Теодосий подошел и положил руку ему на плечо. Темная сень столетнего дуба над ними застилала небо.

— Не стану я отвечать на твой вопрос, прав ты или неправ, брат Лука, — тихо, ласково промолвил Теодосий. — Сказано: «Не осуждай ближнего своего». Но вот

что: мы вступаем в лес — ты, я и осел. Мы одни, только божье око бдит над нами. И кабан может нам повстречаться и лихой человек. Помолимся пресвятой богоро-дице-путеводительнице, попросим ее помощи. Прочти молитву о путешествующих, брат!

— Не знаю, отец, — виновато признался послушник.— Да и ни к чему мне ... Не боюсь я ни человека, ни зверя.

— Так я прочту, а ты повторяй за мной.

И, подняв голову, Теодосий начал:

— «Пресвятая владычица наша, богородица-дева путеводительница. Усердно молим тебя: да не запнется нога наша на сем пути! ..» Аминь! —произнес он в заключение.

— Аминь! — повторил послушник, делая движение, чтоб идти дальше.

— И святой Пантелей-путник будь нам в помощь! — смиренно прибавил Теодосий и, перекрестившись, поглядел на небо.

Маленькая блестящая звездочка светила сквозь сучья дуба прямо над ним. Он вдруг подумал, что, может быть, именно на эту звездочку взглянул сейчас и преподобный в Парории, возведя очи к небу для молитвы. И, словно восприяв через ее кроткое сияние силу его молитвенных слов, Теодосий почувствовал уверенность в том, что путешествие совершится благополучно.

— Гряди, господи, осанна! — воскликнул он тихо, восторженно, как там, на горе, сидя пленником в хлеву у злого Амирали.

Потом сел на осла и погнал его к темнеющему внизу, на склоне холма, лесу.

Лука последовал за ним, что-то бормоча себе под нос, сгорбленный, хмурый. ²⁹

иноки

Пустыня — мать безмолвия.

Патриарх Евфтимий, Послание к Киприану.

1. У ДОБРОРОМАНА

Гора, к которой держал путь Теодосий, находилась на границе между греками и болгарами и носила название Парории. Она высилась вдали от мирских дел, чуждая человеческим распрям и земной суете. Вековые леса, студеные горные реки и озерки, с первым снегом замерзающие на всю зиму, дикость местности — все это делало Парорию настоящей пустыней, непроходимой, необитаемой. В ущельях и лощинах находились обширные пустоши, либо совершенно голые, либо покрытые таким густым лесом, что только дикие звери протаптывали себе тропы между сплетшимися древесными ветвями. Там, где почва была каменистая, зияли страшные пещеры, чернели расселины, бездонные, словно уходящие в преисподнюю; глубокие пропасти открывали взору самые недра земли, летом иссохшей и пепельно-серой, в зимнюю пору мерзлой и покрытой льдом. Когда над крутизнами и теснинами влажные испарения близкого моря встречались с сухим дыханием фракийского чернозема, гору орошали бурные ливни, отчего она становилась похожа на сидящего огромного волка с мокрой, слипшейся шерстью. Мутные ручьи бежали день и ночь, не переставая, озерки переполнялись водой, нахлынувшей из соседних озерков, и часто целые семейства выдр появлялись на равнине, где крестьяне убивали их ради драгоценного мягкого меха. Но вскоре опять начинало печь солнце, туман расходился, и над влажным зеленым телом горы снова вздымался синий купол небосвода, под которым реяли одинокие нары белоголовых орлов, зорко всматривающихся вниз: нет ли где трупа животного, утонувшего в волнах потопа.

В этой дикой, пустынной глуши с незапамятных вре-м.ен жили отшельники, иноки, и с незапамятных времен бродили здесь также всякие грабители и разбойники, хусары из равнинных областей. Пустынники молились богу и пели псалмы, а разбойники занимались своим делом: подстерегали возле редких в том краю дорог едущих на ярмарку купцов, а иной раз отнимали золото и серебро у самих монахов. И годы с одинаковой равномерностью текли над теми и другими.

На другой день, простившись с Лукой, Теодосий около полудня достиг высокого хребта, покрытого редкой дубравой и белыми камнями, лежащими в кучах там и тут, словно кости давно погибших животных. По ту сторону хребта тянулась небольшая долина, на дне которой блестела речка. За купой старых дубов спокойно подымалась к небу тонкая струйка дыма, словно копоть горящей свечи.

— Сойди вниз, а потом вдоль речки, вдоль речки — вон до тех деревьев. За ними монастырь, — сказал ему на прощанье послушник.

Приложив руку козырьком ко лбу, Теодосий поглядел в ту сторону. На глазах его выступили слезы. Солнце светило ему прямо в лицо; ветер, дуя с реки, отвевал в сторону его длинную бороду. День был настоящий летний— светлый, радостный.

Но Теодосий видел только эту купу деревьев и думал о том, приветит ли его отец Григорий, полюбит ли его, как свое духовное дитя. От монахов Эпикерииева монастыря, которые первые сообщили ему о дивном старце, он знал, что Григорий Синаит со всеми ласков и добр, что для каждого у него найдется наставление или душеполезное слово, что он не чуждается молчальников негреческой национальности и, хотя сам грек, разрешает болгарам, сербам и валахам читать по-славянски. Но в то же время, расспрашивая странствующих монахов подробнее, он узнал, что старец доверяет не всем подвижникам в обители без разбора, а лишь немногим, которых часто приглашает к своей трапезе и читает с ними какие-то особенные, тайные книги.

Перебирая в памяти все эти сведения, Теодосий все сильнее распалялся ревностью попасть в число избранных духовных чад Григория Синаита. И его охватило нетерпение: поскорей бы увидеть старца, облобызать его руку, в первый раз получить от него благословенье. ..

Он отнял руку ото лба, поднял сумку и посох. Надо идти! Отыскал глазами дорогу. Видно было, что сюда часто ходят из обители то за бревнами, то за желудями, из которых бедные монахи нижут четки. Теодосий заметил отпечатки конских или ослиных копыт; возле узкой дороги тянулся даже свежий след бревна, которое волокли по земле. Он перекрестился и стал спускаться вниз. Теперь, когда цель путешествия была уже близка, им овладел смутный страх, как бы кто не помешал ему попасть в монастырь.

«Что, если в обитель явились другие хусары и встретят меня там? — При этой мысли у него сжалось сердце.—Господи, господи, помоги мне увидеть преподобного, а там — да будет воля твоя!»

Дойдя до поворота к реке, он заметил, что от монастыря навстречу ему идут двое, ни по одежде, ни по походке нисколько не похожие на монахов. Они о чем-то разговаривали и еще не заметили его. Только поровняв-шись с ним, путники подняли глаза и, увидев его, сразу остановились. Лицо одного, более старого, носило след ожога. Лохмотья на них были покрыты сажей. «Углежоги»,— подумал Теодосий и, видя, что они глядят на него с удивлением и смущенно, первый подошел к ним. Это в самом деле были углежоги, те сам^-. Постол и Трифон, у которых Райко с дружиной д\л::.л по дороге из Чуй-Петлева короткий привал.

— Добрый вечер! — приветливо промолвил Теодосий.

Углежоги поклонились так же смиренно, каккланялись уезжавшим хусарам, и ответили в один голос:

— Бог в помощь, отец!

— И вам тоже! — сказал монах и, на ходу благословив встречных, продолжал свой путь.

«Они только что из монастыря; значит, там все спокойно», — подумал он.

— Отец, отец, помоги нам, не проходи мимо! — воскликнули углежоги ему вслед.

Теодосий обернулся.

— В чем дело, люди добрые? Чем я могу помочь вам?

Они подошли к нему и, упав перед ним на колени, стали целовать полу его рясы.

— Встаньте, встаньте, христиане, — смущенно забормотал Теодосий, стараясь их поднять. — Кто я такой? Чем я лучше вас? Ну вот так, — промолвил он, когда они поднялись на ноги. — Теперь скажите, чего просите, и я, с божьей помощью, сделаю, что могу.

Углежоги, держа истертые шапки в руках, глядели на него покрасневшими глазами.