Добежав до них раньше, чем подъехали всадники, он 44 схватил за руку более молодого — как раз в тот момент, когда последний старался вытащить застрявший в дереве топор. Это ему не удалось, топор сидел крепко, и дрова-сек сердито повернул потное лицо к мальчику.
— Отстань, а то вот дам топором! — крикнул он. — Что впился, как пиявка?
— Бу-бу-бу, — забормотал мальчик, не выпуская руки взрослого и с испугом глядя назад.
Наконец он поднял руку и показал на приближающихся.
— Что там такое, Панко? — уже ласково спросил дровосек и, дернув изо всех сил конец топорища, вырвал защемленное лезвие.
Зажав топор между колен, он обернулся.
Всадники, запутавшись в сучьях поваленных деревьев, безуспешно искали тропинки или какого-нибудь прохода. Безусый, махавший мальчику, теперь замахал дровосеку. Тот, что-то проворчав себе под нос, поднял топор на плечо и медленно пошел вниз. Взгляд его из-под нависших, как подмытый берег, бровей был злобен и недоверчив. Ребенок, успокоившийся и полный любопытства, побежал за ним, как собачонка.
В десяти шагах от всадников дровосек остановился. Их отделял от него толстый развесистый бук. Дровосек смотрел на незнакомца, не говоря ни слова.
— Здраст, Христос помогай! — промолвил безусый на ломаном болгарском языке.
— Вы греки? — спросил дровосек и снял с плеча топор. — Коли греки, сейчас же уезжайте. Чего вам здесь надо? — прибавил он, и желтые глаза его вспыхнули злым огнем.
— Сто? Сто? — громко крикнул грек.
' — Ни сто, ни двести. Ступайте прочь! Не нужно нам
греков. Греки — волки, — еще грубее продолжал горец, приподнимая топор. — Тут ваше царство кончилось.
Сухое морщинистое лицо скопца раздулось и покраснело.
Один из его спутников, пожилой, толстый, с маленькими, глядящими снизу вверх, хитрыми глазками, вмешался начальническим тоном:
— Где кефалия Момцил?
— Момчил не кефалия, так и знай! — закричал на него дровосек и сделал даже несколько шагов вперед. — Момчил — царь Меропы. Он здесь царствует, слышишь?
Проваливайте подобру-поздорову! Чтоб плевка вашего не было на этой земле! Убирайтесь!
И, скрипнув на них зубами, он снова вскинул топор на плечо, Чтоб идти, но столкнулся с другим дровосеком. У того был и взгляд похитрей и вид старше: седая борода, длинные волосы, покрывавшие всю голову, как паутина покрывает кустарник.
— Погоди, Черньо! Чего ты раскричался? — тихо сказал он. — Разве не видишь? Ведь это купцы, товар везут ... Давай вытрясем из них м ал енько, а потом пускай катят, откуда пришли . ..
И тотчас повернулся к грекам:
— А вам зачем Момчил? Воевода нынче веселится. Ему не до греков и не до купцов.
— Ты водис в Повисдос, Момцил пустит, — возразил скопец, видимо обрадованный вмешательством другого, более мирно настроенного горца.
Дровосек почесал себе затылок и подмигнул:
— Я вас отведу, а только вы мне чего-нибудь дайте. Коли воевода рассердится, мне первому попадет.
— Кало, кало 1 На, возьми!
Скопец достал из-за пазухи серебряную монету. Она упала за буком, у ног дровосека. Старший поднял ее и стал рассматривать.
— Одной мало. Мне с братом надо поделиться, — сказал он, снова подмигнув, на этот раз другим глазом.— Дай еще одну!
Вторая монета перелетела через поваленный бук. Горец поднял и принялся рассматривать и ее.
— Ладно, сведу вас, — промолвил он. — Только внизу вы мне еще золотой дадите. А то скажу всем, что вы приехали убить Момчила. Тогда вам живым из Подвиса не уйти. Слышите, какой там шум вино подняло.
В самом деле, шум стоял ужасный. Греки прислушались, даже поглядели в ту сторон у.
— Кало, — сердито бросил акопец и кивнул.
Дровосек сунул одну монету в руку Черньо, глядевшему на чужаков все так же хмуро и зло, другую спрятал себе за пазуху и, положив топор на плечо, обошел вокруг ствола. Немой побежал за ним.
Всадники выехали на дорогу, где их ждал маленький 45 караван, что-то сказали стрелкам, и вся вереница последовала -..-за дровосеком, ведшим Панко за руку. Немой время от времени оборачивался, глядя с любопытством и страхом на незнакомцев.
Спускаясь вниз, дорога то терялась в лесу, то выходила на голое место. Чем ниже, тем ясней слышался шум; можно было различить даже отдельные голоса и топот ног, как будто там плясали хоро 1 За крутым поворотом у самой дороги показалась вросшая в землю ветхая избушка с просторными сенями. Вокруг нее и на самой дороге толпилось такое множество народу и коней, что яблоку негде было упасть. Всадники стояли почти все вместе, по три в ряд, и так как головы коней были обращены к горе, можно было думать, что это отряд, собирающийся куда-то выступить. Но, видно, перед походом всадники решили осушить еще по чаше, а выпив, загуторили: день, мол, весенний, длинный и светлый; поспеем, куда надо! В самом деле, и сдвинутые набекрень шапки с заткнутым желтым цветком первоцвета, и раскрасневшиеся веселые лица, и громкий говор, прерываемый хохотом во всю глотку, — все говорило о том, что вина уже много выпито, а можно выпить еще столько же. Сидевшие на конях то и дело подымали большие чаши и, осушив их, нагибались, чтобы обняться с пешими, при этом так перевешиваясь набок, что у коней чуть не лопались подпруги и животные беспокойно перебирали ногами. Сзади, со стороны крыльца, шел другой шум: там пели какую-то задорную песню, кто-то плясал, сильно топая ногами, но слов песни невозможно было разобрать; слышался только однообразный припев: «Дака-дука, дам-бара-думбара, э-эй!» По мере приближения к толпе становилось ясно, что она состоит из горцев-чабанов и свинопасов, высоких, стройных, в кожухах и меховых наголенниках; а разноцветная одежда всадников, их блестящие копья и высокие мягкие сапоги с длинными шпорами сразу говорили о том, что это момчиловцы.
Когда дровосек и греки подошли корчме, на крыльцо вышел Райко, окруженный веселыми, разгульными мом-чиловцами и горцами. Сам Райко, пополневший, с расстегнутым воротом и в сдвинутой на затылок шапке, был, видимо, совершенно пьян, хотя шел твердыми шагами и 46 голову держал прямо. Лицо у него было веселое, полное, мокрые от вина усы обвисли. Он почему-то размахивал руками, не забывая в то же время подносить ко рту жбанчик или кувшин. Оттого ли, что на крыльце появился Райко, или просто люди устали орать, толпа притихла, и топот пляшущих, пенье стали глуше. Однако гусла продолжала пиликать, и попрежнему слышались возгласы:
— Эй, Вылчан, разделывай! Бей в бубен, бей!
— Руби!
— Чай, ноги не боярские! Чего беречь!
— И вот этак и вот так!
— Дака-дука, дамбара-думбара! Эй!
— Добрый, братья, час собрал сюда нас!
Устремив глаза на пляшущих, которых грекам, приближающимся с другой стороны 'Корчмы, не было видно, Райко сам начал приплясывать на ходу, поворачивая голову то- вправо, то влево и прищелкивая пальцами в такт задорному припеву. Откуда-то сзади появился и серб Саздан с лихо закрученными тонкими усами, еще более пьяный, чем Райко. Он тоже стал пошевеливать плечами и притопывать на месте, а потом прямо пустился в пляс, с отчаянным гиканьем ударяя себя по бедрам.
Видя, что пробраться сквозь запрудившую дорогу толпу нет возможности, дровосек сделал грекам знак подождать, а сам обошел низом и проник в корчму через заднюю дверь.
Греки, смотревшие на всю эту веселую пьяную гульбу с высокомерным выражением, вокоре увидели его стоявшим на крыльце, возле Райка. Потянув Райко за рукав, он что-то ему шепнул. Сначала Райко, повидимому, не расслышал, даже сердито на него цыкнул и продолжал приплясывать, но, наконец, стал слушать, вытирая рукавом потный лоб. Вдруг он поднял глаза на греков, что-то сказал окружающим, которые тоже устремили взгляд на них, растолкал пеших и сошел с дровосеком на дорогу. Немой Панко последовал за ними.
— Калимера, калимера! 46— еще издали закричал Райко по-гречески, раздвигая широкой грудью толпу и махая на нее руками, чтобы не шумела.
