оттуда долетели крики толпы и раздались какие-то подземные, тупые удары. Возле самого отряда послышался топот коней, и в ночи прозвучал тот же суровый голос:

— По коням! За мной!

И снова во мраке помчались могучие черные всадники и зашумела трава, но люди ехали теперь не тихо и молча, как тени. Топот копыт и звяканье ножен о стремена перекрыл общий крик, бурно всколыхнувший ночь. Чем длинней и многочисленней становились языки пламени, тем громче и веселей гремели крики темных всадников. В красном свете, распространявшемся от стен города, грозно засверкали их обнаженные мечи и наклоненные вперед копья. Во всех концах города трубили трубы. Вот впереди показались стены, и стало ясно видно, как за бойницами бегают воины в сверкающих, будто раскаленных, железных доспехах. Две-три стрелы просвистели высоко в воздухе. За крутым поворотом дороги перед всадниками возникли высокие ворота, полуоткрытые, как рот мертвеца. Оттуда неслись крики и звон оружия.

Огромный всадник на огромном коне первым перепрыгнул неглубокий ров и бурей ворвался в приоткрытые ворота. Это был Момчил. Прыжок был такой длинный, что из-под копыт коня посыпались искры, и животное чуть не упало на щербатую каменную мостовую. Но Момчил пришпорил его и с поднятым мечом ринулся к кучке дерущихся возле ворот. Одни из них напирали спинами на ворота, чтобы их закрыть, в то же время отбиваясь мечами от момчиловцев. Сверху, с башни, сыпался град камней и стрел. Звон оружия смешивался с яростными криками сражающихся. Горящие в бойницах факелы и зар^о пожара озаряли все кругом красным светом. Ворота заСкрипели, закачались и открыли еще шире свою пасть. Как ^з в это мгновение сверкнул Момчилов меч. Отрубив чьи-то пальцы, он впился глубоко в деревянные бревна ворот. Момчиловцы сразу узнали этот страшный удар, издали радостный крик и еще сшьней потянули ворота. Наконец ворота распахнулись настежь, с такой силой стукнув по боковой башне, что загудели, а от каменной стены отвалилось несколько обломков. В зияющий пролет хлынула конница. Вся площадка перед воротами наполнилась развевающимися черными гривами коней и возвышающимися над ними плотными фигурами всадников.

Момчиловцы придержали коней.

— Глядите! Корабли горят! — крикнул кто-то.

Внизу, на море, кострами пылали три ладьи. Мачты

их походили на дымящиеся головни, красные языки пламени проворными белками сновали по веревочным лестницам, паруса, полусгоревшие и рваные, полоскались по ветру, будто огненные знамена.

Откуда-то появился Райко.

— Воевода!

Только одно слово промолвил на этот раз разговорчивый племянник воеводы. Отыскав Момчила, он принялся что-то шептать ему на ухо, показывая рукой на башню, находившуюся в середине города, ближе к морю. Момчил ничего не ответил, только стал искать кого-то глазами среди своих.

— Саздан! — крикнул он.

Длинный серб медленно отделился от группы всадников.

— Останься со своим отрядом здесь, — коротко приказал Момчил и повернулся к воротам, так что одну щеку его озарил огонь пожара, а другая осталась в тени. — Охраняй башни и соседние бойницы. Кто вооруженный подходить будет — стреляй без промедления! Но мирных жителей не трогайте!

И, повернув коня, поскакал вниз, к морю; за ним Райко и остальные.

Уличка скоро привела их к одним воротам и вывела на берег ярко освещенный пылающими ладьями. Остальные корабли находились в открытом море. Их высокие кормы и надутые паруса белели над волнами, как напуганная стая уток.

Но Момчил и его спутники даже почти не взглянули на море. На узкой полоске земли, возле нескольких островерхих шатров, рубились человек сто — не на живот, а на смерть. Между двух черных ладей, еще остававшихся в заливе, и берегом сновали лодки, битком набитые агарянами. Первый заметил эти лодки Райко.

— Коли мы их не перехватим, половина убежит на корабли, — крикнул он и направил своего высокого быстрого скакуна к самой воде.

Волна, плеснув в ноги коню, выбросила на песок обломок обгорелой мачты.

Воевода покачал головой, всматриваясь в тени сражающихся.

— Не успеют. Мы во-время прискакали, — пробормотал он. — Райко, возьми пятьдесят человек, скачи по берегу, а потом по воде, вброд! Нистор и греки с той стороны здорово их прижали. Теперь дело за нами. Отрежьте агарян от моря, а мы с побратимом Раденкой сверху ударим. Действуйте! Скорее!

Люди Райка словно только того и ждали: тотчас подняли коней вскачь по мелководью. Момчил постоял на месте, потом, увидев, что передовые всадники уже атаковали одну готовую отплыть лодку, привстал на стременах и повел своих. Лодка опрокинулась, и желтые чалмы очутились в воде. Следуя вдоль городской стены, Момчил подвел свою дружину так близко к месту боя, что можно было разглядеть лица дерущихся. Но полоска суши стала уже тесной, и всадники ехали теперь по двое, по трое в ряд, а кони, испуганные волнами и пожаром, пятились назад, становились на дыбы или спотыкались, увязая в рыхлом песке. Тогда Момчил спешился. Момчиловцы последовали его примеру.

— Кто с мечом — за мной! Коней оставить копейщикам! И еще одно, — крикнул он громче, покрывая вой ветра и шум сражения: — В плен не брать! Руби и коли!

С этим возгласом он ринулся в самую гущу боя. Его рослая фигура была видна издали; на нее глядели, за ней следовали, как за знаменем, его верные момчиловцы. И как дровосек прокладывает путь топором в лесной чаще, так Момчил прорубал проход в живой стене врагов.

«Чудные шапки у этих агарян, вроде капустных кочанов!» — пронеслось у него в мозгу, когда он повалил