Хэрод выдал себя за новичка в морском деле, который нанял катер возле мыса Хилтон и заблудился. Местные власти с трудом поверили в существование такого дурака, но проверять версию не стали. Он сделал все, что мог, для укрепления дружеских отношений, сводил своих спасителей, владельцев судна и еще пятерых зевак в ближайший бар – сомнительно выглядевшее заведение на повороте к национальному парку Санта-Мария и истратил на них двести восемьдесят долларов.

Добрые веселые парни все еще пили за его здоровье, когда он убедил дочь владельца бара по имени Стар отвезти его в Джексонвилл. Они добрались до места в половине восьмого вечера, и, хотя оставался еще целый час летнего светового времени, Стар решила, что возвращаться в Санта-Марию слишком поздно. Она начала размышлять, возможно ли получить номер в мотеле в Джексонвилл-Бич или Понтеведра. Стар было около сорока, но она имела такие формы, о которых Хэрод и мечтать не смел. Он дал ей пятьдесят долларов, сказал, чтобы она заезжала, когда в следующий раз будет в Голливуде, и попросил высадить его у отеля.

У Хэрода в бумажнике оставалось почти четыре тысячи долларов – он не любил путешествовать без карманной наличности, и никто ему не сказал, что на острове будет нечего покупать, – но, заказывая билет первого класса до Лос-Анджелеса, он воспользовался одной из своих кредитных карточек.

Во время краткого перелета до Атланты он дремал, зато в течение более длинного – до Лос-Анджелеса Тони понял, что стюардессы, приносившие ему обед и напитки, явно сочли, что он забрел не в свой салон. Он осмотрел себя, принюхался и понял, почему они могли прийти к такому выводу.

На его светло-коричневый пиджак от Армани попало совсем немного пятен чьей-то крови, пролитой накануне ночью, но зато он пропах дымом, моторным маслом и рыбой. Его черная шелковая рубашка вся пропиталась потом, а летние хлопчатобумажные брюки от Джорджио и мокасины из крокодиловой кожи были погублены окончательно.

И все же Хэрод не мог смириться с тем, что какая-то стюардесса ведет себя с ним подобным образом. Он ведь оплатил обслуживание первого класса, а Тони привык всегда получать то, что оплачивал! Он бросил взгляд на туалетную комнату – она была пуста. Большая часть пассажиров уже дремали или читали.

Хэрод поймал высокомерный взгляд белокурой стюардессы.

– Мисс? – обратился он к ней.

Когда она подошла ближе, он до мельчайших подробностей разглядел ее крашеные волосы, слой косметики на лице и слегка смазанную тушь. Ее белые зубы были испачканы розовой помадой.

– Да, сэр? – В ее голосе явно звучала снисходительность.

Хэрод посмотрел на нее еще несколько секунд.

– Нет, ничего, – сказал он наконец. – Все в порядке.

Он прибыл в Лос-Анджелес рано утром в среду, но ему потребовалось еще три дня, чтобы добраться до дому.

Став вдруг не в меру осторожным, он нанял машину и поехал на пляж Лагуна, где у Тары Истен имелся загородный дом. Тони несколько раз ночевал там в перерывах между ее любовниками. Он знал, что Тара сейчас в Италии на съемках какого-то феминистского фильма, но ключ был по-прежнему на месте – в третьем горшке с рододендронами.

Воздух в доме был застоявшимся, и его пришлось как следует проветрить, зато в холодильнике имелся дорогой эль, а кровать с водяным матрасом была застелена свежими шелковыми простынями. Большую часть дня Хэрод проспал, вечером посмотрел старые кассеты Тары по видео и около полуночи отправился на побережье в китайский ресторан. В четверг он надел темные очки и огромную широкополую шляпу банановой республики, принадлежавшую одному из дружков Тары, и поехал в город поглядеть на свой дом. Казалось, все было в порядке, и все же вечером он снова вернулся в Лагуну.

В четверг газеты на шестой странице опубликовали небольшую заметку о внезапной смерти таинственного миллионера К. Арнольда Барента, скончавшегося от сердечного приступа в своем поместье в Палм-Спрингс. Тело было кремировано, и европейская ветвь его семейства заказала мемориальную службу. Четверо ныне здравствующих американских президентов выразили свои соболезнования по этому поводу. Далее в заметке бегло перечислялись заслуги Барента в его многолетней благотворительной деятельности и обсуждалось будущее его акционерной империи.

Хэрод покачал головой. Ни слова о яхте, об острове, о Джозефе Кеплере, о преподобном Джимми Уэйне Саттере… Он не сомневался, что их некрологи появятся в ближайшие дни. Кто-то явно пытался замести следы. Огорченные политиканы? Многолетние приспешники этого трио? Какой-нибудь европейский филиал Клуба Островитян? На самом деле Хэроду вовсе не хотелось ничего знать до тех пор, пока это не касалось лично его.

В пятницу он самым тщательным образом осмотрел собственный дом – настолько внимательно, насколько это можно было сделать, не прибегая к помощи полиции. Все вроде бы выглядело нормально, и Хэрод расслабился. Впервые за несколько лет он вдруг почувствовал, что может действовать, не опасаясь обрушить себе на голову массу проблем в случае неверного шага.

В субботу утром, в самом начале десятого, Тони подъехал к своему дому, кивнул сатиру, поцеловал испанскую горничную и сказал кухарке, что она может взять выходной сразу после того, как приготовит ему завтрак. Затем он позвонил домой директору студии и режиссеру Шу Уильямсу, выяснить, как идут дела с «Торговцем рабынями». Фильм находился на последних стадиях монтажа, из него вырезали двенадцать минут, когда публика на предварительном просмотре начала откровенно скучать. Хэрод сделал еще семь-восемь звонков, поставив своих абонентов в известность, что он вернулся и работает, а после связался со своим адвокатом Томом Макгиром. Тони подтвердил, что намерен переехать в дом Вилли Бордена, сохранив прежнюю службу безопасности. Еще он поинтересовался, не знает ли Том хороших секретарей. Макгир не мог поверить, что после стольких лет Хэрод решился уволить Марию Чен.

– Знаешь, даже сообразительные красотки становятся со временем слишком навязчивыми, – пояснил Хэрод. – Пришлось ее уволить, пока она не начала штопать мои носки и вышивать свои инициалы на моих трусах.

– И куда же она отправилась? – спросил Макгир. – Обратно в Гонконг?

– Откуда мне знать, да и какое мне дело! – оборвал его Хэрод. – Сообщи, если услышишь о ком-нибудь с хорошими мозгами и навыками стенографии.

Он повесил трубку, несколько минут задумчиво посидел в полной тишине и отправился в джакузи.

Лежа под горячими струями воды, Хэрод чуть было не задремал. Ему казалось, что он слышит на изразцовых плитках шаги Марии Чен, идущей к нему с утренней почтой. Он сел, вынул сигарету из пачки, валявшейся рядом с высоким фужером с водкой, закурил и почувствовал приятную расслабленность. «Не так уж плохо, когда можно позволить себе думать о другом», – решил он про себя.

Хэрод снова почти уснул, сигарета догорала уже у самых пальцев, когда из холла вдруг донесся четкий стук каблуков.

Он резко открыл глаза, поднял руки и приготовился встать, если возникнет необходимость. Его оранжевый халат висел в шести футах от него.

В первое мгновение Тони не узнал привлекательную молодую девушку в простом белом платье, но, вглядевшись в глаза нимфетки на миссионерском личике, пухлую нижнюю губу и походку фотомодели, воскликнул:

– Шейла! Черт побери, как ты меня напугала!

– Я принесла вашу почту, – без всякого выражения сказала Шейла Беррингтон. – Я не знала, что вы являетесь членом Национального Географического общества.

– Господи, малышка, а я как раз собирался позвонить тебе, – торопливо забормотал Хэрод. – Объясниться и попросить прощения за тот неприятный эпизод прошлой зимой.

Продолжая ощущать неловкость, Хэрод невольно подумал: не использовать ли ее? Но это означало бы начать все заново. Нет, некоторое время ему придется обойтись без этого.

– Все в порядке, – ответила Шейла. Ее голос всегда был тихим и мечтательным, но сейчас она говорила и вовсе как сомнамбула. Может, эта бедная мормонка открыла для себя наркотики в течение долгого периода вынужденной безработицы?