Но Арон опустил нож; оттолкнув старика к стене, он открыл маленькую дверь и ринулся в нее. Потом захлопнул ее, прижался к ней спиной и стал рассматривать, что делается во внутреннем помещении.

Оно было не больше первого и как будто еще темней; в глубине его висела завеса из плотной темной материи, сквозь которую был виден огонь светильников; из-за завесы слышался какой-то глухой говор, словно там молилось много народу или что-то читали вполголоса. Арон, не долго думая, загородил дверь несколькими стульями — их много стояло в комнате рядами — и отдернул завесу.

Вторая горница была просторная, высокая, немного узкая, но длинная, похожая на гроб. Перед окнами, находившимися под самой крышей, горели сальные свечи. Они не столько' освещали, сколько коптили, и от их чада и горящего жира было душно и пахло паленым. А посреди горницы, прямо на полу, покрытом цыновкой, горели две глиняные лампады. Возле этих двух ярких огней сидели кружком на корточках двадцать старых-престарых евреев. Длооные белые бороды и широкие одежды — пестрые, с пышными рукавами — придавали им всем одинаковый вид, словно это сидел один человек, повторенный много раз, в бесчисленных воплощениях. Их внимание было так поглощено каким-то лежащим в центре круга предметом, что они не слышали и не видели вошедшего. Их освещенные снизу лица выражали удивление и благоговение. В глубине горницы был киот, скрытый синей занавеской с шестиконечной звездой; перед ним горел ссмисвечник. Числом семь определялось и расположение свечей под окнами: семь с левой стороны, семь с правой. Из-за низкой перегородки в правом углу доносился шум раздуваемых мехов, и что-то шипело там, словно кипящее масло.

Арон спрятал оружие, словно под влиянием какого-то страха, и, сделав еще несколько шагов, заглянул через плечи стариков в середину круга.

Только тут он увидел, что> там сидит еще один еврей, в котором он узнал равви Шемайю, одетого совсем иначе, чем другие. Его широкая одежда и шапка были белые, только грудь покрывала нечто вроде золотой кольчуги из позументов, с бахромой внизу. Шапка была тоже обшита золотым кантом, а на лбу и на левом плече висели маленькие пергаментные свитки. Перед этим евреем, между двух светильников, лежали три мраморные доски, каждая с особым рисунком: на одной был изображен семисвечник, на другой — семь концентрических кругов, а на средней, самой большой, в которую всматривались и сам равви и старейшины, были высечены лини и, группировавшиеся вокруг десяти точек. Каждая из этих точек была обозначена той или иной буквой еврейского алфавита: правые — белой, левые — красной, средние — синей. Рядом с доской стоял большой ларец, полный белых и черных игральных костей.

В тот момент, когда Арон наклонился над сидящими, старый равви засунул руку в ларец, набрал полную горсть костей и кинул их на доску, шепча при этом какие-то заклинания. Остальные евр еи тоже что-то забормотали и с любопытством вперились в линии и буквы.

Ударившись о доску и подскочив, кости расположились по-разному: большая часть черных упала на цы-новку, а белые сосредоточились на нижнем крае доски, возле десятой синей буквы. Старый Шемайя, опустив свои раскосые глаза, потрогал кости. На лице его изобразилась радость.

— Малкхут! Царство! — пробормотал он и, погладив себе бороду, поглядел на остальных.

Старики зашумели, забормотали все сразу, указывая друг другу на кости. Равви Шемайя, собрав белые и черные кости, отложил их в сторону, достал из коробки новые и кинул их на доску с теми же заклинаниями. В этот раз на цыновку попало немного костей; зато белые, смешавшись с черными, сгруппировались с левой стороны, возле красных букв. Одна^ белая кость задержалась на синей букве в середине рисунка.

Старик наклонился еще стремительней и, схватив дрожащей рукой одинокую белую кость, торжествующе воскликнул:

— Тиферет!

Потом, указывая на красные буквы, продолжал:

— Слава Иегове! Радуйтесь, сыны Израилевы! Уримы и тумимы сочетались, и белые — над мужскими сефиро-тами! Новая Эсфирь победила!

— Эсфирь, Эсфирь! — повторяли один за другим старики, зашевелившись: кто старался получше рассмотреть линии и буквы, кто заговорил с равви Шемайя — взволнованно, но чинно.

Наконец, когда старейшины наговорились и отдали должную дань удивлению, равви Шемайя заботливо убрал уримы с тумимами в ларец и, произнося всякие заклинания и нашептывания, запер его. Потом, постучав по нему тылом руки, встал, кряхтя и охая. Не успел он совсем подняться, как к нему подбежали два высоких молодых еврея, коротко подстриженные и с такими же подвесками на одежде, как у него. Он что-то шепнул им, и они быстро убрали все три доски, а вместо них принесли маленький жертвенник, на котором курились ароматные травы. Они поставили его посередине горницы. Густой дым поднялся к потолку, заклубился между стропил, стал спускаться обратно. Вся комната наполнилась дымной мглой, застелившей лица присутствующих. Старик достал откуда-то большую книгу и принялся быстробыстро читать нечто, не похожее ни на песню, ни на молитву. Всякий раз как он произносил одно слово, все время возвращавшееся и похожее на имя, старики все вместе дружно и настойчиво стучали в пол.

Арон, попрежнему стоявший в стороне, позади стариков, увидел, что по знаку, данному равви, из маленькой комнатки вышли два потных красных человека в желтых кафтанах. Каждый держал в руках восковую куклу величиной с десятилетнего ребенка. У обеих кукол были совершенно одинаковые лица: глаза нарисованы углем, зубы — из просяных зерен. Показалось ли так Арону, или тут действительно было сходство, только лица эти напомнили ему девическое лицо Сары. Кровь снова бросилась ему в голову, и он сжал руки, чтоб не кинуться на стариков и не дать волю своим кулакам. Когда вошедшие приблизились к светильникам, стало видно, как куклы одеты: одна была в еврейском наряде, другая — в пурпурном царском одеянии, усыпанном разноцветными стеклами и монистами; голову второй куклы украшала маленькая золотая корона из фольги.

Круг разомкнулся; вошедшие вступили в него и встали по обе стороны равви Шемайи. Он прекратил чтение и поднял голову. Вдыхая густой дым благовонных курений, старец, сощурившись, поглядел на одну куклу, потом на другую. И вдруг новым, полным страсти и любви голосом запел:

Кто эта —

Блистающая как заря,

Прекрасная как луна,

Светлая как солн це... ³⁷

Старцы повторили эти четыре стиха быстро, нестройно, вразброд, но таким же нежным, дрожащим голосом. Все глаза блестели, все беззубые рты тянулись губами к куклам — словно для того, чтобы запечатлеть поцелуй на их восковых лицах. Но один голос отделился от других, прорыдав:

— Сара, Сара, дочь моя!

Дикий, гневный вопль был ответом на это жалобное восклицание. Прежде чем старцы успели обернуться и сообразить, что случилось, Арон, взлохмаченный, с налитыми кровью глазами и пеной у рта, ворвался в середину круга.

— Сару! Отдайте мне Сару! — взревел он, занеся над равви Шемайей и старейшинами свой мясничий нож.

Старцы кинулись врассыпную. Только старый равви остался на месте да двое с куклами возле него. Вперив в обезумевшего юношу пристальный взгляд опушенных белесыми ресницами глаз, равви дотронулся до его плеча.

— Арон, сын Моисея, — строго промолвил он. — Спрячь нож, если не хочешь, чтобы мое проклятие заставило тебя после смерти повиснуть стремглав между небом и землей, подобно ангелу Шемхазаю, проклятому духом божиим.

— Отдай Сару! — опять крикнул Арон, но рука его стала медленно опускаться вниз.

— Ты будешь проклят и никогда не увидишь теней дедов своих в Ган-Эдеме.

— Сара, Сара!—упавшим голосом промолвил юноша, и рука его бессильно повисла.

— Возьми у него нож, Хаим! — приказал старец одному из молодых левитов 1

Когда Арон остался безоружным, тонкие губы равви Шемайи сжались в подобие улыбки.

— Слушай, Арон, — начал старец, гордо выпрямившись и сверкнув глазами из глубины темных орбит; голос его зазвучал сурово, повелительно. — Что случилось бы, если б шакала соединить со львицей, а орлицу с петухом? Или если б прокаженный воссел на престол Соломонов, а царь царей Соломон встал бы вместо него на перепутье и начал просить кусок хлеба, с горькой маслиной впридачу? Ибо о бен-Израиле сказано: «Все, его преследующие, настигали его в узком месте». Да, горько нам! Кем был Бен-Израиль и кем стал? Лев он был, а стал червь земляной, грязными ногами попираемый. Но пришло время божию народу поднять голову, Арон, хотя бы для этого потребовалось принести жертву: львицу шакалу отдать, а орлицу петуху.