— Ну, и тут того-сего у жителей понаберете небось!— промолвил с лукавой улыбкой Витомир, искоса поглядев на отряд.
Среди воинов послышался осторожный, но сочувственный смех.
— Да что греха таить! Верно, боярин, — послышался тот же дерзкий голос, который возразил Драгату насчет башни. — Время военное. Много раздумывать не приходится. Знай руку подальше протягивай. Сегодня ты здесь, а завтра — ищи ветра в поле.
Боярин Витомир прищурился.
— Подальше или поближе, а только из-за этого мы теперь страдаем. Ирина, жена Кантакузена, отправила тайно послов к Умурбегу, другу ее мужа, что6 он помет ей прогив нас. Из-за этих агарян мы терпим теперь и голод и жажду, понимаете? Пока не узнаем, где ога и сколько их, не вернемся в лагерь.
— Как же это так, боярин? — раздался другой голос, более тихий и слабый, видимо старческий. — Гречанка призывает неверных, врагов господних, и против кого? Против своих же единоверцев! Царь прислал нас спасать ее от царьградцев, а она — баба, не знает, сколько аспр 40 в пиастре, — в мужские дела мешается. Фу! Взял бы муж за косы да прялкой...
Раздался дружный хохот. Засмеялся и Витомир. Лицо его приобрело то же простодушное, доброе выражение, какое оно имело за четыре года до этого, на пиру возле Большого рва. Только губы его не были красны от вина.
— Нет у нее прялки, Станимир, — весело промолвил он. — Ведь она — царица, так же как и та, что сидит в Царьграде, Анна, вдова Андроникова. И муж ее не с ней, а в Сербии; поехал просить помощи у Душана. Ну, довольно болтать! Вот какие дела, Драгота!
Боярин повернулся к башне и стал внимательно- что-то рассматривать. Башня была видна во всех подробностях, так что можно было даже перечесть по пальцам все окна и бойницы; на самом верху, блестя в лучах солнца, торчало копье караульного. Потом Витомир поглядел вокруг себя, как бы пересчитывая своих.
— А ведь боярин Игрил со своими псарями и сокольничими еще не вернулся!—вдруг озабоченно воскликнул он. — Куда он пропал? Ни соколов его в небе не видно, ни гончие не лают в лесу... Эге! А это что ж такое?
Из башни выехал всадник и: быстро поскакал по извилистой дороге к остановившемуся отряду. Когда он приблизился, все увидели, что он машет им рукой, приглашая ехать в башню.
— Да ведь это Стаматко, сокольничий боярина! — послышались голоса.
— Он, он самый! Вон опять рукой замахал... А сокол у него на правой сидит.
— Что за притча! —вмешался старый Драгота, вперив глаза вдаль и дергая свой длинный ус. — Почему же он один? Где боярин, где псари?
Витомир, не говоря ни слова, пустил коня навстречу сокольничему; весь отряд двинулся за ним. По лицу сокольничего боярин и воины еще издали поняли, что не случилось ничего плохого: оно было веселое, улыбалось. Сокольничим этим оказался действительно бывший конюх старого протасеваста Панчу — тот самый, что жалел о жеребчике у ворот Царевца.
— В башню, в башню пожалуйте! — крикнул он, перед тем как остановить коня. — Там боярин Игрил с псарями. Владетель и боярин просят вас откушать.
При этих словах воины оживились, лица у них посветлели, словно при избавлении от опасности, и, как только Стаматко к ним присоединился, они тотчас окружили его плотным кольцом. Но Стаматко, видимо, не был расположен отвечать на их вопросы; он только улыбался, лишь изредка произнося какое-нибудь словечко, разжигавшее их любопытство. Казалось, благодаря долгой службе у бояр он сам приобрел важную и сдержанную манеру обращения и разговора. Полное лицо его говорило о том, что он уже успел и закусить на скорую руку и осушить не одну чашу. Даже концы усов у него были мокрые, и он во время разговора пощипывал их двумя пальцами, подмигивая. А красивый холеный сокол с вычищенными перьями, в нагруднике рытого бархата с жемчугом, сидя у него на руке, глядел на воинов без малейшей боязни. Рука Стаматки чувствовалась Во всем облике этой птицы, как прежде в облике того жеребца, на котором ускакал аллагатор Белослав.
— В башне всего, всего довольно. А вином коней поят, — небрежно кидал он, глядя на боярина, толковавшего о чем-то с Драготой.
— После того как вы ускакали вперед, была у вас какая-нибудь встреча в дороге?
— Не то хорошая, не то плохая, — ответил сокольничий, понизив голос. — Пропустите-ка меня к боярину. Я ему передам, что поручено.
— Ну, расскажи, Стаматко, как у вас шли дела, после того как мы с вами разделились. Вы как будто на охоту
ПоехаЛИ, а выходит — охотились-то сидя в башне?— весел0 сказал боярин Витомир сокольничему, когда тот, наконец, до него добрался. — Постой! Сперва скажи, кто здешний владетель и чью он руку держит? Кантакузена ли признает базилевсом или Андроникова мальчонку в Царьграде, для которого что окипетр, что игрушка?
Сокольничий не спешил с ответом, видим° что-то соображая.
— Как его звать — не знаю, не расслышал, — тах° наЧал он. — Да их там двое в башне: один старый, другот молодой. Молодой-то ни дать ни взять как наш хозяин: наяву бредит о конях да об охоте. А старый хитер, хитер! Больным прикидывается, лежит — весь раздулся, а глазами так нас и ест. Когда боярин ему сказал, что мы — царское войско, Ирину в Димотике охраняем, так и засВеркал глазами от злости. Может, и Кантакузенов сторонник, а только, видно, нас, болгар, ненавидит, хоть мы и союзники.
— А вы его не спрашивали: не слыхал он о том, что агаряне высадились у Эноса?
Сокольничий многозначительно поглядел на боярина и улыбнулся.
— Зачем нам грека спрашивать? Мы своими глазами видели, своими руками трогали. Приедешь в башню, сам убедишься, боярин.
— Как? В башне есть агаряне? — с удивлением спросил Витомир.
— Лучше давай, боярин, я тебе по порядку обо всем расскажу, что с нами было, — ответил Стаматко. — Как мы с агарянами встретились, как один агарянин к нам в руки попал и теперь связанный в башне сидит.
Тут сокол, который, спрятав голову, дремал на руке у сокольничего, вдруг открыл глаза и, махая крыльями, пронзительно закричал.
— Товарища кличет, скучает по нем, — пояснил сокольничий. — Убили товарища его басурмане проклятые, разрази их гром! Пестря, Пестря! — стал он ласково успокаивать птицу.
Потом сунул руку в кожаную сумку, висевшую у него на поясе, достал оттуда почерневший кусочек мяса и подал соколу.
Сокол схватил мясо своим изогнутым клювом, потеребил его и бросил недоеденным на дорогу.
— Ты говоришь: агаряне товарища его убили. А ты чего глядел, птичий начальник? Зачем пускал сокола при чужих? — строго промолвил Станимир.
Стаматко- поглядел на старого воина искоса.
— Как же было не пуокать, коли никто агарян не видал? Только когда просвистела стрела, об них известно стало. Ведь они в кустах притаились.
— Не ворчи, а рассказывай толком! — с досадой промолвил Витомир и велел Драготе вести отряд в строю на некотором расстоянии позади него и сокольничего.
— Что-то в башне зашевелились, — заметил сокольничий, пристально глядя вдаль, в то время как отряд стал подыматься в гору.
На самом деле, в бойницах показались вооруженные. Их шлемы и латы весело- сверкали на слнце. Через некоторое время на самом гребне холма появились всадники и стали спускаться по- другому склону.
— Что-то там случилось, боярин, — сказал Стаматко. — Когда мы нынче утром с вами разделились, боярин Игрил в горы повернул — охотиться. Ехали мы, пока солнце на длину стрекала не поднялось и припекать стало. Вдруг боярин остановился и рукой вперед показывает: «Видишь, говорит, вон ту башню?» Про эту вот самую, что перед нами. «Вижу, говорю, как не видать. Большая башня, хорошо видно». — «А за ней вон — не лес чернеется?» — «Лес, говорю, а то как же». — «Поехали туда. Авось чего-нибудь да добудем». Кони вспотели, гончие языки высунули. «Стойте! — боярин приказал.—Теперь уж близко. Переведите дух. Дальше поедем не так быстро». Пока он говорил, глядим, — от башни к нам всадник скачет... «Кто вы такие? Как смеете топтать чужую землю?» — еще издали по-гречески нам кричит, бранится. А боярин — ни слова, только- посмеивается. Подъехал грек — давай еще пуще ругаться. Зачем, мол, явились? «Зачем? В лесу охотиться, вот зачем», — тихо в ответ боярин. «Лес владетельский. Выкуп за дичь убитую платить придется!» — «Ладно, ладно. Заплатим что полагается, — боярин отвечает. — А ты ступай к своему господину и вот что скажи ему: мол, царокое войско из Диматики идет, все отборные воины, сам царь Иоанн-Александр во главе. Идут с агарянами биться, веру православную защищать, имя Христово прославить. Лети стрелой! Чтоб я только пятки твои видел!» Грек даже в лице переменился. Хлестнул коня и помчался обратно. «Поехали и мы», — сказал нам боярин. Вдруг опять конский топот: скачут всадники. Не один уж, а трое; да с гончими, с соколами. «Постой, кир-боярин, постой!»— один кричит, который впереди, молодой, мальчик совсем, вроде нашего господина. Испугались ли проклятые греки выдумки насчет царя, или молодому владетелю поохотиться с приезжими захотелось, не знаю, — только обхожденье его было совсем не то, что прежнего. «Прости, говорит, кир-боярин, моего человека. Простой он, глупый, не знал, с кем говорит. Милости просим в наши земли! Охоться, сколько душе угодно. Выкупа за дичь я с тебя не возьму, а после охоты прошу в башню: гостем моим и отца моего будешь». Так, слово за слово, разговорились наш боярин с греком молодым, подружились — и мы все вместе по лесу поехали.
