Все сели по местам: Момчил и Райко на покрытую медвежьей шкурой скамью против окон, так что на них падал сноп солнечных лучей; усталый Сыбо — полулежа, в самом темному углу; а боярин — на низкий трехногий стул, поставив его возле очага, у самой двери. Рядом с задумчивым, мрачным Момчилом и полузасыпающими Райко и Сыбо пленник выглядел бодрым, живым. Не спуская горящих черных глаз с воеводы хусаров и облокотившись правой рукой на колено, он разглаживал ею свои лоснящиеся усы и подстриженную кудрявую бороду.

После небольшого молчания Райко' наклонился к Момчилу и стал что-то тихо ему объяснять, указывая на боярина. Момчил не изменил положения, словно не слышал того, что говорит племянник. Наконец, когда тот кончил, воевода тряхнул головой, словно отгоняя какие-то мысли, и взглянул на пленника. Губы его иокривила насмешливая улыбка.

— Вот так встреча! А, боярин Воислав? — промолвил он. — Мне и во сне не снилось, что приведется увидеть тебя здесь. Что же, ты оставил кира Пантелеймона и дочку его, красавицу Теофано?

Пленник отнял руку от усов. Глаза его загорелись гордым огнем.

— Хоть я твой пленник и жизнь моя в твоих руках, помни, что я — боярин, а ты только атаман разбойников, бунтующих против царя и властей, — твердо произнес он.

— А ты признаешь царя, боярин? — спросил Момчил, опершись локтями на колени и вперив взгляд в собеседника. — Я слыхал, будто ты в Царьграде был и там все вокруг сербиянки Неды, вдовы царя Михаила, вертелся? Правда это? Тогда понятно, почему ты черноокую Теофано оставил!

— Замолчи, хусар! — гневно воскликнул боярин Бои-слав, вскакивая на ноги, и рука его сделала невольную попытку выхватить меч, отнятый разбойниками.

Рука упала, но он не сел, а шагнул к Момчилу.

— Не говори хульных слов, Момчил, — промолвил он уже примирительно. — Царица Неда — мать багрянородного болгарского царя, которому я служу.

— Ну, а теперешний, Двойная борода, он какой? А?

— Иоанн-Александр — насильник и похититель престола, — без колебаний ответил пленник.

— Значит, нам с тобой по пути. Коли схватят нас царские люди, ты, хоть боярин и владетель, а с нами, разбойниками, висеть будешь, — быстро проговорил Мом-чил, подмигнув.

Райко встрепенулся.

— Верно! — смеясь, воскликнул он. — Да здравствует виселица! Она всех равняет...

Но боярин нахмурился.

— Это не одно и то же, — высокомерно возразил он, не глядя на Райка, который продолжал смеяться, что-то бормоча себе под нос. — Вы не повинуетесь царской власти, а я иду только против незаконного царя. Без царя и бояр царство быть не может.

— А без народа, без отроков? — вдруг спросил Мом-чил, и голос его дрогнул. — Без таких, как я, как племянник мой Райко, как этот вот медвежатник Сыбо, как крестьяне Чуй-Петлева, которые теперь свадьбу справляют? Слышишь — кричат и веселятся?

И он прислушался к врывающемуся в окна шуму. Топот и гиканье сопровождались однообразным, глухим наигрышем гудка ', который перебивал доносившийся как будто издали хор девичьих голосов. Слушая, Момчил менялся в лице: оно, словно летнее небо, то прояснялось, спокойное, веселое, то вдруг темнело. Боярин, прищурившись, поглядел на него, потом на Сыбо, который сидел неподвижно.

— Царь и бояре поставлены затем, чтобы царствовать и управлять, а парики и отроки должны платить налоги и служить воинами. Так богом устроено, — промолвил он уверенно и гордо.

— Коли так, то мне, Райку и всем голым-босым все равно, кому посошное да кошарное ^{13 14} платить — Ивану ли Александру, который сербиянку Неду и Михайлова сына прогнал, или безусому юнцу этому, Стефану Шишману, которого ты на престол посадить ладишь.

— Правильно, — подтвердил Райко. — Что Иван, что Стефан, нам легче не станет.

Боярин ответил не сразу, а подошел еще ближе.

— Послушай, Момчил, — промолвил он совсем тихо,— ту ли песню ты запоешь, коли я скажу тебе, что этот безусый юнец и эта самая Неда нарочно послали меня к тебе с грамотой и подарками?.

Момчил быстро поднял голову и вопросительно посмотрел на пленника.

— Выходит, ты меня и искал? — промолвил он. — Говоришь, царица Неда и Шишман нарочно тебя послали? А откуда они меня знают, и чего им надо от меня, отрока и хусара? Я ведь не раб и не боярин.

Пленник засмеялся.

— Царица Неда и юный Стефан узнали о тебе от меня. Ты думаешь, я так легко забыл о том вечере, когда ты спас меня от нападения пьяных головорезов в корчме «Золотой щит» возле Цурулона? Один против четырех! Клянусь святым Георгием-копьеносцем, такого меча и такой руки я до тех пор ни разу не встречал и — кто знает — встречу ли когда в будущем! Хоть ты не боярин, а хусар, но юнак, какого редко можно встретить и среди болгар и среди греков. Если б не ты, отправился бы я на тот свет к отцу своему, которого Иоанн-Александр изгнал из Болгарии, сократив ему дни. Спасибо тебе!

Момчил нахмурил брови.

— Но откуда ты знал, что я здесь, в этих дебрях? Только постой, — прибавил он. — Не сердись, что я спросил тебя насчет кира Пантелеймона и его дочери Теофа-но. Мне стыдно умного грека. Я почти два года в его стратиотии ¹⁵ прожил, многому научился, человеком стал, а напоследок, вместо того чтоб спасибо сказать, убежал не простившись.

И он покачал головой. Потом, после небольшого молчанья, проворчал:

— Ну, говори! Да покороче: у нас дело есть.

— Я не знал, где ты, Момчил, — начал боярин. — Видно, бог в конце концов свел меня с тобой. Когда твои схватили меня, я в первый раз услышал твое имя от одноглазого хусара. До тех пор куда только я не ездил, где тебя не искал! И по всей Меропской области и в святом Юстине, до самой Клокотицы. Всюду тебя знают. Бояре бранят, а крестьяне хвалят. Ну, дело твое! Я от тебя до сих пор только хорошее видел.

— Дальше, может, и плохое увидишь, — сурово заметил Момчил. — Слишком-то не располагайся.

— Может быть, — возразил боярин и гордо сверкнул глазами. — Лучше храбрый враг, чем трусливый друг.

— А что тебе говорили в Меропской области? — не без любопытства осведомился Момчил.

— И те, что тебя бранили, и те, что поминали добром, только плечами пожимали. Одни уверяли, будто ты уже где-то на виселице вниз головой повис, другие богу молились, чтоб ты жив-здоров вернулся. Кое-кто уверял даже, что ты к одному византийцу поступил тонкому обхождению обучаться. А когда я им говорил, что тебя у этого грека нету...

— А это откуда тебе известно? — сердито перебил Момчил. — Ты был у кира Пантелеймона?

— Конечно, был. И мне там сказали, что ты в лес ушел.

— Видно, я шибко понадобился твоей царице и ее сыну, что ты из-под земли выкопать меня стараешься, словно борзая следы мои вынюхиваешь, — так же сердито промолвил воевода.

— Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда сойдутся, — сказал боярин, немного помолчав. — Откуда ты знаешь, что из нашей встречи не выйдет для тебя добра? Неужто всю жизнь хусаром быть рассчитываешь, по большим дорогам да по лесам бродить? Если молодой царь вернется на свой престол в Тырново, он наградит всех, кто бился вместе с ним против его врагов. А такому, как ты, юнаку и награда крупней достанется.

— Довольно, боярин! — воскликнул Момчил.— Не по сердцу мне царским слугой быть. Не выйдет из меня ни чашника хорошего — царю вино подавать, ни протоке-лнота ¹⁶ — багряницу да рубашки шелковые складывать. А коль вздумается мне чем другим стать — есть у меня меч да рука. Чего же может ждать от меня жена Михаила?

— Хочешь, я тебе грамоту прочту? — спросил боярин, засовывая руку за пазуху. — Она на груди у меня зашита. Твои не нашли.

— Не надо, слушать не хочется. Лучше так расскажи, что тебе поручено.

Боярин взял стул и опять сел, но на этот раз посреди горницы, возле Момчила и Райко. Солнце светило теперь с такой силой, что оба хусара отодвинулись в тень, и сноп лучей падал только на пленника. Роскошные пестрые одежды его стали от этого еще ярче, а два вороновых пера на шлеме засверкали, как золотые кинжалы.