— Дай тебе боже здоровья, а когда вырастешь — царском у сы ну детей народить! — воскликнула она умиленно и, отерев слезу, посторонилась, чтобы пропустить высоких гостей.

М

Но у самых ворот им пришлось еще раз остановиться. Дед Кузман, нищий, опершись на верею и протянув руку, гнусаво затянул:

Подайте, люди добрые,

Подайте, братья и сестры,

Подайте грошик медный Ради Христа-спасителя!

Он еще не кончил пения и Михаил-Асень только опустил руку за пазуху, чтобы вынуть деньги, как сзади послышался резкий, пронзительный грай и в ответ — яростный медвежий рев.

Все обернулись назад и ахнули. И было от чего.

В десяти локтях над колымагой, только что покинутой новобрачными, выпустив когти и раскрыв клюв, вился охотничий сокол. Впившись взглядом в одну точку, он спускался по спирали, суживающимися кругами, все время крича. Что-то на земле до такой степени привлекало его внимание, что ни призывы сокольничего, ни кусочки мяса, которые тот ему кидал, чтобы подманить, не могли его отвлечь. Этим неотразимо привлекательным предметом была медведица Сыбо и Гедеона. Она тоже увидела вившуюся над ней птицу и, встав на дыбы, отвечала ей злобным глухим рычаньем. Вот этот-то птичий крик и это рычанье и слышали поезжане.

Наконец сокол перестал описывать круги и словно повис в воздухе, не двигая крыльями. И вдруг, издав еще более пронзительный крик, стремглав кинулся вниз — на медведицу. Если б он попытался клюнуть неповоротливого зверя, то, наверно, погиб бы, раздавленный тяжелыми черными лапами. Видимо, он сам это понимал, так как, остановившись в каких-нибудь пяти-шести пядях над раскрытой медвежьей пастью, стал снова виться — то вправо, то влево, то кругами, чтобы как-нибудь достать клювом столь заинтересовавшего его зверя. Несмотря на всю свою грузность и неповоротливость, медведица долго защищалась, но стояние на задних лапах, видимо, утомило ее. Сыбо замахнулся палкой, чтобы прогнать сокола, но боярам и юному царевичу это неожиданное сражение так понравилось, что сам Михаил-Асень велел поводырю отойти. В тот же миг медведица заревела от боли и ярости: соколу удалось клюнуть ее в левое ухо. Несколько капель крови обагрили блестящую черную шерсть у нее на лбу. Разъяренная и страдающая, она вытянулась еще выше и вдруг так сильно рванулась вверх, стремясь схватить сокола, что Гедеон, не ожидавший этого, выпустил веревку из рук. Никто не успел опомниться, как получившая свободу медведица, с раскрытой пастью и горящим!! ненавистью глазами, устреМИлась прямо на новобрачных, над которыми парил теперь, уклоняясь от противника, сокол. Большинство не понимало и даже не видело, как это произошло, потому что глядело вверх, следя за полетом коварной птицы. Через мгновенье медведица была уже возле Миха ил а и княгини, которые стояли бледные, прижавшись друг к другу, ни живы ни мертвы.

— Убейте медведя! — крикнул кто-то.

Несколько находившихся поблизости бояр схватились за мечи. Но прежде чем они успели вынуть их из ножен, одна выоокая молодая боярыня, проворно наклонившись, схватила толстую веревку, на которую Сыбо и Гедеон безуспешно пытались наступить. Потом она быстро несколько раз обвила эту веревку вокруг раскрытой пасти зверя и что есть силы рванула к себе. Медведица пошатнулась и с глухим, сдавленным рычаньем свалилась в придорожную канаву. Сыбо и Гедеон подбежали к ней. Девушка выпрямилась, задыхающаяся, бледная от волнения. Большие черные глаза ее глянули насмешливо из-под тонких, изогнутых, как пиявки, бровей на суетившихся вокруг бояр с обнаженными мечами. Мало-помалу румянец вернулся на ее побледневшие щеки, и высокая грудь ее стала дышать ровнее, спокойней. Высокая, строй-ная, сильная, в длинном сборчатом платье с шитыми серебряной канителью листьями и цветами по фиолетовому полю, в маленькой красной шапочке с бисером, девушка словно искала среди окружающих мужчин такого, который был бы под стать ей по силе и красоте.

Вдруг лицо ее утратило прежнее гордое и насмешливое выражение; она закрыла лицо руками, сло вно застыдившись своего поступка, и весело, звонко засмеялась. Потом бросилась к боярыням, которые еще не успели прийти в себя, и, схватив двух из них под руки, потащила их к воротам, куда уже вошли нов об р ач н ы е. Глядя на нее, засмеялись и остальные боярыни.

— Молодец Елена! Мужчинам нос утерла! — послышались женские голоса. — Дорогу ей с посестримами!

— Да здравствует Елена! Пусть в с егда посрамляет мужчин! — послышались восклицания бояр, сопровождае-мые одобрительным смехом.

Тут снова поднялся шум, задорный смех.

Покрепче привязав, с помощью Гедеона, медведицу, Сыбо остановился на краю дороги. В десяти шагах от него старый псарь что-то сердито говорил двум другим помоложе, показывая на сокола, продолжавшего виться над постоялым двором, но на большой высоте.

Подойдя к старику, Сыбо тронул его за плечо.

— Кто эта боярыня, старик? — спросил он.

Тот обернулся и поглядел на него, насупившись.

— Отец у нее горяч, а она — настоящий юнак, вот что я тебе скажу, — промолвил он, шамкая. — Ей не боярыней быть, а царицей... Петра, великого прахтора в Тырнове, дочь, — может, слышал?

Сыбо вздрогнул и сжал губы.

— Ну что ж, и хусару подходящая невеста! — прошептал он с ебе под нос и о то шел от псаря, прихрамывая: медведица задела ему ногу лапой.

При этом он время от времени оглядывался, опасаясь, как бы их не прогнали, а то и не побили за то, что они испугали маленькую царскую сноху.

9. ЗОЛОТОЙ ПЕРСТЕНЬ И ЗОЛОТОЕ БЛЮДО

Сыбо нашел Гедеона с медведицей на прежнем месте у канавы, близ ворот постоялого двора. Медведица, немного успокоившись, грызла сухой ломоть хлеба. Только иногда н еп рият н ое воспоминание о с о коле отвлекало ее от этого занятия, и она злобно ворчала, подняв черную морду к небу.

Гедеон сидел у дороги, молчаливый, хмурый, как настоящий чуйпетлевец, и глядел в лес. Он крепко держал в руках веревку, а между колен у него лежала толстая дубина.

Сыбо, н е говор я ни слова, сел р ядо м с ним, но не стал смотреть в лес, а расположился так, чтобы было видно, что делается во дворе. В зорком взгляде его светилось лукавство.

Двор был полон боярских колымаг и коней. Взад и вперед сновали царские слуги, конюхи, повара; слуги перетаскивали из колымаг в дом большие подушки и толстые войлочные матрацы; конюхи проводили расседланных усталых коней, от которых шел пар; повара и пекари гремели серебряной и позолоченной посудой, точили ножи о каменные бруски.

Между колымагами суетился Смил, помогая распрягать; дед Кузман, нищий, тенью следовал за ним.

Солнце, стоявшее уже низко над лесом, словно залило постоялый двор и людей красной пеной; зеленая листва вязов потемнела и стала гуще. По всему двору, от одного края до другого, перекликались голоса; нетерпеливо ржали лошади, которых вели на водопой; хрипло граяли соколы, как бы вторя сердитому лаю охотничьих псов. Спокойный, ровный гомон людских голосов и крики животных, нервный топот копыт, легкий запах дыма, жареного мяса и людской толпы, чуть заметное веяние вечернего ветра, от которого молодые листья на деревьях трепетали пойманными рыбками, — все дышало миром и покоем. Над вершинами деревьев на западе дрожало алое зарево, и было отчетливо видно, как ветка, качаясь, тянется, будто черная рука, к этому небесному пожару. Лес понемногу темнел, и отдельные деревья пропадали в его широко раскинувшейся темной массе. На другой стороне небосклона, высоко над линией леса, сияла серебряная луна. Наступала ночь, готовясь с одинаковой заботливостью смежить вежды и людям и животным: и медведице Сыбо и Гедеона, уже погрузившейся в ленивую дрему и лишь время от времени тихонько стонавшей из-за тупой боли в разорванном ухе, и бедному сокольничему, продолжающему безуспешно искать исчезнувшего сокола на краю леса, не смея вернуться. Вдруг, словно последний отзвук шумного дня, тишину разорвали резкие нестройные звуки труб, и с дикими гортанными криками из лесу выехали присланные царем татары.