Но перестали кричать и гуторить только стоявшие впереди, возле греков, а сзади продолжались и веселые ⁴⁷

возгласы и топот ног. Саздан, потащившийся было вслед за Райком, не выдержал и примкнул к пляшущим. Конные и пешие пришли в движение, потянулись за Райком, и когда тот подошел к грекам, последние были почти со всех сторон окружены раскрасневшимися веселыми лицами, глядевшими на них без злобы и вражды, а скорей насмешливо и с любопытством. Вместе с Райком подошли дровосек и Панко. Испуганные глаза немого горели от возбуждения, и он откликался на особенно громкие возгласы пляшущих какими-то невнятными, дикими криками.

— Калимера! Добро пожаловать! — повторил Райко и остановился.

Как ни был он пьян, однако ощупал скопца с товарищами быстрым и хитрым взглядом; потом перевел этот взгляд на навьюченных мулов и впился глазами в тюки, словно стараясь угадать, что там находится.

— Кто вы и от кого? Не от Кантакузена ли? —спросил Райко, кому-то подмигнув.

Несколько всадников, продолжая разговаривать, незаметно поднялись вверх по откосу, отрезав гостям дорогу в лес.

Скопец, повернувшись к Райку, притворно любезным тоном ответил по-гречески:

— Поклон великому воеводе Момцилу от порфироносного базилевса Иоанна и великого доместика Апо-кавка!

И он сдержанно поклонился Райку. Остальные двое последовали его примеру.

Райко сразу отрезвел. Он даже разинул было рот от удивления.

— От Иоанна и Апокавка? — переспросил он, запинаясь. — Так ли я понял, твоя милость?

Скопец молча кивнул.

— Экий почет! Вон оно какое дело! — взволнованно пробормотал Райко, сдвинув шапку с затылка на самые брови. Но тут же опомнился, подкрутил обвисшие мокрые усы и важно промолвил:

— Милости просим, почтенные гости!

— Момцил... Ты не Момцил? — вдруг спросил скопец, поглядев на Райко уже другим взглядом.

— Э-э-э, куда там! Далеко мне до Момчила, —ответил Райко с веселым смехом. — Не Момчил и не Момцил я, а Райко!

зоз

— Момцил, Момцил! Ха-ха-ха! — захохотали окружающие момчиловцы и чабаны.

А из задних рядов послышался насмешливый голос:

— Эй, византиец! Ну-ка скажи: «шестьдесят шесть пригоршней жита»!

Но грек, сделав вид, будто не понял, снова обратился к Райку с прежним гордым и высокомерным выражением:

— Веди к Момцилу, веди скорей! Времени нет ...

— Ладно, ладно, — ответил Райко, не спуская глаз с вьюков.

Потом, обернувшись, крикнул:

— Эй, Нистор!

Этот зов подхватили другие голоса. Головы стали оборачиваться, люди зашевелились, и, наконец, на крыльце корчмы появился Нистор с таким же раскрасневшимся, потным лицом, как у Райка.

— Ты поведешь дружину вместо меня, Нистор, — тихо сказал ему Райко, когда тот подошел. — А я отведу к Момчилу вот этих послов Апокавка. Сдается мне, что они пришли просить помощи против Кантакузена.

— К чертям Кантакузена! — проворчал Нистор, шатаясь.

Райко крепко схватил его за плечо и еще тише шепнул ему:

— Да, да, Нистор. На что нам теперь Кантакузен? Это дело прошлое. И велика ли корысть? Меропу нам дал! Да мы бы ее и без него взяли. А эти вот? Они и дальше от нас — не будут в наши дела соваться — и дадут больше. Отведу я их к Момчилу! Авось он по-нашему взглянет.

— Ну, счастливого пути! —громко крикнул он. — А у Белой воды, где мы прошлое лето станом стояли, ждите меня! Я вас догоню.

Нистор, ничего не ответив, а только кивнув головой, скомандовал момчиловцам:

— По коням!

Через мгновенье на дороге никого уже не было, кроме всадников, быстро вдевающих ногу в стремя, строящихся по три в ряд и поправляющих притороченные к седлам колчаны со стрелами. Нистор тронул рысью своего плотного приземистого коня с белой звездой на лбу и хвостом до земли.

— Счастливого пути! Счастливо доехать до Белой воды! — еще раз крикнул Райко отъезжающим и замахал рукой.

Всадники дали шпоры коням и поскакали вверх по косогору. За ними потянулась туча пыли. Дорога опустела. Чабаны и пешие момчиловцы, чокавшиеся с всадниками или плясавшие хоро, ушли на крыльцо допивать свои чаши и продолжать пирушку. Когда всадники скрылись за деревьями, Райко тоже тронул своего большого коня. И, не говоря ни слова, повел греков в село.

Но тут по обе ещроны дороги, а нередко и на самой дороге толпился народ, и шум стоял не меньший, чем возле корчмы. В одном месте, окруженные зеваками-кре-стьянами и полупьяными момчиловцами, боролись здоровенные парни, голые по пояс, с телом, блестящим от пота; в другом, под звуки волынки, плясуны откалывали какое-то особенное хоро на пятках. Длинные косичники женщин извивались в воздухе черными змеями в такт пляске; парни с обнаженной грудью, тяжело дыша, вились вокруг них петухами, вприсядку, подскакивали и хлопали себя ладонями по бедрам. Дальше посреди дороги два момчиловца в латах, со щитом в руке, ожесточенно бились на мечах. Только по веселым лицам зрителей можно было догадаться, что это игра.

Райко закричал, чтобы ему дали дорогу, но ни бойцы, ни зрители не слышали его криков. Тогда один из спутников Райка, подкравшись к бойцам сзади, проворно перерезал лямки их красных штанов. Штаны свалились, обнажив косматые зады, и это заставило разгоряченных воинов остановиться. Под общий хохот присутствующих они отбежали в сторону, освободив путь для Райка и греков. Лица гостей, смотревших сверху вниз на всю эту веселую суматоху, вытянулись при виде виселицы, на которой качались трупы двух хусар. Один, огромный, тучный, страшно косматый, глядел остекленевшими глазами на дорогу. Это был Халахойда. Но под ногами повешенных вился шумный беззаботный хоровод, а в середине его момчиловец размахивал двумя мечами, ударяя ими друг о друга, и что-то напевал под ритм музыки.

— Сто, сто это? — спросил скопец, дернув Райко за рукав.

— Это? — сурово переспросил Райко. — Да кому что полагается: хорошему — одно, дурному — другое. Хорошему — милости просим, дурному — петля. Так Момчил на дело смотрит. А вы, коли вам не нравится, сюда глядите: вот Подвис, а вот башня, к которой мы путь держим.

С этими словами Райко первый въехал в широкие ворота засеки.

Конские копыта затопали по кривой каменной уличке, легко взбегавшей кверху, в крепость. По обеим сторонам ее тянулся ряд деревянных домишек с выступающим вперед вторым этажом. На дороге, да и во дворах было чисто, прибрано-, цветущие плодовые деревья радовали глаз, наполняя воздух запахом меда и весны.

И тут было множество' подвыпивших, веселых мероп-чан и момчиловцев, прижимавшихся к стенам домов, чтобы пропустить едущих. Наверху дорога, круто спустившись вниз, приводила к башне, перед которой тоже толпился народ. Райко соскочил с коня.

— Слезайте, дорогие гости, — повернулся он к грекам.— Приехали. Эй, Григор, Никола! — крикнул он, глядя на толпящийся люд. — Растолкайте-ка толпу, очистите дорогу гостям! Это не кто-нибудь, а царьградцы. Коней их хорошенько накормите и с воинами их не ссорьтесь!

Несмотря на усилия Григора и Николы растолкать толпу своими могучими плечами, она попрежнему мешала пройти в ворота. Там была страшная толкотня: одни входили, другие выходили. Несколько момчиловцев с копьями в руках стояли по обе стороны входа. Но трудно было понять — что и от кого они охраняют, так как они сами болтали, смеялись и даже охотно чокались с крестьянами. Гомон тут стоял такой же: громкий, веселый, беззаботный.

— Посторонитесь, люди добрые, дайте пройти! — крикнул Райко, ведя гостей. — Неужто не узнали? Меня Момчил зовет.

— Тебя Момчил зовет, а мы сами хотим его видеть, спасибо ему сказать, — возразил румяный старик в шапке, похожей на опрокинутый котел, бежавший рядом с конем Райка. — Который раз с самой Смолени прихожу, чтоб его повидать!

— Правильно, правильно, дед. Спасибо Момчилу! — послышалось со всех сторон. — Да здравствует Момчил!

— Да здравствует отец наш!

— Он шесть месяцев кефалией у нас, а другой за шесть лет столько добра не сделает!