– Вам нравятся двери?

– Мне определенно не нравятся небольшие пространства без дверей. Эрик мне не друг. Я не могу относиться к нему иначе, как с беспристрастной справедливостью.

– И что же вы сделаете? – подняла она глаза, к горлу подступила дурнота.

Принц повернулся к ней и одарил ее очаровательной, соблазнительной улыбкой:

– Эрик вычистит конюшню и будет целую неделю полировать обувь моих людей. В дополнение к остальным обязанностям. Вполне справедливо, как по-вашему?

Волна самых разнообразных эмоций накрыла ее с головой, от облегчения до злости, от раздражения до благодарности. Она молча открывала рот, словно выброшенная на берег рыба, глаза застили жгучие слезы.

– О Боже! – выдавила она наконец. – Он будет полировать обувь?

– Таково наказание за столь незначительное прегрешение, – ответил принц.

Пенни вскочила на ноги, не расставаясь со своим покрывалом.

– И все это время вы говорили именно об этом наказании? О чистке обуви? Тогда к чему все эти разговоры о порке и виселице? Зачем вы издевались надо мной? За что? Какая нам обоим от этого польза? Вы сумасшедший! Отвратительный, опасный психопат! Это невероятно! Неужели вы просто играли с моими чувствами? Нарочно пытались расстроить меня? Зачем? Что я такого сделала? Чем заслужила подобное обращение?

Он бросил взгляд на щеколду. Пальцы судорожно вцепились в металл.

– Я хотел, чтобы вы поняли. София выросла со всем этим. Я – нет. Мне пришлось учиться. И урок этот был не из приятных. Но у ее королевского высочества принцессы Софии Альвийской это в крови.

Она недоверчиво уставилась на него:

– Чтобы стать принцессой, я должна поверить, что могу отдавать приказы о порке и повешении? Вам случалось делать это?

Глаза ответили раньше, чем он успел открыть рот.

– По необходимости. Такие вещи ни с кем не обсуждаются, но западают вам в душу. – Он запрокинул голову, избегая ее взгляда. – Вам придется скрыть эту чертову английскую невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту. Я хочу, чтобы вы поняли то, что понимает София. Поймайте караульного за уклонением от исполнения долга, и последствия будут вполне определенными. Каждая улыбка, каждый сердитый взгляд оставляют свой след, нагоняют волну, как море на корабль в шторм. Помните это. И действуйте соответствующим образом. Тогда вы будете вести себя, как принцесса.

Пенни выронила покрывало.

– А Алексис? Только не говорите, что вы не были добры к нему! Это как безмолвный язык лошадей. Мальчику было уютно с вами. Он чувствовал себя спокойно под защитой вашего милосердия. Почему вы пытаетесь убедить меня в обратном?

– У любой медали две стороны. И каждую дверь можно закрыть, а можно и открыть. – Он распахнул дверь, халат пошел красно-золотыми волнами. – Но то, что я вам сказал, правда.

Она взмахнула руками. Рукава белой рубашки отразились в оконном стекле, словно крылья огромного мотылька.

– Стойте! Я не могу! Я не хочу больше в этом участвовать. – Свечи вспыхнули и погасли, когда она опустила руки и кинулась через спальню. – Я не принцесса. Я Пенни Линдси. Я – это просто я!

Он жадно пожирал ее взглядом. Потом щелкнул пальцами, и Квест тут же подбежала к нему.

– Я прекрасно понимаю это, мисс Линдси. Спокойной ночи.

Дверь со стуком закрылась за принцем и его собакой. Она услышала, как щелкнула щеколда внизу. Где-то вдали ухнула неясыть. Пенни забралась в кровать и накрылась с головой.

Таким ли был ее отец? Завораживающим, властным, но способным на внезапное проявление доброты и теплой заботы, на лестное, направленное только на тебя внимание? Если так, то ничего удивительного в том, что мама им очарована. Сделала ли она это добровольно, ради этих волшебных моментов счастья, еще более драгоценных на фоне обычного бездушного и беспощадного сияния принцев? Понимала ли она, что он бросит ее, когда узнает, что она беременна? Или ей было все равно, лишь бы стать частью этой игры, хотя бы и на время?

«Эта чертова английская невинность, мисс Линдси. Она горит у вас в глазах. Наивная вера в милосердие и человеческую доброту».

И все же Алексис чувствовал себя под защитой. Она знала это. Принц утешал мальчишку, который проснулся ночью от страха? Пенни закрыла глаза. Две фигуры в ореоле света, такие близкие и родные друг другу. В тот момент ей показалось, что их связывает какая-то невидимая нить, глубина понимания, король и пешка в единой схеме шахматной партии. Но, как ни крути, в любой партии прежде всего жертвуют пешкой.

«Это самая чудовищная ошибка, мама. Я не могу сделать этого. И не буду. Эрцгерцог Николас безумен».

У него получилось! Николас прислонился спиной к двери. Квест ткнулась носом в его ладонь. Он погладил ее по голове и сделал знак лечь. Она улеглась в ногах кровати и наблюдала за ним. Он прикрыл глаза, отгораживаясь от этой женской преданности. Триумф и презрение к самому себе накатывали на него волнами, словно бесы, подстрекающие и испытывающие души в чистилище. Он оставил Пенни там, на этой узкой кровати. Он ушел! Но сперва он наказал ее. О Господь Вседержитель! Почему ему обязательно потребовалось наказывать ее, ведь это он проявил слабость!

Он коснулся ее лица, позволил пальцам пробежаться по шелковой коже и волосам на шее. Стоит ему посмотреть на свои пальцы, и он снова ощутит эту беспредельную нежность. Стоит закрыть глаза, и он увидит ее лицо, огромные глаза и закругленный носик, ласковые губы. Он мог бы взять ее прямо там. Наклониться, прижаться своими губами к ее губам и потребовать повиновения. Она пришла к нему, как его собака, не в силах ослушаться приказа. Но он разжал пальцы и отпустил ее. А потом ему все же удалось отчасти лишить ее невинности, потому что, чтобы сделать из нее принцессу, ему придется избавить ее от добросердечной беззаботности и заменить радость жизни высокомерием.

Но он желал ее такой, какая она есть. Жаждал ее тепла и ласки. Ее ступни нежны, как цветки апельсина. Она раскинула руки, словно ангельские крылья, наивно полагая, что белый хлопок способен защитить ее. Что она в безопасности, проявляя заботу о незнакомых ей людях. В безопасности, распространяя свое милосердие на беспечного солдата, выкладывая свои наблюдения по поводу Алексиса.

Она так ничего и не поняла.

Он в отчаянии бросился на кровать и уткнулся лицом в подушку. Квест закрыла лапами нос. Николас молил об избавлении, зажав уши ладонями, но боль разрывала череп на части.

В дверь тихонечко постучали.

– Сир? – послышался голос мальчика.

– Уходи, Алексис, – огрызнулся Николас. – Иди спать. Закончим партию в другой раз.

Он представил себе, как синие глаза под золотыми волосами наполнились разочарованием.

– Да, сир.

Значит, всю оставшуюся ночь парнишка будет одиноко дрожать в постели. Как и сам Николас в его возрасте, когда казалось, ни за что на свете не преодолеть ему этого страха. Справится ли он когда-нибудь? Или в один прекрасный день возьмет в руки рапиру, или церемониальный королевский скипетр, или простой охотничий нож и заставит кузена Карла заплатить за все, что тот сделал? И тогда он станет таким, как хотел его дед: принцем крови.

Мигрень прокралась в каждую косточку, разнося по телу чувство дурноты. По спине вверх-вниз прокатывались волны боли. И все же его тело сгорало от желания, под кожей горел голодный огонь. Если бы он действительно был похож на своих предков, он бы поднялся по этим ступенькам и порвал на клочки белый хлопок. Он воспользовался бы ею, ведь он имел на это полное право. Право принцев брать то, что им хочется и где хочется – девственницу прямо со школьной скамьи, послушницу из монастыря, невесту в ее первую брачную ночь, – и не задумываться над тем, что этим он навсегда погасит яркий трепещущий огонь. Ни одному из принцев Глариена не приходило в голову задуматься, что станется с женщиной, которая попадает к нему в руки, что сломается в ней раз и навсегда. Так почему же, черт побери, он должен из кожи вон лезть, лишь бы не стать похожим на них?