Такое случалось и с другими. А мне это почему-то не грозило. Возможно, помогала большая внутренняя мобилизация: организм не поддавался. Замечал это еще в тундре, когда летом тучи комаров атакуют человека. Все мазались специальной мазью, но спасения не было. Я же никогда никакими антикомариными средствами не пользовался. Посмеивался над другими: «Чего боитесь? Смотрите, комары с меня сами падают». Действительно, посидит, посидит и падает.

Жили мы в Никеле все вместе в подвале (теперь там кафе «Северянка»). Работали в три смены, и свет в подвале горел день и ночь. Посредине стоял бильярд — менялись смены, и игра не прекращалась круглые сутки. Спать в такой обстановке было, конечно, трудно, но уставали так, что засыпали сразу же как убитые.

Пытаясь беспристрастно разобраться в том, что делал, как жил и работал на Севере в те годы, хочу выделить главное: я не жалел себя ради дела, рабочие, видя это, старались следовать моему примеру. Время было такое. Работа трудная, иногда на пределе человеческих возможностей. Люди жили бедно, недоедали, плохо было с одеждой, с жильем. Чтобы поднять ребят на — действительно героический труд, требовался прежде всего личный пример. Причем иногда, казалось бы, в мелочах.

Например, у рабочего рвался левый сапог, я снимал свой, отдавал ему. Потом сапог рвался у другого, я ему отдавал правый, а сам уже ходил в двух рваных. В 1957 году приехал к нам новый начальник управления москвич Ксендзовский. Собрал бригадиров, познакомились, а потом он говорит: «Все свободны, а вы, Сериков, останьтесь». Смотрит на меня с участием и деликатно спрашивает: «Простите, что это у вас с ногами?» — «А что с ногами? Все в порядке». Ксендзовский по-прежнему смотрит на мои ноги. «А-а, — рассмеялся я. — Это вы про сапоги? Да они оба на левую ногу».

Случалось и такое: надо людей ставить копать траншею, а в ней вода. Конец зимы, температура градусов пять-шесть мороза. Был у нас в бригаде один упрямец:

— Не полезу в траншею!

— Почему?

— Давай сапоги новые.

— Да сейчас такая погода — босиком ходить, можно! — говорю.

— Вот если сам босиком пойдешь, полезу в траншею.

— Хорошо, пойду босиком. Только поспорим на двести рублей: если до обеда прохожу, то ты мне двести, не прохожу — я тебе.

Разговор происходил в начале рабочего дня, примерно в половине девятого. Спорщик прикинул: «Не выдержит!» Надо сказать, человек он был неплохой, но позарился на деньги: верный выигрыш! Не всякий проходит полдня босиком по снегу. Но я себя знал: здоровый, три года на Севере практически обходился без телогрейки. Поспорили по всем правилам. Я снял с себя сапоги. Парень полез в траншею.

Ребята, увидев, как обернулось дело, заспешили. Работали быстро, и мне оставалось дотерпеть еще немножко. И тут мой спорщик, увидев, что осталось двадцать минут до двенадцати, а я и не думаю обуваться, не выдержал.

— Шутка! — закричал он. — Ребята, это шутка.

— Какая же шутка? — возмутился я, — Готовь двести рублей.

Но у парня было такое испуганное лицо, что я не стал больше испытывать его и, конечно, тут же обратил все в шутку. Да и не о денежном выигрыше я думал, когда затеял этот спор. Мне нужно было быстрее выкопать траншею. Педагогика — наука творческая.

Но бывало, к сожалению, и по-другому. В 1958 году приехали к нам демобилизованные солдаты, пограничники, человек семьдесят. Возглавил новую бригаду Николай — парень образованный, был он комсоргом в Заполярном, пользовался авторитетом. Проходит месяц. Бригада работала отлично, о ней писали в «Полярной правде». Через месяц — новые успехи. Повсюду только и слышно: «Коля, Коля!» Все идет хорошо, бригада работает в полную силу. И вдруг…

Прихожу как-то во время работы в общежитие: чертежи, кажется, забыл. Смотрю: Николай — мы жили в одной комнате — лежит в одежде, а время уже послеобеденное.

— Что с тобой?

— А? — очнулся он. — Да все нормально!

— Какое же ты имеешь право уходить с работы? Что скажут люди?

— Да ничего страшного, я сейчас встану.

Проходит еще несколько дней. Как-то, тоже после обеда, захожу в общежитие — Николай опять лежит на кровати. От меня отмахивается:

— Да ты не беспокойся, бригада работает.

На третий раз я специально зашел проверить. Вижу: Николай спит. А бригада действительно продолжает прекрасно работать.

В тот раз я сказал одно:

— Ну, Николай, смотри. Это добром не кончится. С огнем играешь!

И как в воду смотрел! Однажды иду мимо бригады Николая — шум. Остановился, слушаю.

— Давай, дорогой, убирайся! Ты нам больше не нужен. У нас другой бригадир, не хуже тебя. А ты иди спи.

Вот оно что — застали Колю спящим и теперь прогоняют. Я отошел в сторонку, жду. Гляжу — идёт, Поравнялись. Не стал ему выговаривать.

— Ладно, иди в бригаду, работай.

Он вернулся к нам и, надо сказать, хорошо работал. Но, видимо, травма оказалась тяжелой: вскоре он уехал к себе на родину в Ленинград.

Прошло восемь лет. Оказался я проездом в 1966 году в Ленинграде. Иду по улице. Навстречу — человек, вроде знакомый. Пригляделся — Коля. Я иду радостный, полный энергии, на груди Золотая Звезда. А Коля? Поблекший взгляд. Усталое, серое лицо. Я не поверил своим глазам. Вот что сделалось с человеком! Так хорошо начал, но оступился… и потерял себя.

В те полярные ночи в Никеле рабочие трудились героически, и третья плавильная печь вступила в строй действующих в запланированный срок. Страна получила дефицитный металл.

Такой героизм понятен.

Но я думаю вот о чем: бывает, люди вынуждены проявлять отвагу и героизм, когда это вызвано не столько обстоятельствами, сколько равнодушием отдельных лиц.

Как-то из-за повреждения на теплотрассе один из домов лишился тепла — это на Севере страшная беда. Случилось это в предпраздничный день, к концу смены.

Кинули на прорыв нашу бригаду. Но «забыли» о мелочи — завезти доски — крепежный материал. А трасса в этом месте шла на большой глубине. И нелегко докопаться до самого низа, да и работа без крепления — большой риск.

Но ждать материалы было некогда: север, мороз.

Дошли до самого низа, до труб, и вдруг раздался крик: «Грунт ползет, спасайтесь!» Мы выскочили из траншеи, стены рухнули, и весь наш труд оказался напрасным.

Проработав всю ночь, мы сидели обессиленные, слушали разносившиеся из громкоговорителей мелодии маршей — шёл парад на Красной площади — и смотрели на бесформенную груду мерзлой земли, похоронившую под собой поврежденный участок теплотрассы. Тепло мы в тот день в дом не дали. И лишь потому, что по чьей-то вине у нас не оказалось под рукой досок.

Каждый раз, поднимая бригаду на большое дело, я взвешивал, насколько наше участие в нем необходимо, и никогда не толкал рабочих на бессмысленные поступки.

Запомнился случай, происшедший на Ала-речке. Как-то в котельной, уже готовой под сдачу, — видимо, от электросварки — вспыхнули леса, облитые соляркой и маслом. Все растерялись. Кто-то вспомнил, что на лесах остались два баллона с кислородом — и вмиг все кинулись из здания врассыпную. Взорвутся баллоны — разнесут нашу котельную вдребезги. И тут в огонь бросился рабочий Рамаз Гулашвили. Через минуту он вынырнул из огня с уже разогревшимися баллонами. Когда пожар потушили, мы говорим: «Жора, а ну-ка подними еще раз баллоны!» Так он едва поднял один.

На Ала-речке нашу работу как-то обходили вниманием: рудник — стройка не такая уж масштабная, были объекты и более впечатляющие. Но здесь, в дикой тундре, впервые в промышленном строительстве зарождалась и бригада нового типа, и новые производственные отношения, призванные в недалеком будущем изменить многое в жизни трудовых коллективов. Люди трудно, но упорно прокладывали дорогу новому, и в их самоотверженном труде, в борьбе со старыми традициями и суровой природой рождалась и утверждала себя идея бригадного подряда.

В последовательном отстаивании новых идей есть тоже элемент героизма. Образ Терентия Мальцева, посеявшего пшеницу по безотвальной вспашке, когда кругом пахали общепринятым способом — с оборотом пласта, и он не пускал никого на свое поле, пока не кончилась пахота, — для. меня это образ настоящего борца, героя.