Царь Иоанн-Александр поглядел на него, прищурившись, и кивнул. Но молодых бояр затея товарища, видимо, испугала: они стали дергать его за плащ. Сам Михаил-Асень был заметно встревожен.
— Я тоже, царь и бояре, — громогласно воскликнул Иончо, подымая чашу, с которой еще капало вино, — пью за царство и восемь новых крепостей! Да здравствуют они, говорю и я!
— Отлично, отлично! — одобрительно закачали головой бояре.
Только царь и Раксин сидели неподвижно, словно ожидая от черномазого воеводы чего-то другого. Им не пришлось долго ждать. Воевода переместил чашу в левую руку, а правой вынул меч из ножен и так быстро поднял его вверх, что лезвие срезало несколько виноградных побегов и они упали прямо на стол.
— И еще, царь и бояре, я пью за то ... - продолжал он, размахивая блестящим клинком. — Пью за болгарский боевой меч!
С этими словами он поднес чашу ко рту, но не допил ее до дна. Опустив меч и держа его над блюдом с остатками косуль, он облил его недопитым вином. Густая красная влага покрыла железо как бы пятнами кровавой ржавчины.
— Ура! — взревел он опять, дерзко глядя на царя и Раксина.
Молодые бояре все, как один, вскочили со своих мест и, громко крича, залпом осушили чаши; более буйные тоже выхватили мечи из ножен и подняли их вверх. Лица у всех были красные, глаза сверкали боевым задором. Михаил-Асень, вокруг которого торчало больше всего клинков, не обнажил своего меча, но, встав, на глазах у всех обнял воеводу и поцеловал его в губы. От этого братского поцелуя, напечатленного на губах их товарища наследником престола, бояре как будто совсем обезумели.
— Веди нас в бой, царь, чтоб и мы обагрили мечи свои вражеской кровью!
— Довольно им отдыхать в ножнах!
— Не мила земля, добытая без крови!
— Александр, вспомни Асеня!
— Бери пример с Душана: он и греческие и болгарские земли берет!
Среди раскрасневшихся, разбушевавшихся бояр мирно и спокойно сидели только три представителя духовенства: игумен Никодим, Теодосий и отец Филипп. Но в то время как на лицах у первых двух не было заметно ни страха, ни тревоги, словно воинственное бряцание оружием вовсе не достигало их ушей, отец Филипп пожелтел еще больше, испуганно склонившись в своем кресле к толстому протостратору Михаилу, продолжавшему есть и пить, ухитряясь, однако, с набитым ртом кричать не меньше других. Наконец отец Филипп не выдержал: оглянулся на царя, — как бы тот не увидел! — торопливо перекрестился, прикрывшись презручником *, и пропал среди орущих бояр и разинувших рты слуг.
Царь Иоанн-Александр сперва как будто рассердился: взгляд его серых глаз стал еще холодней, сжатая в кулак правая рука легла на грудь. Но скоро на губах его заиграла прежняя хитрая, лукавая улыбка.
— Эх, молодежь! — благодушно промолвил он и, повернувшись к низенькому боярину с потным теменем, продолжал: — Протокелиот! Есть у нас царевецкое вино, новое? Налей его боярам! Молодежи под стать молодое вино!
— Есть, есть, царь. Как не быть! — ответил протокелиот. — Сейчас, мигом! Эй, Стоил, йон, Бойчо!
Слуги побежали за царевецким; засуетился и протокелиот Драган, хотя они отлично знали свое дело. Когда вино полилось из кувшинов в чаши и все взгляды устремились к царю, Иоанн-Александр, подняв свою золотую чашу, гордо произнес:
— Я тоже пью за болгарский меч, но не хочу поливать меч свой кровью. Я царь, бояре, и царский клинок— в ножнах, не забывайте об этом, — продолжал он все более торжественно, меча в молодых бояр из-под насупленных бровей грозные взгляды.
Он ударил рукой по рукояти меча.
— Но и в ножнах этот меч страшит врагов моего царства. И не только страшит, а он-то и дал нам эти восемь крепостей. И что же, бояре, пал ли ради них хоть один воин? Пролилась ли хоть капля болгарской крови?
Он немного подождал, обводя взглядом молодых бояр.
— Не мила земля, добытая без крови? — снова начал он резко и сурово, с кривой усмешкой на устах. — Кто это сказал? Кому не мила, хотел бы я знать? Тебе, Ти-хот, или тебе, Павлин? Читай, читай, протовестиарий, читай, что знаешь! — резко повернулся он к Раксину с каким-то злым смехом.
Раксии не спеша вынул из-за пазухи свернутый в трубку свиток и стал медленно его разворачивать. Свиток был скреплен золотой печатью, висевшей на золотом шнуре.
— «Иоанн-Александр, во Христе боге благоверный царь и самодержец всех болгар и греков, жалует свет- 51 лых бояр и воевод Павлина, Светослава, Власия, ИоНЧа, Д,06^.^ Семира, Иоанна и Тихота прониями в Плов-дивской области, со всем, что к тем прониям принадлежит, как то: живущими на тех землях париками, а равно сборами за пользование переправами, мостами, охотничьими угодьями, пешеходными и проезжими путями и прочим, во славу и памятование щедрой десницы превысокого царя нашего богоугодного и боговенчанного Иоанна-Александра», — медленно прочел старый Раксин, взглядывая на каждого боярина или воеводу при прои3-несении его имени. — Царский хартофилакс 51 в Тырнове выдаст каждому из них грамоту с красной царской подписью и царской печатью, — прибавил в заключение про-товестиарий и подал с поклоном свиток Александру.
Царь медленно свернул свиток и поглядел на сына. Тот некоторое время смотрел на отца, не мигая. На юном белом лице его выступили красные пятна.
— А тебя, Михаил, — протяжно произнес Иоанн-Александр, — назначаю соправителем государства, как поступали все болгарские самодержцы с наследниками престола. Да здравствует царь Михаил-Асень! — вдруг громко крикнул он, подняв чашу.
Удивленные неожиданной царской милостью, бояре и воеводы поспешили, однако, осушить свои чаши под громкие дружные клики:
— Да здравствует царь Михаил-Асень!
— Да здравствует царь Иоанн-Александр!
Первый поднялся с места Михаил-Асень. То краснея,
то бледнея, словно в душе его боролись два чувства, он медленно подошел к отцу, но ничего не сказал ему, а только поцеловал его руку. Иоанн-Александр притянул его к себе и поцеловал в лоб. Наследник встал возле его кресла. Перечисленные в царском указе бояре и воеводы, поспешно вложив мечи в ножны, стали тоже подходить по очереди к руке царя. При этом они глядели на него виновато, а то и просто избегали его взгляда. Последним подошел Иончо. Вместо того чтобы склониться, он поднял голову.
— Царь, — тихо, но твердо промолвил он, — спасибо тебе за честь и за царскую милость. Но не прогневайся и не таи на меня зла: я остаюсь при своем. Царь 52
Александр! — заговорил он громче, не смущаясь тем, что царь все больше и больше краснел, а бояре, повскакав с мест, навострили уши. — Обнажи свой меч, встань во главе войска, что стоит в Сливене, и поведи его...
— Ты что, обезумел, Иончо? — воскликнул в изумлении толстый протостратор Михаил и даже развел руками. — Царя учить вздумал?
Но Иоанн-Александр жестом остановил его.
' — Постой, Михаил, не прерывай его милость. Ну, а против кого же обнажить мне свой меч? На кого двинуть войско? — обернулся он к воеводе с каменным лицом.
Иончо печально улыбнулся.
— В греческой Фракии скоро ничего не останется от грабежей. Агаряне не больно раздумывают над тем, чья это земля: им лишь бы было что грабить и кого в рабство угонять. Ежели у соседа нива горит — и на нашу огонь переметнется. Соседнюю не погасим, своей лишимся.
— Царские пограничники знают свое дело, а царь день и ночь думает о царстве, Иончо, — с досадой промолвил Раксин. — Довольно тебе царя поучать.
Иоанн-Александр тряхнул головой и, опираясь на меч, встал из-за стола.
— Отец Никодим, спасибо тебе за угощение, за хлеб, за соль, — веско промолвил он, кланяясь игумену. — Я и в Царевце так сладко не едал. Ежели что понадобится святой обители, ты не стесняйся: царское ухо далеко слышит... А с тобой, Теодосий, мы и двух слов сказать почти не успели, — ласково обратился он к парорийскому иноку, который встал, как только поднялся из-за стола игумен, и набожно перекрестился, хотя не съел ни куска жаркого, а только отхлебнул немножко вина да отломил себе кусочек хлеба. — Завтра или послезавтра я поеду обратно в Тырново; ты будешь. моим спутником и дорогим гостем. Тебе оставлено место в моей колеснице. Нам нужно как следует потолковать о соборе и о гнусной богомильской ереси. Слышал я, что и патриарх кое в чем с тобой не согласен, — прибавил царь, улыбаясь.— Неплохо тебе с ним повидаться.
