Некоторое время Момчил стоял неподвижно, глядя на Обрада и обоих крестьян; он как будто о чем-то размышлял, посматривая искоса и на проснувшееся село. Наконец, прищурившись, произнес:

— Зачем собрались, крестьяне?

Хотя это было сказано спокойно, чувствовалось, что тихий голос вошедшего в любе мгновенье мог стать гневным, громовым.

— Браните, проклинаете меня?

Услыхав голос воеводы, хусары повскакали на ноги и стали прибирать раскиданное оружие, застегивать на себе одежду.

— Так, что ли? — продолжал Момчил, не обращая внимания на своих. И, не дожидаясь ответа, сам подтвердил с усмешкой: —Так, так!

Глаза его сверкнули гневом, и он, не сходя с порога, пнул ногой бутыль из тыквы, каким-то образом оставшуюся не замеченной хусарами и валявшуюся у его ног. Бутыль треснула, и вино длинной красной струей обагрило пол.

— Царские люди к вам не заглядывали? — вдруг спросил Момчил, не спуская глаз с крестьян.

— Нет, твоя милость, — испуганно' ответил Коложе-га. — Что царским людям делать в нашей пустыне?

— А катепаи *, что в Диамполе сидит? Неужто он не приезжал на вас полюбоваться, приголубить вас, а кстати узнать, платите ли вы царю с дыма да с воловьей упряжки, и церкви уделяете ли десятину?

— Слава господу богу, уж давно никто не приходил. Да твоей милости можно сказать, — вдруг осмелел Коло-жега: — не станем мы платить ни царю, ни владыке. Грех это. Все равно что сатане, нечистому, слугами стать.

.. ¹ К а т е пан— правитель области, императорский (в Византии),

а здесь царский наместник (лат.).

— Кто вас так научил? — спросил воевода, засмеявшись тихо, будто про себя.

— Да вот кто! Обрадко.

И Коложега указал на Обрада, который стоял все это время понурившись.

Момчил поглядел на хозяина дома, но не промолвил ни слова, как будто уже знал о нем или раньше был с ним знаком.

— А кто ваш боярин? Как это он не почешет вам спину кнутом за то, что вы охапки дров царю не принесете? — продолжал Момчил.

Иван Прах, перед появлением Момчила успевший сделать только шаг вперед и так и застывший на месте, не смея взглянуть на воеводу, вдруг глухо засмеялся.

— Нет над нами боярина, воевода, нету, эх! — промолвил он.

Но тут же словно испугался своей смелости и замер на месте.

— Верно, — подтвердил Коложега. — Нету боярина. Не парики мы, не отроки и не монастырские люди, мето-вяне, а вольные лесные птицы. Да вот кого хочешь из наших спроси, — все тебе то же самое скажут.

В самом деле, у Обрадова крыльца собралась порядочная толпа; сперва люди держались поодаль, потом подошли поближе и стали слушать разинув рот беседу Коложеги с Момчилом, глядя на последнего со страхом и даже больше — с каким-то суеверным ужасом.

Видя, что Коложега пробует втянуть в беседу и их, они перепугались и опустили головы. Послышались только отдельные голоса:

— Коложега правду говорит.

— Верно сказал.

— Мы сами себе бояре.

Момчил окинул толпу веселым взглядом.

— Ни царю не служите, ни для боярина спину не гнете? Молодцы!

Он остановился, сверкнув глазами.

— Так что ж не угощаете меня с хусарами моими от

чистого сердца, а браните нас? Ведь мы ни гужевой повинности с вас не требуем, ни на бирках не отмечаем, сколько вы нам с сохи жита, вина и меда поставить должны. Дайте нам немного хлеба да соли, и мы уйдем подобру-поздорову. •

В толпе послышался ропот.

— Мы рады попотчевать вас хлебом-солью и чем бог послал, — испуганно заговорили крестьяне.

Но чей-то молодой смелый голос покрыл остальные голоса:

— Хоть повесь меня, хусар, а я тебе всю правду скажу. Спроси-ка у Ивана Коложеги, что с ним нынче ночью стряслось, и с' Иваном Прахом, и...

— И с моей бедной головушкой, с Проданом, — крикнул один из задних рядов.

— И у меня в избе, воевода!

Каждый осмелел от сознания, что он не один, и голоса стали раздаваться отовсюду — все громче и громче. Кое-кто из находившихся в толпе начал даже перечислять обиды, причиненные ему разбойниками. Некоторые из последних, услышав, о чем кричат, поспешно удалились. А оставшиеся на крыльце стали перешептываться, делая угрожающие жесты в сторону взволнованной толпы.

Вдруг шум смолк, как обрубленный, и крестьяне отхлынули от крыльца. Момчил быстро шагнул к самому его краю, так что, протяни он руку — так достал бы первые ряды чуйпетлевцев. Громадный рост и огненные черные глаза делали его похожим на орла, парящего над испуганным овечьим стадом. Иван Прах юркнул в толпу. Только Коложега с Обрадом остались возле поддерживающих крыльцо столбов, в нескольких шагах от грозного воеводы. Но тот как будто даже не видел их.

— Эй ты, с топором! На что жалуешься? — неожиданно спросил он, обращаясь к маленькому, тщедушному крестьянину с веснушчатым лицом и маленькими мигающими глазками.

Крестьянин на самом деле держал в руках топор и, видимо, оторвавшись от какой-то работы, прибежал сюда — послушать, о чем говорят односельчане.

Он съежился и попытался раздвинуть плечом стоявших позади, чтобы скрыться.

— Говори! — сурово приказал Момчил.

Крестьянин, прислонившись спиной к живой стене не

пускавших его, усиленно замигал.

— Да я что ж, воевода, — промолвил он, запинаясь.— Ведь я ... я ... с топором.

— Так. А что ты делаешь тут с топором?

— Начал было кол для плетня тесать, да крестьяне кликнули, ну я и пришел послушать.

— И порасспросить, что да как, и пошуметь вместе с другими? Так, что ли?

Некоторые робко засмеялись, стали перешептываться. Сзади опять раздался тот же молодой смелый голос:

— Он только и делает, что расспрашивает да распытывает. Ему и прозвище такое дано: Пытатель. Петрунко Пытатель. Ты лучше Коложегу спроси!

Отпрянув от перил крыльца, Момчил повернулся к своим.

— Твердко, Делян! —крикнул он. — Приведите ко мне того, кто меня учить вздумал. Посмотрю я, будет ли он и вблизи таким же храбрым.

Позванные быстро подбежали к лестнице, спустились с крыльца и кинулись — один с одной стороны, другой с другой — в обход толпе, чтобы схватить дерзкого. Остальные разбойники зашумели, заволновались; а по лицу Твердка и Деляна было видно, что' им давно уже хотелось сделать то, что от них потребовали, чем слушать брань и укоры крестьян.

— Погодите, погодите, хусары! Я сам выйду к вашему воеводе, — послышался тот же голос.

Крестьяне зашевелились. Было заметно, что кто-то из задних пробирается вперед. Наконец толпа расступилась, и, выйдя из ее рядов, у самых перил Обрадова крыльца остановился, вытянувшись в струнку, молоденький парнишка — тощий, кожа да кости, с желтоватым лицом, но с острым взглядом серых глаз, вперившихся, не мигая, в глаза Момчила. Парень был в расстегнутой на груди, измятой руба,хе; нечесаные волосы нависли у него над лбом; в руках он держал дубину; с плеч его сползала бурка.

— Вот я, — промолвил он, опершись на дубину. — А храбр или нет, смотри сам.

Момчил впился в него ястребиным взглядом.

— Кто ты и чей? — наконец тихо спросил он.

— Кто и чей? Да как все мы: чуйпетлевец. А ты что— севаст или дукс 1 чтоб меня допрашивать? — смело ответил парнишка, высоко подняв голову. — Они злодеи, а ты вдвое хуже их. ¹²

— Ты что же — стаивал перед дуксами и севастами? Знаешь, как они допрашивают? — медленно промолвил Момчил, не сводя с него пристального взгляда.

— Может, и стаивал, — был короткий ответ.

— А знаешь, как они допрашивают, чтобы заставить правду говорить?

— Тоже знаю. И ни их, ни тебя не боюсь.

Момчил пошевелил губами, так что белые зубы блеснули из-под густых черных усов.

— Я не севаст и не дукс, — твердо промолвил он. — Но в этих лесах попадись мне сам царь Иван-Александр, и ему не прощу обиды. Ты слышишь, парень? Я — Момчил из Родоп, беглый отрок, лесовик и разбойник с большой дороги! Эй, Твердко, Делян, подойдите сюда! — обернулся он к ним. — Вы были при том, как мы схватили того боярина, севаста, с бельмом на глазу, и пытали его в его собственной башне?